double arrow

Языковая реформа Карамзина

1

Он был признанным главой русского сентиментализма. Но в его творчестве начала XIX века произошли довольно существенные перемены. Сентиментализм на уровне «Бедной Лизы» остался в прошлом и стал уделом эпигонов типа кня­зя П. И. Шаликова.

Карамзин и его соратники ушли вперед, развивая ту пер­спективную сторону русского сентиментализма, которая ор­ганично связывала его с просветительством на одном полю­се и с романтизмом на другом, которая открывала русскую литературу навстречу насущно необходимым ей в процессе своего становления западноевропейским влияниям.

Сентиментализм карамзинской школы в начале XIX века ярко окрашен предромантическими веяниями. Это течение переходное, емкое, синтезирующее в себе черты класси­цизма, просветительства, сентиментализма и романтизма. Без обогащения русской духовной культуры западноевро­пейскими общественными и философскими идеями, эстети­ческими представлениями и художественными формами са­моопределение и развитие русской литературы, стремящейся стать «с веком наравне», было невозможно.

На этом пути русская литература столкнулась в начале XIX века с большими препятствиями: необходимо было ре­шить задачу огромной национально-исторической важ­ности — привести лексический состав русского языка в со­ответствие с инородными ему западноевропейскими идеями К понятиями, уже освоенными образованной частью общест­ва! сделать их общенациональным достоянием. Образованная Прослойка дворянства выражала эти идеи и понятия на французском языке, а для перевода их на русский в отече­ственном языке не существовало слов адекватного смысла и значения.

Разумеется, в «галломании» дворянского общества ска-аался космополитизм. Не случайно язык фамусовской Моск­вы Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова остроумно назовет «смесью французского с нижегородским». Но в увлечении французским языком была и другая, может быть, более су­щественная причина, ничего общего с «галломанией» и низ­копоклонством перед Западом не имевшая. После петров­ских преобразований в России возник разрыв между духовными запросами просвещенного общества и семанти­ческим строем русского языка. Все образованные люди вы­нуждены были говорить по-французски, ибо в русском язы­ке не существовало слов и понятий для выражения многих мыслей и чувств.

Кстати, в то время французский язык действительно имел общеевропейское распространение; не только русская, но, например, и немецкая интеллигенция предпочитала его родному языку, что оскорбляло национальные чувства нем­ца Гердера не менее, чем русского Карамзина. В статье 1802 года «О любви к отечеству и народной гордости» Ка­рамзин писал: «Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка; мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре» — и призывал дать род­ному языку все тонкости языка французского.

Карамзин успешно разрешал эту задачу тремя путями:

1) обладая незаурядным стилистическим чутьем, он ввел и русский язык такие варваризмы (прямые заимствования иностранных слов), которые органически прижились в нем: цивилизация, эпоха, момент, катастрофа, серьезный, эстети-чоский, моральный, тротуар и др.;

2) новые слова и понятия Карамзин создавал из русских корней по образцу иностранных: ш-Ли-епсе — в-ли-яние; и«-уе1орре-теп1 — раз-ви-тие; га^Лпе — утонченный; 1оиспап1; — трогательный и т. д.;

8) наконец, Карамзин изобрел неологизмы по аналогии по словами французского языка: промышленность, будущность, потребность, общеполезный, усовершенствованный и др.

В статье «Отчего в России мало авторских талантов» (1802) Карамзин обратил внимание на необходимость обнов­ления не только лексического, но и синтаксического строя русской речи: «Истинных писателей было у нас еще так ма­ло, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые даже обыкновенные мысли... Русский кандидат авторства, недовольный книга­ми, должен закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершенно узнать язык. Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас более по-французски... Что ж остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угады­вать лучший выбор слов; давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь искусно, что­бы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения» (курсив мой. — Ю. Л.).

Глубоко реформировал Карамзин сам строй русской лите­ратурной речи. Он решительно отказался от тяжелой и не­соответствующей духу русского языка немецко-латинской синтаксической конструкции, введенной Ломоносовым. Вместо длинных и неудобопонятных периодов Карамзин стал писать ясными и краткими фразами, используя как образец легкую, изящную и логически стройную французскую про­зу. Поэтому суть реформы Карамзина не может быть сведе­на к сближению книжных норм с формами разговорного языка дворянского света. Карамзин и его сподвижники бы­ли заняты творчеством общенационального языка, литера­турного и разговорного одновременно, языка интеллектуаль­ного общения, устного и письменного, отличающегося как от книжного стиля, так и от бытового просторечия, дворянско­го в том числе.

Осуществляя эту реформу, Карамзин, как это ни странно может показаться, ориентировался на языковые нормы не романтизма, а французского классицизма, на язык Корнеля и Расина, а также на язык французского Просвещения XVIII века. И в этом смысле он был гораздо более последо­вательным «классиком», чем его противник А. С. Шишков. Ориентация на зрелый и обработанный французский язык позволила сторонникам Карамзина, Жуковскому и Батюш­кову, создать в русской поэзии «школу гармонической точ­ности», усвоение уроков которой помогло Пушкину завер­шить становление языка новой русской литературы.

А это говорит о том, что ни классицизма, ни сентимента­лизма, ни романтизма в чистом виде в русской литературе просто не существовало. Это и понятно: она в своем развитии устремлялась к созданию реализма общенационального Масштаба и звучания, реализма, свойственного творцам эпо­хи западноевропейского Возрождения.

Исследователи литературы эпохи Возрождения давно обратили внимание на то, что искусство писателей и поэтов ТОГО далекого времени, как в зерне, заключало в свернутом •иде все последующие направления развития европейской литературы, все элементы будущих литературных направле­ний — классицизма, просветительского реализма, романтиз­ма. Собирая в мощный синтез эти направления, развернув­шиеся в западноевропейской литературе, русский реализм формально как бы отступал назад, к реализму Возрождения, КО фактически, как мы увидим далее, устремлялся далеко •перед.

Карамзину в его языковой реформе не удалось, конечно, избежать крайностей и просчетов. В. Г. Белинский заметил: «Вероятно, Карамзин старался писать, как говорится. По­грешность его в сем случае та, что он презрел идиомами рус­ского языка, не прислушивался к языку простолюдинов и не изучал вообще родных источников». Действительно, стрем­ление к изяществу выражений приводило язык Карамзина к обилию эстетических перифраз, заменяющих простое и грубое слово, например не «смерть», а «роковая стрела»: «Счастливые швейцары! Вся жизнь ваша есть, конечно, при­ятное сновидение, и самая роковая стрела должна кротко •летать в грудь вашу, не возмущаемую тиранскими страс­тями».

Эту односторонность Карамзина русская литература пер­вой четверти XIX века уравновесила явлением баснописца И. А. Крылова.

В языке Крылова просторечие, разговорные и народно-по-ггические обороты, идиомы, идиоматические и фразеологи­ческие сочетания перестали быть приметами низкого стиля: они используются не нарочито, а естественно, в согласии с духом самого языка, за которым скрывается исторический опыт народа, строй народного сознания. Вслед за Крыловым А. С. Грибоедов в комедии «Горе от ума» освоил язык фа-мусовского общества и дал образец дворянского просторечия.

Стремление к тонкости мысли и точности ее словесного выражения нередко приводило Карамзина, а особенно его эпигонов, к манерности, вычурности. «Чувствительность» перерождалась в приторную слезливость. Резкий разрыв с церковнославянизмами, с высоким стилем древнерусской ли­тературы и русского XVIII века ограничивал возможности нового слога изображением интимных переживаний. Этот слог оказался мало приспособленным для выражения гражданских, патриотических чувств. Сам Карамзин это чувствовал и в поздних трудах пытался исправить свои недостатки.

«История государства Российского», которой писатель отдал последние двадцать лет жизни, написана уже слогом не чувствительного автора, а гражданина и патриота, что пре­вращает труд Карамзина в крупнейшее достижение русской допушкинской прозы. Стиль «Истории государства Россий­ского», без сомнения, оказал прямое влияние на становле­ние гражданской лирики декабристов и на вольнолюбивую лирику Пушкина Петербургского и Южного периодов его творчества.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  


1

Сейчас читают про: