Письмо воинам-комсомольцам 1-го Прибалтийского фронта от 3. М. Туснолобовой

Май 1944 г.

Дорогие мои!

Пусть это письмо дойдет до сердца каждого из вас. Его пишет человек, которого фашисты лишили всего: счастья, здоровья и молодости.

Мне 23 года. Уже 15 месяцев я лежу, прикованная к госпитальной койке. У меня теперь нет ни рук, ни ног. Это сделали фашисты.

Я была лаборанткой-химиком. Когда грянула война, имеете с другими комсомолками я добровольно ушла на фронт.

Потом новые бои, долгожданное наступление... Всего вынесла с поля боя 128 тяжело раненых бойцов и командиров.

В последнем бою, когда я бросилась на помощь ра­неному командиру роты, ранило и меня, перебило обе ноги. Фашисты пошли в контратаку, меня некому было подобрать. Я притворилась мертвой. Ко мне подошел гитлеровец. Он ударил меня ногой в живот. Затем стал бить прикладом по голове, по лицу...

И вот я инвалид. Недавно я научилась писать. Это письмо я пишу обрубком правой руки, которая отрезана выше локтя.

Мне сделали протезы, и, может быть, я научусь хо­дить.

Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду.

Теперь я не могу больше сражаться. И я прошу вас: отомстите врагам. Освободите мой родной Полоцк! Быстрее гоните фашистскую мразь на запад! Крепче бейте врага за всех, кому фашисты принесли горе и муки! За нашу истерзанную землю, за нашу растоптан­ную молодость, за пепел сельских пожарищ, за руины юродов.

Друзья мои! Когда я лежала в госпитале в Сверд­ловске, комсомольцы одного уральского завода, при­нявшие шефство надо мной, построили в неурочное время пять танков и назвали их моим именем. Созна­ние того, что эти танки сейчас бьют фашистов, дает огромное облегчение моим мукам...

Мне очень тяжело. В 23 года оказаться в таком по­ложении, в каком оказалась я... Эх! Не сделано и де­сятой доли того, о чем мечтала, к чему стремилась... Но я коммунистка и не падаю духом. Я верю в себя, верю в свои силы, верю в вас, мои дорогие! Я верю, что Родина не оставит меня. Я живу надеждой, что день великой победы настанет.

Пусть этот день наступит скорее!

Зина Туснолобова.

Сражалась за Родину. С. 341 — 342.

44. Письмо Н. М. Кузнецова⁵⁶ родителям

2 июля 1944 г.

Привет с фронта!!!

Добрый день!

Здравствуйте, дорогие папа и мама!

Пишу вам с болот Белоруссии. Бои, проводимые на­шими частями, идут успешно. Если взглянуть на дорогу (шоссе) Могилев — Минск, то увидишь сплошную ко­лонну обгоревших автомашин разного типа, мотоцик­лов, велосипедов, тягачей, пушек, самоходных пушек, танков. Часть из них уцелела, и шоферы с важным ви­дом садятся за руль. Машины, покорные умелым ру­кам, гудят, кашляют, а затем медленно идут по изу­родованному шоссе.

Двадцать километров, пройденные по этому шоссе, отмечены сплошной вереницей техники. Отрадно видеть, как горят эти ненавистные машины с противным воем. А в машинах, помилованных огнем, словно в хорошем магазине, начиная от автомата, пистолета и кончая консервами, курами, губной помадой, шелком, резино­выми и кожаными сапогами...

Немец в панике. Он бежит, сопротивляясь лишь на отдельных рубежах, чтобы хоть немного уменьшить

потери в технике. Каждый полет наших славных штур­мовиков стоит врагу десятка два погибших автомашин.

На пути продвижения встречаются отряды партизан по нескольку сот человек. В этих же краях действует отряд Гришина. Вы должны знать эту фамилию. Она часто фигурировала в печати. Население здесь бедно до крайности. За три года немцы выкачали все, что могли. В деревнях, как говорится, ни коровьего рыку, ни кочетиного крику.

Население знает, что такое немец, а поэтому встре­чает нас со слезами на глазах. За Днепр я переплыл одним из первых, и когда вошел в деревню, то был встречен, как родной брат. Старики лезли целоваться, старушки принесли молока, девушки обступили со всех сторон и расспрашивали меня, как я попал за реку, выражали по-разному свою радость.

Ну, до свидания. Я жив, здоров. Того и вам желаю. Нужно идти вновь вперед. Вот-вот уже река Березина...

Крепко, крепко целую

Ваш сын Коля.

Письма с фронта. С. 69—70.

45. Письмо К. Дарзимановой^Б7 А. В. Ососкову

4 августа 1944 г.

Румыния

Привет моему дорогому учителю!

Здравствуйте, Афанасий Васильевич!

Я Вам писала, что получила одно важное задание. Разрешите доложить о его выполнении. Вернулась вчера цела и невредима. Мы там пробыли вдвоем 19 дней. Вот наши результаты: взорваны три моста, две автомашины с боеприпасами, точное расположение и все планы обо­роны 35-й румынской горной дивизии в наших руках.

Трудно, очень трудно было работать в немецком тылу. Но мы изо всех сил старались оправдать то до­верие, которое оказало нам командование.

И вот мы снова дома, среди таких родных и близких людей. И первая радость, какая была у меня в пер­вый час прихода, — Ваше письмо. Я Вам не ответила вчера — немножко устала. Спешу писать Вам сегодня.

Афанасий Васильевич, меня смущает одно: мне ка­жется, Вы не очень верите тому, что я Вам пишу. Это ведь правда? Я никому никогда не писала о себе под­робностей. Друзья и то не знают, что я и кто я. Нашла нужным рассказать только Вам.

Еще дома хотела по многим вопросам обратиться к Вам. Были большие колебания в жизни. Вам лучше знать настроения 15—16-летнего подростка. Меня тогда все прельщало: мечтала стать и авиаконструктором, и геологом-разведчиком, и художником и — по секрету скажу только Вам — думала писать.... И только в 8-м классе твердо решила поступить в Военно-морскую школу (принимали и девушек). Подала заявление и уехала отдыхать в Куйбышев, там меня и застала война.

Сначала я не поняла, что это такое. Война была в 1939 году. Лишь по дороге домой мне стало все ясно. Суровое лицо отца, тревожные разговоры в ва­гоне, и на каждом маленьком полустанке от Куйбышева до Москвы был общим плач матерей, жен, сестер.

На остановках я запиралась в купе. Я не могла смотреть на эшелоны с беженцами. Тогда не совсем ясно, но поняла войну 1941 года.

Отец уходил на фронт. Созрело решение идти вместе с ним. Военно-морское училище не отвечало, а в воен­комате прогоняли домой: мне было всего 16 лет. Уез­жая, отец мне ничего не сказал, только погрозил паль­цем.

С каждым днем немец подходил все ближе. К нам приехала женщина, отступавшая из Литвы. Я ее знала до войны — замечательный советский человек. У нее остался драться муж — полковник-танкист, ушел добро­вольцем сын. Где они и что с ними, она не знала, не знает и сейчас. Я думаю: горе достаточное, и все-таки она не плакала; о пережитом ужасе, обо всех своих страданиях она рассказывала с сухим блеском в гла­зах. У нее всегда были глаза сухие, но полны слез.

На новом месте она участвовала везде, всегда впе­реди всех, хотя очень долгое время и не работала. Из молодой, цветущей, здоровой женщины она преврати­лась в неузнаваемую старуху. Меня это больше всего поразило. Тут я поняла, что такое война.

Неудержимой силой потянуло на фронт. А военкомат все гнал меня домой. Как поступить, что делать дальше, чем помочь и как помочь?.. Долго ли ждать своей оче­реди и на что решиться? Как трудно тогда было, Афа­насий Васильевич... Из последних сил напрягала свои нервы. А эти бюрократы сидели и говорили: «Еще нос не дорос, убежишь из первого боя».

Я умею тоже действовать. Купила себе книгу «Настав­ление по «ППШ», разобрала до косточки. Иногда у нас останавливались фронтовики. Бойцы помогали мне. За месяц я изучила «ППШ» до тонкостей. Теперь и во сне расскажу о нем. Могу из него бить так же метко, как и из винтовки.

Так я осталась до зимы 1942 года. Работала с мая по декабрь на заводе. Работа очень интересная — то-карь-эксперименталыцик. Конечно, за семь месяцев выдающихся успехов не достигла. Выполняла нормы на 150—200%.

... 19 ноября наши пошли в наступление под Ста­линградом. Тут я решила снова пойти в ГРВК. На этот раз повезло. С фронта приехал за пополнением ст. лей­тенант... Я попала на фронт.

Четыре дня подряд нас везли к боям. Тогда у меня впервые была настоящая бушующая радость. Мы по­пали под Воронеж. Сразу же попросились в стрелки. Никто из новоприбывших не знал оружия, я же отлич­но владела автоматом, винтовкой «СВТ» и трехлиней­кой. Сначала посмеялись надо мной, но все-таки просьбу удовлетворили.

Я была зачислена в роту автоматчиков. В первое время было неудобно одной среди мужчин, а потом привыкла. Поблажки к себе не допускала, несла службу наравне с другими. Трудно было копать траншеи ночью по 15 погонных метров, носить полное боевое снаряже­ние, но ко всему можно привыкнуть.

11 января нашу роту послали в разведку боем. Это когда человек идет на смерть. Для меня это было что-то невероятное. Без единого выстрела во весь рост надо подойти к траншеям противника днем, ворваться в них и вести гранатно-штыковой траншейный бой.

Я не помню, как бежала в цепи, как спрыгнула в траншею. Забыла обо всем, ни о чем не думала. Я не знаю, как это назвать — инстинкт или механическое действие с другими? Но страха не было. Только тогда потеряла время, плохо понимала, где нахожусь, когда спрыгнула в окоп и увидела страшные от ужаса глаза немцев.

Бой был коротким. Дома почувствовала себя смер­тельно уставшей, спала 27 часов не просыпаясь. Через 12 дней мне вручили медаль «За отвагу».

... Весь путь от Воронежа до Сум я прошла как рядовой солдат с автоматом на груди. Афанасий Ва­сильевич, если описывать весь этот путь с подробностя­ми, то у меня не хватит терпения, а потом это слиш­ком много. В следующий раз напишу еще. Тогда рас­скажу и о ранениях, и о наградах, и еще кое о чем. А сейчас даже не дают закончить письмо. Спешу кон­чать...

Крепко жму Вашу руку. Ваша Клава.

Сражалась за Родину. С. 346—350.

46. Из письма М. Е. Сукач⁵⁸ О. П. Матиящук

27 августа 1944 г. ⁵⁹

Здравствуй, дорогая Ольга! В первых строках моего письма спешу сообщить, что я жива и здорова. Опять расцветает наша жизнь, ибо жизнь при фрицах совсем замерла и заглохла. Только после освобождения украин­ских земель от немцев стали мы снова людьми, а были как угнетенные рабы.

Олечка, за эти три года не было такого дня и такого часа, чтобы я тебя не вспоминала. Ты очень и очень счастливая, что уехала на Дальний Восток: ты три года не знала той беды, которую узнали мы.

Я тебе опишу, какая была наша жизнь и какие есть изменения в нашем Браилове. Много народу угнал немец в Германию. Много наших знакомых пропало ни за что. Твоя дорогая подруга Виця Скиба давно про­падает на каторге в Германии. От нее были сначала письма оттуда, писала она, что сильно мучается и что немцы голодом морят, заставляют выходить на тяжелые работы. А перед работой еще и бьют шомполами. Бог знает, вернется ли она!..

Оля, когда к нам вступили немцы, так сразу же

началась массовая расправа с нашими наилучшими людьми. Полиция и жандармерия, да разные фюреры, да коменданты творили суд и расправу...

За три года владычества немцев в Браилове сделали одиннадцать-двенадцать наборов людей в Германию. Каждый набор составляет шестьсот — восемьсот душ. Немцы так организовали свой рынок рабов, что если человек не хотел ехать в Германию, его арестовывали и отправляли в специальные лагеря, где люди умирали от голода и пыток. От тех, кого отправляли в немет­чину, приходили письма. Несчастные люди предупреж­дали всех своих знакомых и родных о том, что, кто пое­дет в Германию, пропадет и никогда уже не вернется домой. Тогда люди начали удирать, кто куда попало, и прятаться от жандармов, где кто мог.

Теперь, Олечка, напишу несколько слов о себе. Когда в Браилов вступили немцы, я работала на ста­ром месте, в колхозе. Шесть или семь раз меня зано­сили в списки людей, которых отправляли на работу в Германию. Но я решила бороться до последней капли крови, а гадам не даваться в руки. На первых порах меня начали преследовать, гоняться за мною, поэтому я пряталась, где только могла... Приходилось прятаться всюду, даже в уборных. Но все же укрыться я не су­мела. Однажды вечером меня жандармы поймали, арестовали и решили отправить в Германию. Я с двумя подругами сбежала. Но удрать далеко не удалось. Нас снова словили жандармы и повели в школу, что возле церкви. Там мы переночевали, а наутро нас с эшело­ном отправили в Винницу.

Вот как нас отправляли. Нам не дали продуктов и одежды. Поехали в том только, в чем были. Утром нас.вывели из школы, подъехали подводы, на каждую из них посадили по четыре человека и прикрепили одного полицейского. Даже попрощаться с родными не дали. Большой обоз подвод кругом охранялся немцами-жан­дармами, так что убежать никак было невозможно.

В Виннице нас погрузили прямо с подвод в грузо­вые вагоны. Вагоны заколотили наглухо, и в мартов­скую ночь поезд двинулся в Германию.

За слезами мы света не видели. Но что ж, слезы слезами, но ведь надо искать выхода, чтобы отсюда выбраться. Есть в вагоне такие люки с решетками. Мы те решетки поотрывали, чтобы сбежать. Однако видим, что если кто решается удрать, тех сразу расстреливают, потому что впереди идет вагон с немцами, посреди эшелона полно немцев и сзади идет вагон с немцами.

Нас в вагоне ехало сорок два человека. Я со своими подругами стала ходить по вагону, уговаривать всех бежать — прыгать на ходу через люк. И на третью ночь начали готовиться. Проехали мы уже шестьсот — семь­сот километров — недалеко и Перемышль. А за Пере-мышлем начинается немецкая граница, и мы уже тогда у немцев. Надо было торопиться.

Первой прыгнула девушка из Москалевки, потом я. Мы немного поранились. Когда в вагоне увидели, что мы благополучно спрыгнули, тогда и все остальные стали на ходу выскакивать.

Первую ночь я одна ночевала в лесу, потому что на чужбине ни одной тропинки не знала...

Из лесу направилась я в село и пошла пешком про­биваться к дому. Шла я так разными селами и горо­дами пятнадцать суток. Каждый день делала по сорок — пятьдесят километров, а в первый день прошла пять­десят пять километров. Оттого ноги опухли.

На пятнадцатые сутки я была дома. И все, кто спрыгнул со мной, тоже пришли. Но полиция уже зна­ла, что мы здесь. Говорили, что с Перемышля сообщили о нашем побеге. Снова я и другие беглецы стали пря­таться. Я ушла на Козачевку — там две недели прята­лась, и так прошло время. Когда приближался фронт, немцам было уже не до нас — они не знали сами, ка­кой дорогой удирать...

Вот что, Олечка, мы пережили. Тебе такое даже во сне не может присниться.

А Петро мой тоже пережил это лихое время. Три раза его ловили и три раза везли в Германию и трижды он убегал. Первый раз, когда его взяли, он шесть ме­сяцев отработал в Германии, оборвался, голый и босой убежал домой. Второй раз, когда его схватили, он бе­жал из Новоград-Волынска, а третий раз — из Винницы. Сейчас он ушел в ряды Красной Армии...

Пока до свидания. Писала Марфа Сукач.