2015-05-25
328
Из камеры смертников номер восемнадцать Александра перевели в общую камеру. На двухъярусных нарах вдоль боковых стен разместилось около двухсот каторжан. Но смерть делала централ всё более просторным. С каждым днём камеры пустели. Трупы выносили по ночам.
Через сучок (дырку от него в дощатом козырьке с верхних нар можно было видеть часть двора, угол бани, даже зелёный пригорок, покрытый лесом). Александр любил это «место в мир». Скрип телеги ни свет ни заря оповещал о том, что чёрный бык, герой централа Борька, вывозит из мертвецкой очередную партию умерших. Их закапывали тут же, на пригорке, где-то за оградой, безымянных, и неприкаянных.
К примеру, если доносился отчаянный визг свиньи, все понимали, что приехало много начальства, и даже предсмертное гоготание гусей напоминало Александру его любимое еврейское праздничной блюдо, которое готовила Сока – утка, фаршированная яблоками.
Вскоре, глазок, открытый Александром, стал всеобщим развлечением обитателей камеры. По очереди они поднимались на вторые нары, ложились на них и, прищурясь, смотрели в глазок козырька. Долго не задерживались, так как внизу ожидалась целая очередь.
|
|
|
Однажды, Саша открыл в себе поэтический дар. Словно нанизывая бусинки из впечатлений, эпизодов, лиц, событий, – он собирал эдакий эмоциональный багаж. Он решился всем прочитать рождённые строки:
Тайга и сопки вокруг централа.
Он вдалеке от всех дорог;
Но на окне решётки мало
И перед нею – «козырёк»;
Чтоб никому не мог присниться
Из этих стен на волю путь,
Чтоб не могли луна и птицы
Сюда случайно заглянуть.
Все, кто лежал на нарах, стали приподниматься с мест и внимательно слушать каторжанина Сашку.
– Ты это откуда взял? Сам, что ли, придумал? – удивлённо произнёс старожил камеры восьмидесятилетний Ерофеич.
– Конечно, сам. На что мне чужое, – Александр почувствовал всеобщее признание сокамерников.
– А ну, ещё чего-нибудь сбацай! – подхватил Михей.
Молодой парень, попавший в централ «за активное пособничество оккупантам». Свои двадцать лет он получил анекдотическим способом. Однажды шёл к колодцу за водой, нёс ведро и верёвку, на которой опускал ведро. Вдруг из-за угла выскочили два полицая и забрали у него верёвку, на которой через несколько минут повесили партизана. Это было в Белоруссии, в местечке Турово. За предоставление средств казни врагу, юноше отмерили крайний срок.
– Ладно. Слушаем про любовь. Пушкин, – Саша мечтательно встал в центре прохода между нарами.
Читал недолго. Залязгал ключ в двери. Появился надзиратель:
– Вы это чего? Про политику? Сейчас допрыгаетесь!.. – захлопнул дверь.
|
|
|
Толпа замерла, но потом раздался неимоверный гогот. Кто-то кричал:
– Если спать с бабой – политика! А ходить на парашу тогда… – непереводимый текст.
Надзиратель больше не появлялся. Александр продолжал читать. Сокамерники особенно любили слушать в его исполнении баллады: «Василий Шибанов» А. К. Толстого, «Смальгольлесский барон» В. Скотта, «Белое покрывало» Морица Гартмана. Особую любовь снискало произведение Гольца Миллера «Слушай», его тюремная тематика находила живейший отклик у слушателей:
– Лучше этого «жида» мы не слышали чтеца, – говорили, любя, отпетые «урки».
Они всегда Сашку называли «жидом», но он на них не обижался, так как его, как артиста и человека – уважали.
| * | * | * |
Ранним осенним утром Рафаил спешил по Моховой в институт. В огромных лужах, словно в «мокрой» яичнице, плавали отражения жёлтых уличных фонарей.
Сегодня был важный для начинающих актёров день – распределение по ленинградским и московским театрам. Рафа знал, что на творческом показе будут лишь знаменитые актёры и режиссёры. Ему очень хотелось быть в числе лидеров.
Перепрыгнув через очередную лужу, поскользнулся и… оказался в центре «яичницы». Наступил момент признания данности нелепой ситуации. Рафаил быстро вскочил, мокро-грязные потоки стекали с отглаженного костюма.
– Молодой человек, вам помочь? – пожилая, статная, интеллигентная женщина остановилась.
– Да уже помог. Навсегда! – трагичное отчаяние вырвалось из сердца Рафы.
– Теперь придётся переодеться, иначе заболеете, – настаивала пожилая дама, её низкий голос завораживал.
– Я опаздываю на главную встречу в жизни, и теперь она провалилась! – Рафа попытался быстро закончить диалог и поспешить в институт.
– Не расстраивайтесь! У вас ещё будет в жизни предостаточно встреч! – незнакомка осторожно перешагнула очередную лужицу и зашагала в сторону института.
Рафа направился следом. Мелькнула мысль, что это лицо он где-то уже встречал. Но холод заставил его бежать быстрее к теплу, ближе к отчаянию; Рафе казалось, что он безнадёжно забыт из-за этой проклятой лужи.
В общежитии только-только просыпались студенты. Кто-то торопился в умывальную комнату, кто-то прихорашивался перед огромным зеркалом в вестибюле, кто-то бежал на кухню.
– Эй, Рафка, ты чего такой пожухлый с утра?! – из комнаты высунулась голова Эллы Рубинской, примы студенческих театральных капустников.
– Да ничего! – словно обидевшись на весь мир, произнёс Рафаил, и вкратце пересказал историю «морского казуса». Элла расхохоталась.
– Приободрись! Сейчас мы тебя облачим в самое лучшее, что есть в общежитии. Обежав несколько комнат, где жили мальчишки, она позвала заговорческим тоном Рафаила в бытовую комнату.
– Смотри, бархатный пиджак Симы, брюки в полоску от Марика, рубашка – Аркадия, а туфли Володьки! – заправским движением торговца Элла раскладывала собранные наспех вещи сокурсников, – Одевайся! Не мельтеши! Ты будешь – класс!
Рафаил торопился. Одежда с чужого плеча казалась по ощущениям вычурной и неудобной. Наконец, образ новоявленного Рафы был завершён.
– Осталась маленькая деталь, – Элла повязала на шею страдальца бардовый шейный платок, – Это неповторимо и замечательно. Пошли к большому зеркалу.
Из зеркала, замутнённого от времени, на Рафаила смотрел нагловатый и взбалмошный франт.
– Нет, таким перед комиссией я не предстану! – Рафаил сбросил пиджак и платок-галстук, – Ну, а теперь ничего.
Элла торжествовала:
– Иди, готовься к просмотру, актёрище!
Наступил важный час просмотра. В комиссии было много именитых актёров, но в центре стола восседала случайная спутница Рафы. Она являлась председателем квалификационной комиссии. Когда Рафаил услышал её имя, он обомлел!
|
|
|
– Это же сама Александра Александровна Яблочкина. Их Малый театр сейчас на гастролях в Ленинграде.
– Она меня чуть из лужи не вытаскивала! Представляете?! – Рафаил, утопая в потоке эмоций рассказывал, ставшую легендой, историю лужи-яичницы.
– Следующий Клейн. Подготовиться… – секретарь кафедры объявила без эмоций и интереса.
Рафаил прошёл в аудиторию. Небольшая сцена-возвышение напоминала эшафот: то ли славы, то ли провала. Не помня себя от волнения, он начал читать.
Александра Александровна вдруг засмеялась, члены комиссии удивлённо переглянулись.
– Представила юношу в луже, когда он читает Чацкого. Издрогше-несчастный, и вдруг – озарение!.. Его теперь понимает весь мир, – низкий и глубокий голос русской актрисы повис в тишине.
Рафаил, оборвав фразу, замер. Он пролетел! Его не приняли! Что будет дальше? Мысли безостановочно ударялись одна о другую.
– Рафаил, вы мне напомнили моего коллегу Прова Садовского. Такой же обиженный, но восторженно-свободный и гордый. Буду рекомендовать вас к нему. Молодец! Вы не простудились?
– К счастью, нет! – Рафаил обомлел, – Так вы сама Яблочкина?.. Позвольте, автограф.
– Не утруждайте себя, лучше приходите в Александринку на премьеру «Горе от ума». Там и переговорим.
Члены комиссии одобрительно закивали головой в знак согласия. Рафаил выбежал в коридор. Его однокурсники торжествовали:
– Рафка, ты обалдел! Такой яростный Чацкий, а голос – потрясный!
Рафа, внутренне гордый, прошёл мимо толпы друзей. Забыв об утреннем казусе, он теперь гордился знакомством с самой А. Яблочкиной.
| * | * | * |
Обычно перед баней к камере подносили две-три огромных кадки с дымящимся кипятком. Дежурные его быстро заносили, и начиналась ошпарка нар, уничтожение клопов. Каждому давали кусочек мыла величиной с половину спичечного коробка. Всю верхнюю одежду, бельё, меховую одежду, если у кого была, забирали в «вошебойку», прожарку.
Как-то Александр и его сокамерники вышли из моечной, одежда ещё не была прожарена, и, голые, они топтались на месте. Кто-то из толпы вдруг шепнул:
|
|
|
– Хлопцы, а ведь там бабы, – соседняя дверь женского отделения была незапертой.
Кто-то из смельчаков открыл дверь. Так и стояли голые мужики и бабы, друг против друга. О стыде как-то не думалось. В основном это были молодые, стройные женщины, очень белокожие оттого, что мало бывали на свежем воздухе.
– Здравствуйте, девушки, – Саша прервал неловкую паузу.
– Привет, хлопцы. Какие вы все тощие!
– Вы откуда? – задал Александр вопрос.
Другая девушка кокетливо ответила.
– А из какой камеры?
Мужики напирали на Сашку, будто он переводчик-переговорщик.
– Спроси, сколько грамм хлеба им дают.
– Четыреста пятьдесят.
– Девочки, а в то воскресенье вам утром кусочек рыбы давали? – прошипел уголовник по кличке «Полип».
– Давали.
– А нам – нет.
– Девочки, а вам кашку раз в неделю дают, как на слабосилке?
– Иногда дают. А вам?
– Нам – нет.
– Сашка, спроси, спроси у них: баланда густая вчера была, али нет?
Диалог продолжался недолго. Трагикомичную ситуацию прервал прибежавший надзиратель:
– Вы что! Охренели?! Сейчас детей ещё делать начнёте. Идиоты!
Женщины громко захохотали.
– Да чем им делать? Жрать они хотят! – заключила тощая старуха.
Дверь захлопнулась на засов снаружи. Действительно, Саша где-то читал, что женщины переносят голод легче, чем мужчины.
Почти каждую ночь Александру снились знакомые девушки, но более всех он запомнил сны, в которые вторгался хлеб, хлебные пайки. Высокие, как из печи, белые «паляницы», которые при сжатии резко уменьшались. Аромат резко пробуждал Сашу, и обильная слюна судорожно проглатывалась в пустой желудок. Все тюремные годы он особенно хотел одного – есть!
– Живо – с нар, и – в коридор! – надзиратель и его сподручные начали шмон.
Иголки, нитки, стёклышко и другие мелочи считались запретными. За их хранение полагался карцер «кандей». Туда никто не желал попадать. Иначе – смерть.
На этот раз Александр тщательно подготовился к шмону. В доске от нар нашёл большой сучок, вытащил его сердцевину. Потайное место получилось объёмным. Туда он спрятал кусочек нитки, иголку и бритву. Закрыв, как пробкой, дно хранилища, замусолил явные щели. Получилось правдоподобно и надёжно.
Корпусной (начальник одного из корпусов тюрьмы) был изрядным подлецом.
– Где спрятали, с-суки! Показывайте! Иначе, упеку в кандей!
Александр и его друзья, привыкшие к подобному скотству, – молчали, равнодушно наблюдая за вакханалией начальства. Вдруг, кто-то из них нашёл маленький самодельный ножичек:
– Чьё это?!..
Камера молчала.
– Чьё перо?! Скоты! – крик продолжился, – Если не выйдет виновник, накажу всю камеру! – надзиратель ждал, тарабаня пальцами по столу.
Из толпы отделилась восковая фигура Никитина, древнего старика.
– Товарищ начальник, это моё! Берёг для нарезки хлеба, – он замолчал.
– Ух ты, дешёвка! Хлеба ему захотелось! Сейчас мы тебя накормим. А ну, в коридор! О жратве позабудь!
На этом неожиданно начавшийся обыск прекратился. Оставшихся вновь запустили в камеру. А Никитин не выдержал пыток в кандее, и, как говорили, умер от кровоизлияния в мозг.
Александр, думая о хлебе, вновь погрузился в свои мысли о помиловании. Вдруг его писулька попала к Сталину, и он справедливости ради его помиловал и отпустил на свободу?..
Но мысли о свободе тут же перебивались мечтами о хлебе.
– Эй, Сашка, почитай нам что-нибудь, – фальшивомонетчик преклонного возраста часто пытался взбодрить жителей камеры.
Александр начал с юмором читать Лермонтовскую игривую «Казначейшу»; едва закончив чтение бравурной концовкой: «Друзья, пока что будет с вас,» – вновь стал самим собой, безнадёжно усталым доходягой.
Немалую роль в настроении Александра играли подтрунивания над евреями, адресованные ему. Защитников среди «благожелательных» слушателей были единицы. Саша пытался не реагировать на подтрунивания.
Так продолжалось почти шесть тюремных лет.
| * | * | * |
Збарский Борис Ильич, академик медицины, являлся хранителем тела Ленина в Мавзолее. Фигура в науке значимая и весомая.
Однажды в доме раздался телефонный звонок из Москвы, Рафаил поднял трубку:
– Мне бы Бориса Ильича. Это звонит Борис Ильич.
Рафа подумал, что это шутка и с присущей ему лёгкостью ответил:
– Борис Ильич-младший слушает вас.
На другом конце провода возникла пауза…
– Простите, вас беспокоит из Москвы Збарский, когда возможно к вам приехать и проконсультироваться?
Рафаил понял, что он переиграл и быстро пригласил дядю Бориса к трубке. Разговор длился недолго. Борис Ильич, вздохнув, выдержал паузу.
– Митрофанушка[44], сколько раз предупреждал – не вмешивайся во взрослые разговоры!
– Дядя, я просто подумал… – Рафа сник.
– Ты всегда думаешь обратным мозгом. Знаешь, кто это был?
– Нет.
– Человек, который сберегает для народа тело Вождя Ленина. Он скоро приедет к нам и не задавай ему глупых вопросов.
– Хорошо, я буду молчать.
Через несколько дней в доме появился важный гость. Сока мельтешила на кухне – готовила праздничный ужин. Збарский, высокий интеллигентный мужчина, в роговых круглых очках, с небольшой бородкой, напоминал сказочного доброго волшебника. Когда он вошёл, Рафа по привычке выглянул из своей комнаты.
– Привет, малыш. Как тебя величать?
Глаза Рафаила выражали мгновенный ответ, но, помня о замечании дяди и обещании «молчать», он сцепил губы.
– Ты почему молчишь? Глухонемой?
И тут Рафа не выдержал, его как прорвало:
– Мне запрещено разговаривать с вами. И знать, что вы – есть главный хранитель тела Вождя. Поэтому я ни о чём не спрашиваю.
Неожиданно раздался протяжный грудной смех. Збарский хохотал от души.
– Вот это чудак. За одну минуту рассказал всё обо мне, и ещё он – ничего не знает?.. Артист!
Дядя Борис строго глянул в сторону Рафы, дверь комнаты закрылась.
Рафаил редко плакал, а тут произошло непредвиденное, он потерпел крах. «Теперь дядя отправит меня в Самару,» – думал малыш и плакал навзрыд.
Встреча двух светил науки прошла успешно. Сока приготовила щедрый стол и, когда Збарский уходил, он позвал Рафу:
– Рафаил, подойди ко мне. Дарю тебе этот значок, на память о встрече.
Рафа протянул руку.
– Это облик Ленина. Храни его, как амулет.
Рафаил глянул на красный значок с золотым профилем Вождя, поблагодарил и спрятал его в карман.
– Тёзка, огромное спасибо за объяснение причины. Я рад, что вы есть. До встречи!
Дядя Борис проводил гостя до входной двери.
– Митрофанушка, ты неисправим, – дядя ушёл в свой кабинет.
А Рафаил прикрепил значок к школьной куртке. Он гордился тем, что знает теперь самого Ленина и хранителей его тела.
| * | * | * |
Представления Александра, состоящие из этюдов на воображаемые предметы, любила смотреть вся камера. Свой «картинный репертуар» он пополнял этюдами на корпусного, надзирателя, начальника режима, на медосмотры. Большинство сокамерников было в восторге.
Однажды, сидя на верхней полке, работая с фиктивной иголкой, Саша стал чинить брюки. Воображаемая нитка то рвалась, то была слишком длинна. Вдруг, резко отворилась дверь камеры, вбежал надзиратель:
– Давай иголку!
– Какую?
– Какой шил только что.
– Да я же просто показывал…
– Не ври! Давай иголку. Сейчас акт составлю.
Тут за Александра вступилась вся камера. И Саше пришлось продемонстрировать коридорному ещё раз процесс работы с воображаемой иглой.
Надзиратель вышел сконфуженный, несколько раз всё заглядывая в «глазок». Но Саша уже не «шил».
Через несколько минут дверь отворилась. В централ приехала комиссия из Иркутска. Золотопогонники, важные, надутые, презрительно глядели на заключённых, выстроившихся по сторонам камеры у нар.
Пройдя несколько шагов по камере, комиссия остановилась. Один из приезжих смотрел на Сашу:
– Какие есть жалобы?
Александр не растерялся:
– Скажите пожалуйста, нам разрешат переписку?
– Пока нет.
– А когда разрешат?
– Будет видно.
– Как бы хлеба немного прибавили. Голодно, – продолжал другой каторжанин.
– Сколько положено, столько получаете. Есть ещё вопросы?
– Пообносились мы…
– Не голые. В баню водят?
– Водят.
– Кипяток дают?
– Дают.
– Кипятку хватает?
– Хватает.
– На прогулку водят?
– Водят.
– Так чего вам ещё надо?..
Члены комиссии угодливо заулыбались остроумному начальнику. Такие приезды офицеров МВД или КГБ из Москвы и Иркутска для них служили командировкой-прогулкой. Ничего не стоило задать пару пустых, незначительных вопросов, ничего не решить, а затем с почётом напиться в бане у начальника централа. Каторжане для них были отработанным человеческим материалом, без имени, души и тела.
Более шести лет тюрьмы в Александровском централе запомнились Клейну особой жестокостью и бесчеловечной агрессивностью. Все эти годы он думал об одном: «Как выжить?!». Не потерять окончательно свой облик и сущность. Вроде бы ты есть и тебя уже нет. Никогда! И нигде!
Цинизм и ненависть съедали каждого, кто хоть однажды прошёл тюремную школу познания жизни.
В режимной тюрьме не было бумаги, карандаша. Сокамерник Саши Федя Чалый, двадцатилетний юноша, сочинял стихи на лету. По поводу и без. Запомнилась Саше одна из них: «Ода на смерть надзирателя». Александр часто повторял эти строки:
Во цвете лет в разгар сезона
Ты умер и узнали мы,
Что труп твой, чёрный, словно дёготь,
Ассенизаторы тюрьмы
Четыре дня боялись трогать.
Действительно, этот бедолага-надзиратель переел просроченной гнилой рыбы и… отравился. Зловонный запах доносился из коридора несколько дней, так как к распухшему почерневшему трупу брезговали подойти даже его сослуживцы. Пока из камер не стали кричать:
– Падлы! Говно своё уберите! Задушить нас вздумали. Суки!
Брюки и одежда Александра была вся в латках. Штаны от времени расползались по швам.
Однажды он заявил корпусному:
– Пожалуйста, найдите мне какие-нибудь брюки. Невозможно носить такие.
На Сашу зацыкали. Сквозь бесчисленные дыры то тут, то там выглядывало голое тело.
Особенно возмущался здоровенный хохол Хитрук, сидевший за шпионаж пятнадцать лет. Когда в очередной раз он налетел на Александра и начал его бить, открылась кормушка и голос корпусного возгласил:
– Кто тут у вас без штанов?
Моментально к кормушке кинулось несколько человек.
– Нет, – сказал корпусной, – Тут один требовал. Где он?
Александр проскочил к кормушке.
– Верно. Этот. На! – и он бросил ему почти не дырявые ватные брюки.
Настроение камеры моментально переменилось:
– Вот молодец, жид! Достал корпусного!
Только что лупивший Сашу Хитрук подошёл к Александру, протянул руку и, увидев, что новые брюки без пуговиц, оторвал от своих штанов три пуговицы и протянул Александру:
– На! Молодец! Голова, как у Маркса! Носи!
Многострадальное тело Александра испытало неописуемое блаженство от тёплых красноармейских штанов.
| * | * | * |
Дядя Сима, младший брат Бориса Ильича, ещё до революции 1917 года эмигрировал во Францию, жил в пригороде Парижа. Изредка короткие весточки от него доходили до Киева.
Однажды в дом врачей прибыла делегация французских учёных-медиков, все они были коммунистами. Быт советских медиков был им явно интересен. Один из них, полноватый и всегда улыбающийся, – его звали Жан Пьер – первым делом спросил, где живёт Борис Клейн. Ему показали квартиру.
Осторожно переступив порог, на ужасно-непонятном русском языке стал изъясняться. Дядя Борис прервал гостя, заговорив на французском:
– Рассказывайте, это второй наш родной язык.
Жан Пьер обрадовался и чуть ли не скороговоркой стал рассказывать про дядю Симу, о том, что он известный врач, и у него всегда очередь из пациентов.
Тут, как обычно, в разговор вмешался Рафаил.
– Позвольте спросить, а во Франции неужели и правда такие красивые девушки?
Наступила неловкая пауза. Исправлять ситуацию пришлось дяде Борису.
– Познакомьтесь, это мой усыновлённый племянник Рафаил.
Француз заулыбался и, вспомнив о цели визита, вытащил свёрток от дяди Симы:
– Простите, это презент от Симы, маленькому Рафе.
Дядя передал свёрток Рафе. Он быстро его развернул. В руках оказался изящно связанный детский комбинезон с вычурными ангелами и цветами на грудинке. Рафаил стоял в замешательстве.
– Простите, но я уже давно вышел из грудничкового возраста, мне уже двенадцать.
Жан Пьер не очень-то понял его выражение.
– Я очень тороплюсь. Приезжайте в Париж, там мы покажем самые лучшие места и самых красивых в мире девушек. Адью!
Дверь захлопнулась. Борис Ильич, ошеломлённый вопросом племянника и подарком Симы, только глубоко вздохнул и зашагал в свой кабинет. Внутри комбинезона Рафа обнаружил конверт и маленькую фотографию. Дядя Сима писал о невозможности встречи и надежде на Рафу. Горе-племянник отнёс письмо дяде.
И кто тогда знал, что только через шестьдесят лет Александр Клейн приедет в Париж, к единственному дяде Симе, которому будет сто с лишним лет. Они будут долго смеяться над вязаным подарком великорослому Рафе.
А пока, Рафаил вновь переживал за свою французскую выходку. Он чувствовал, что рано взрослеет. Необходимо молчать…
| * | * | * |
В камере по чьему-то предложению Александр начал рассказывать историю древней Греции, древнего Рима, историю России. Слушали не хуже, чем романы. Кто-то для колоритности предложил ему исполнить романсы. Саша хорошо пел, обладая абсолютным музыкальным слухом. Но пел очень тихо, чтобы не раздражать надзирателей.
– Вот, опять распелся? Из-за тебя, чего доброго, прогулки лишат и добавку в обед не дадут. Потише там, интеллигентишка!
Начался ярый спор между теми, кто жаждал духовности и теми, кто боялся тюремного начальства.
– Закрой хайло, поскрёбыш!
– Ах, ты так! Мерзкая крыса! Спрыгнувшие с верхних нар начали обороняться, защищая Сашу. Получилась огромная свара.
Через несколько дней Александра и его сокамерников стали выводить на работу, на плотину. После рабского труда все в камере спали, как убитые. Не хотелось есть, разговаривать, даже шевелиться.
Некоторое время спустя Александра позвали к проволоке[45]. По ту сторону стоял пожилой человек, он оказался культоргом[46]. Старичок окинул Сашу взглядом и спросил:
– Где ты играл? Что ставил?
– Играл в театрах Ленинграда, выступал в массовых сценах, исполнял эпизодические роли.
– А не приходилось ли тебе ставить спектакли?
Александр ответил, что приходилось, но не стал пояснять, что в самодеятельности.
– Завтра за вами зайдёт, – закончил беседу старичок.
На следующий день, после плотины, старичок вновь подошёл к проволоке и, вызвав Александра, сказал:
– С начальством есть договорённость, и с блатными в зоне тоже договорился, чтобы они тебя не трогали. Теперь тебе надо будет идти к вахте. Всё!
Солдат с Сашиной вахты сдал его солдату с соседней, здесь его встретил старичок и повёл к клубу.
Клуб находился в глубине зоны и представлял собой нечто вроде маленького одноэтажного деревянного домика. Когда Саша зашёл в «зал» – увидел комнату, где могло поместиться человек сто. Но над полом было возвышение с порталами: сцена! Мечта всей жизни Александра. Очень маленькая, не больше трёх метров в глубину и четырёх в ширину. Но сцена!.. Она в глазах Саши возвышала всё, что появлялось на ней.
В зале находились «артисты». Бухгалтер, рабочий кухни, фельдшер и ещё несколько работяг. Ставить они хотели «Сын полка» Валентина Катаева. Александр сразу перешёл к творческому процессу:
– Коллеги, прошу вас показать, что уже сделано вами?
– Да слова запомнили, иногда забываем…
Александр, не мешкая, приступил к репетиции. Он показывал им, как вести себя на сцене, что и как говорить. Тут было не до теории Станиславского. Показы Александра были яркими, уверенными (всё-таки он чувствовал себя королём среди этих любителей), и все, заразившись понемногу его темпераментом, стали, копируя Александра, подтягиваться. В первый же вечер Саше удалось развести все сцены, он дал конкретные задания исполнителям.
В течение нескольких дней Клейна выводили после работы в соседнюю зону на репетицию. И за короткое время, истосковавшись по искусству, пускай и «лагерному», он поставил хороший спектакль.
Наступило время генеральной репетиции. Когда начальство просматривало работу, Александру запретили даже появляться (потому что он – каторжник). Премьера прошла на «ура». Этот спектакль повезли в Мариинск на смотр самодеятельности Сиблага, а потом, спустя время, коллектив стал разъезжать по многим лагерям. Актёры «невольного театра», как крепостные, только на сцене чувствовали силу свободы и красоту творчества.
Александру, в благодарность за постановку, через огневой пролёт стали передавать махорку и курительную бумагу. Это явилось его первым «гонораром» за труд во имя искусства. Но спокойствие и радость от творчества закончились, когда в зону подбросили несколько известных блатарей, которые начали «качать права».
| * | * | * |
Рафаил всегда ощущал себя свободным человеком. Книги дяди Бориса створили из него настоящего романтика века из девятнадцатого. Врастая в различные образы классических героев, он постоянно переносил себя в то время. Справедливость и добро, интеллигентность и благородство, юмор и самоирония – вот качества, которые Рафаил впитал в себя с детства.
В театре киевского Дворца Пионеров Рафаил считался лидером, но Моисей Гершвин из соседней школы, сын известной актёрской династии, во всём пытался его опережать. В пьесе Мориса Метерлинка «Синяя птица» Мойша исполнял главную роль мальчика Тиля, и после первого действия случилась трагикомическая история.
Моисей очень любил сладкое, в минуты перерыва бежал в гримёрку, где в красной сумке всегда лежали конфеты или пряники. Все знали о его слабости. Витая лестница со сцены вела в маленький коридорчик, где располагались артистические комнаты. Тиль–Моисей был в длинной ночной рубашке героя. Прыгая через ступеньки, он пытался поскорее добраться до «десертного» мешка. И тут… раздался грохот и крик о помощи. Сбежались артисты, руководители. Мойша лежал в немыслимой позе, а правая нога от лодыжки вмиг побагровела.
– Вероятно, перелом. Что делать?
Через пять минут продолжение спектакля. Моисей плакал, Рафа, подхватив его под мышки, вместе с руководителем дотащил бедолагу до комнаты. Горемыка рыдал, но рука его судорожно опорожняла заветную сумку. Режиссёр театра Берта Марковна как могла успокаивала «калеку». Подъехала «скорая помощь».
У Гершвина произошёл перелом ноги со смещением. Берта Марковна молниеносно приняла решение:
– Рафа, быстро переодевайся! Текст помнишь?
– Я его давно знаю, до паузы. Но а как же моя роль Души Хлеба?
– А никак! Ты теперь главный. Торопись!
Прозвенел третий театральный звонок. На сцене появился новый, «перерождённый» герой. Зрители между собой зароптали. Но Рафаил, не замечая никого, с сильной актёрской энергией и органикой, казалось, превзошёл себя. Девочка, исполнявшая роль сестры Митиля, обезумев от напора партнёра, пыталась подняться до его высоты, подтянуться. Рафаил был тактичен, он во всём помогал неожиданной партнёрше. Когда премьера завершилась, зал будто прорвало. Шквал аплодисментов, криков «Браво!», не давали счастливым актёрам уйти со сцены.
| * | * | * |
Как-то под вечер, наглотавшись и накурившись наркотиков, большая группа зэков подошла к проволоке, с помощью принесённых лопат и ломов стремительно опрокинула столбы, перешла через огневой пролёт и ворвалась в соседнюю зону. Александр в это время был в бараке. Услышав пьяные крики снаружи, он не придал им особого значения. Вдруг в барак ворвалось несколько зэков (их сразу можно было отличить без номеров) с ножами и палками, они, отчаянно ругаясь, стали бить налево и направо во что попало. Случайно оказавшиеся в бараке, как и Александр, едва успели выскочить на улицу.
Саша с трудом успел увернуться от занесённого над головой топора и зэк, промахнувшись, упал. Александр схватил топор и побежал прочь, оглядываясь: нет ли где подмоги. Она появилась: вооружённые вилами, топорами и швабрами со стороны кухни. Кто-то выхватил у Саши топор и сунул ему взамен швабру.
Размахивая оружием, теперь «каторжане» перешли в атаку и ворвались в соседнюю зону. Они забежали в центральный барак, раздавая удары бежавшим. Было убито трое. С вышек начали стрелять. Александр с товарищами вернулся обратно в барак. И стой, и с другой стороны в сражении участвовало более ста человек. Начальство отказалось производить следствие. Зачинщиков лагерного восстания перевели на знаменитое торф-болото для смертников.
Погода была жаркая, солнечная. Тачка, в которой Александр перевозил землю, весила около шестисот килограммов. Несколько таких тачек в день – и норма была выполнена.
Саша этим летом хорошо загорел, чувствовал себя сноровистым и налитым силой. Пришла неожиданная мысль – организовать шахматный турнир среди молодёжи и командного состава тюрьмы. Когда, казалось, бредовая идея Александра возымела поддержку у руководства, назначили день и время турнира. Играли несколько встреч подряд, в итоге: Александр Клейн был признан чемпионом, а на третьем месте оказался начальник тюрьмы Барабанов.
Пройдя фронт, плен, дикое и совершенно дурацкое следствие, смертную камеру и семь лет тюрьмы в Сиблаге, Саша оставался по-прежнему молодым, а по духу – юношей. В таких экстремальных условиях его характер не испортился. Его желание стать настоящим актёром настоящего, а не лагерного театра, проявилось ещё обострённее и ярче.
Здесь он был востребован как актёр, который дарил маленькую надежду свободы другим, страждущим познать для себя что-то новое и просветлённо-очищающее. Объявление о том, что в зоне будет выступать театр Сиблага, заставило учащённо биться сердце Саши, так как приехать должны были профессиональные актёры-малосрочники из Мариинска.
Самый большой барак готовили к приёму гостей. Разобрали нары, отделили место для сцены, повесили кулисы из старых байковых одеял и такой же занавес. Наступал день встречи с настоящим театром.
