Из уже сказанного мы знаем (или допускаем), что каждый человеческий язык обладает фонологической системой, что фонологическое структурирование всегда иерархично. Тогда собственно фонологические обобщения следует рассматривать в пределах этих предварительных допущений.
5. 1. В каждом человеческом языке избыточность, измеряемая в фонологических терминах, близка к 50%.
Суть дела в том, что если избыточность значительно превышает эту величину, коммуникация становится неэффективной и люди говорят быстрее или неряшливее; значительное снижение этой величины ведет к непониманию, и люди замедляют темп речи и артикулируют более отчетливо.
Возможно, что, если измерить избыточность в лексико-грам-матических терминах, ее величина будет примерно такой же; возможно также, что эта приблизительная величина характерна для самых различных коммуникативных систем, по крайней мере для используемых людьми. Печатный английский текст <...> дает эту же величину избыточности для букв.
|
|
5.2. Малопродуктивно считать универсалиями фонемы.
Мы можем, конечно, говорить вполне обоснованно о фонемах при рассмотрении любого языка. Но их положение в иерархии фонологических единиц меняется от одного языка к другому, и, кроме того, оно в некоторой степени зависит от предубеждений или симпатий исследователя. Но, с другой стороны, статус фонологических компонентов установлен раз и навсегда по определению: фонологические компоненты суть минимальные (далее неделимые) единицы фонологической системы. Если вся фонологическая структура иерар-хична, то точная организация этой иерархии, меняющаяся от одного языка к другому, становится важным основанием для классификации, но не основанием для обобщений рассматриваемого типа.
На Кавказе имеются языки <...>, фонологические системы которых можно описать с помощью дюжины фонологических признаков, объединяющихся в 70—80 фонем, которые в свою очередь соединяются в примерно вдвое большее количество слогов. Каждый слог состоит из одной из семидесяти с лишним согласных фонем, за которой следует одна из двух гласных фонем. В подобном случае очевидно, что гласные «фонемы» лучше рассматривать просто как два дополнительных фонологических признака, так что единица, подобная /ka/, оказывается просто фонемой. В качестве альтернативы можно отказаться от термина «фонема» и говорить о признаках непосредственно в слогах. В любом случае ни в понятии «фонема», ни в понятии «слог» нет необходимости. Это крайний случай, но он реален и подчеркивает важность тех «антиуниверсалий», о которых говорилось в разд. 5.2.
|
|
5.3. Каждый человеческий язык использует различия в окраске гласных.
Окраской гласных называется комбинация формант. Из акустики известно, что в языках типа английского различия окраски гласного очень важны для разграничения согласных, равно как и для различения гласных фонем.
5.4. Историческая тенденция к фонологической симметрии универсальна.
Р. Якобсон предложил ряд синхронных обобщений о фонологических системах. Для некоторых из них, кажется, существуют немногочисленные маргинальные исключения. Например, в соответствии с одним из утверждений язык не имеет спиранта типа [θ], если в нем нет ни [t], ни [s]; или в языке нет аффрикаты типа [č], если в нем нет ни [t], ни [š]. Однако в языке кикапу есть [t] и [θ], но нет [s]. Другое обобщение состоит в том, что в языке нет носовых непрерывных, более контрастных по месту артикуляции, чем смычные некоторого способа артикуляции. Можно проанализировать некоторые разновидности португальского языка в Бразилии так, что это обобщение будет нарушено. Третье обобщение состоит в том, что в языке аспирированные и неаспирированные взрывные не противопоставляются, если в нем нет отдельной фонемы /h/. Пекинский диалект китайского языка представляет собой почти исключение, потому что в нем согласным, ближайшим к [h], является дорсовелярный спирант.
Все же представляется, что имеется слишком много разнообразных подтверждений этим обобщениям, чтобы их можно было отбросить из-за горсточки исключений. Если факты не соответствуют гипотезе, то, прежде чем отказаться от нее, следует попытаться ее модифицировать. Все приведенные выше случаи, видимо, представляют собой указание на историческую тенденцию к некоторой симметрии в системе. Эта тенденция может быть нарушена, так что не каждая система с синхронной точки зрения будет подчиняться некоторому правилу, но диахронически эта тенденция существует.
5.5. В любой фонологической системе, когда бы мы ее ни анализировали, обнаруживаются пробелы, случаи асимметрии, или «конфигурационного натяжения».
Большинство языковых систем в результате полумагической логистики исследователя могут быть приведены к состоянию четкости и симметричности. К подобным ухищрениям всегда стоит прибегать, но не для того, чтобы навязать симметрию там, где она отсутствует, а в силу их эвристической ценности. Они помогают вскрыть отношения внутри системы, которые в противном случае были бы не замечены. Однако элементы асимметричности, хотя и теснимые со всех сторон, все-таки остаются в системе.
5. 6. Звуковое изменение универсально. Оно определяется основными признаками устройства языка, в частности— дуальностью.
Под «звуковым изменением» понимается механизм языкового изменения, не сводимый к другим механизмам <...>. Когда система характеризуется дуальностью, основной ролью ее кенематической <под>системы является идентификация и разграничение сообщений.
Обычно высказывание, порождаемое при некоторых обстоятельствах, далеко не незначительно отличается от любого другого высказывания, которое может быть порождено в том же языке при тех же самых обстоятельствах. Поэтому есть все возможности для появления неразличительной вариативности и в деталях артикуляции, и, в еще большей степени, в форме речевого сигнала к тому времени, когда он достигнет ушей слушателя. Таким образом возникает звуковое изменение. Роль звуковых изменений в фонологической и грамматической системах языка — это уже другой вопрос <...>.
5.7. В любой фонологической системе противопоставлены типичные смычные согласные фонемы и фонемы, которые никогда не являются смычными.
Смычные согласные — это звуки, образуемые при полной ртовой смычке и полной гортанной смычке. Под «типичными смычными согласными фонемами» понимаются фонемы, которые являются смычными в медленной тщательной речи или в сильных позициях (key environments), тогда как в некоторых других позициях или в ускоренной речи они могут быть ослаблены или спирантизованы. Противопоставляемые им несмычные широко варьируются от языка к языку. В некоторых языках Новой Гвинеи ближайшими к несмычным являются носовые непрерывные. Гораздо чаще ими являются спиранты.
|
|
5.8. В любой фонологической системе имеется не меньше двух противопоставляемых позиций артикуляции смычных.
Засвидетельствованы лишь два случая с двумя позициями — это гавайский язык и несколько архаичный самоа, где лабиальные противопоставлены язычным. (В современном самоа развилось новое противопоставление апикальные/дорсальные.)
5.9. Если в языке есть система гласных, то в этой системе есть противопоставления по высоте подъема языка.
5.10. Если, по определению, система гласных включает все слогообразующие сегментные фонемы, тогда система гласных есть в любом языке.
Для того чтобы распространить 5.10 на упоминавшиеся ранее кавказские языки, необходимы некоторые уточнения. Если, по определению, система гласных включает все те сегментные фонемы, которые используются только как слогообразующие, то по крайней мере один язык — вишрам — имеет одноэлементную вокальную систему, которая лишь в тривиальном смысле может быть названа «системой». С этой оговоркой 5.9 становится истинной универсалией, применимой ко всем человеческим языкам.
Иная формулировка 5.9 состояла бы в утверждении: если в языке есть противопоставления гласных, не являющиеся противопоставлениями по высоте подъема, то в нем есть и противопоставления по высоте подъема, но не обязательно наоборот.
По всей видимости, можно было бы сформулировать дальнейшие обобщения, аналогичные последним трем, хотя все они в любой момент могут потребовать модификации с учетом эмпирической информации о каком-нибудь пока еще не исследованном языке. В целом же они указывают на нечто весьма загадочное. Казалось бы, достаточно легко придумать систему фонем, в которой не было бы совсем смычных согласных или гласных и тому подобное. Несмотря на большое разнообразие, фонологические системы мира имеют больше общего, чем это строго «необходимо». Иначе говоря, степень существующего между ними сходства оказывается более высокой, чем это требуется лишь определяющими признаками языка и известными культурными и биологическими особенностями человеческого рода. Даже с учетом того, что на самом деле разнообразие может оказаться несколько значительней, чем мы представляем себе в данный момент, столь высокая степень сходства все-таки остается загадкой. Нет ли здесь ограничений, вызванных пока еще не известными особенностями органов речи и человеческого слуха? Не обусловлено ли сходство общностью происхождения, причем в относительно недавнее время — скажем, сорок или пятьдесят тысяч лет назад, — всех человеческих языков, о которых у нас есть или могут быть прямые свидетельства? (Последняя из этих гипотез, разумеется, не означает, что возраст языка ограничен этими цифрами; она лишь предполагает, что все другие более древние ветви отмерли.) Эти вопросы остаются открытыми; может быть, ответы на них в действительности следует искать совсем в другом направлении. <...>
|
|
II Фонология
Н. С. Трубецкой. Основы фонологии*
* Трубецкой Н.С. Основы фонологии/Перевод с нем. М., 1960. С. 7—93.
ВВЕДЕНИЕ
1. Фонология и фонетика
Каждый раз, когда один человек говорит что-либо другому, мы имеем дело с речевым актом, или речью. Речь всегда конкретна, она приурочена к определенному месту и к определенному времени. Она предполагает наличие говорящего («отправителя»), слушателя («получателя») и предмета, о котором идет речь. Все эти три элемента — говорящий, слушатель и предмет речи — меняются от одного речевого акта к другому. Но речевой акт предполагает наличие еще одного момента: чтобы слушатель понимал собеседника, оба они должны владеть одним и тем же языком; наличие в сознании каждого члена языковой общности единого языка является предпосылкой любого речевого акта. В противоположность однократному характеру речевого акта язык представляет собой нечто общее и постоянное. Язык существует в сознании всех членов данной языковой общности и лежит в основе бесконечного числа конкретных речевых актов. С другой стороны, однако, существование языка оправдано лишь постольку, поскольку он способствует осуществлению речевых актов; он существует лишь постольку, поскольку с ним соотносятся конкретные речевые акты, иначе говоря, поскольку он реализуется в этих конкретных речевых актах. Без конкретных речевых актов не было бы и языка. Таким образом, речь и язык предполагают друг друга. Они неразрывно связаны друг с другом и могут рассматриваться как две взаимосвязанные стороны одного и того же явления — «речевой деятельности». По своему существу, однако, это совершенно различные вещи, поэтому они и должны рассматриваться независимо друг от друга. <...>
Речевая деятельность (как язык, так и речь) имеет, согласно Соссюру, две стороны: обозначающее (le signifiant) и обозначаемое (le signifié). Таким образом, речевая деятельность представляет собой сочетание и взаимосвязь обозначающего и обозначаемого.
Обозначаемым в речи всегда является совершенно конкретное сообщение, которое имеет смысл только как целое. Наоборот, обозначаемым в языке являются абстрактные правила: синтаксические, фразеологические, морфологические и лексические. Ведь даже значения слов, поскольку они даны в языке, являются лишь абстрактными правилами, понятийными схемами, с которыми связаны те конкретные значения, которые всплывают в речи.
Обозначающим в речи является конкретный звуковой поток — физическое явление, воспринимаемое на слух. Но что является обозначающим в языке? Если обозначаемым в языке являются те правила, согласно которым вся область значений членится на составные части, упорядоченные соответствующим образом, то обозначающим в нем могут быть только такие правила, согласно которым упорядочивается звуковая сторона речевого акта.
Число различных конкретных представлений и мыслей, которые могут быть обозначены в речевых актах, бесконечно. Число же лексических значений, существующих в языке, ограничено; «владение» языком как раз в том и состоит, что с помощью ограниченного числа семантических и грамматических средств, предоставляемых в наше распоряжение языком, мы выражаем все конкретные представления, мысли и их связи. Обозначаемое в языке в противоположность обозначаемому в речи состоит, таким образом, из конечного исчисляемого числа единиц. Но точно такое же отношение между языком и речью имеет место и в сфере обозначающего. Артикуляторные движения и соответствующие им звучания, возникающие в речи, до бесконечности многообразны, а звуковые нормы, из которых складываются единицы обозначающего, конечны, исчисляемы, количественно ограничены.
Так как язык состоит из правил, или норм, то он в противоположность речи является системой, или, лучше сказать, множеством частных систем. Грамматические категории образуют грамматическую систему, семантические категории — различного рода семантические системы. Все системы вполне уравновешены так, что их части поддерживают друг друга, восполняют друг друга, связаны друг с другом. Только поэтому и можно связать бесконечное многообразие представлений и мыслей, всплывающих в речи, с элементами системы языка. Сказанное имеет силу и для обозначающего. Звуковой поток речи представляет собою непрерывную, на первый взгляд неупорядоченную последовательность переходящих друг в друга звучаний. В противоположность этому единицы обозначающего в языке образуют упорядоченную систему. И лишь благодаря тому, что отдельные элементы, или моменты, звукового потока, проявляющегося в речевом акте, могут быть соотнесены с отдельными членами этой системы, в звуковой поток вносится порядок.
Таким образом, различные аспекты языкового процесса настолько разнородны, что их исследование должно быть предметом ряда частных наук. Прежде всего совершенно очевидно, что обозначаемый и обозначающий аспекты речевой деятельности должны быть подведомственны различным дисциплинам. Действительно, «учение о звуках» <...> уже с давних пор являлось особой частью языкознания, строго отграниченной от «учения о значении». Но, как мы уже видели выше, обозначающее в языке представляет собой нечто совершенно иное по сравнению с обозначающим в речи. Целесообразно поэтому вместо одной иметь две «науки о звуках», одна из которых ориентировалась бы на речь, а другая — на язык. Соответственно различиям в объекте обе науки должны применять различные методы: учение о звуках речи, имеющее дело с конкретными физическими явлениями, должно пользоваться методами естественных наук, а учение о звуках языка в противоположность этому — чисто лингвистическими методами (шире — методами общественных или гуманитарных наук). Мы будем называть учение о звуках речи фонетикой, а учение о звуках языка — фонологией. <...>
Однако, определив фонологию как учение о звуках языка и фонетику как учение о звуках речи, мы сказали еще далеко не все. Различие между этими двумя науками следует рассмотреть глубже и основательней.
Так как обозначающим в речи является звуковой поток, физическое явление однократного характера, то наука, которая занимается его изучением, должна использовать методы естественных наук. Можно изучать как чисто физический, или акустический, так и чисто физиологический, или артикуляторный, аспект звукового потока в зависимости от того, что мы собираемся исследовать: его свойства или способ образования; но, собственно говоря, нужно одновременно делать и то и другое. <...>
Единственной задачей фонетики является ответ на вопрос: «Как произносится тот или другой звук?» Ответить на этот вопрос можно, лишь точно указав, как звучит тот или иной звук и каким образом, то есть благодаря какой работе органов речи, достигается этот акустический эффект. <...> Звук — это воспринимаемое слухом физическое явление, и при исследовании акустической стороны речевого акта фонетист соприкасается с психологией восприятия. Артикуляция звука представляет собой наполовину автоматизированную и все же контролируемую волей и управляемую центральной нервной системой деятельность; исследуя артикуляторную сторону речевого акта, фонетист соприкасается с психологией автоматизированных действий. Однако, несмотря на то, что область фонетики лежит в сфере психического, методы фонетики являются естественно-научными. Это связано, между прочим, с тем, что смежные области экспериментальной психологии также используют методы естественных наук, поскольку дело идет здесь не о высших, а о рудиментарных психических процессах. Естественно-научная установка является для фонетики безусловно необходимой.
Особенно характерно для фонетики полное исключение какого бы то ни было отношения исследуемых звуковых комплексов к языковому значению. Специальная тренировка, натаскивание слуха и осязания, которые должен пройти хороший фонетист, работающий на слух, как раз и состоит в том, чтобы приучить себя выслушивать предложения и слова, а при произнесении ощущать их, не обращая внимания на их значения, и воспринимать лишь их звуковой и артикуляторный аспекты так, как это делал бы иностранец, не понимающий данного языка. Тем самым фонетику можно определить как науку о материальной стороне (звуков) человеческой речи.
Обозначающее в языке состоит из определенного числа элементов, сущность которых заключается в том, что они отличаются друг от друга. Каждое слово должно чем-то отличаться от всех прочих слов того же языка. Однако язык знает лишь ограниченное число таких различительных средств, а так как это число гораздо меньше числа слов, то слова по необходимости состоят из комбинаций различительных элементов <...>. При этом, однако, допустимы не все мыслимые комбинации различительных элементов. Комбинации подчиняются определенным правилам, которые формулируются по-разному для каждого языка. Фонология должна исследовать, какие звуковые различия в данном языке связаны со смысловыми различиями, каковы соотношения различительных элементов (или «примет») и по каким правилам они сочетаются друг с другом в слова (и соответственно в предложения). Ясно, что эти задачи не могут быть разрешены с помощью естественно-научных методов. Фонология должна применять, скорее, те же методы, какие используются при исследовании грамматической системы языка.
Звуки, которые являются предметом исследования фонетиста, обладают большим числом акустических и артикуляторных признаков. И все признаки существенны для исследователя, поскольку только полный учет их позволит дать правильный ответ на вопрос о произношении того или иного звука. Но для фонолога большинство признаков совершенно несущественно, так как они не функционируют в качестве различительных признаков слов. Звуки фонетиста не совпадают поэтому с единицами фонолога. Фонолог должен принимать во внимание только то, чтó в составе звука несет определенную функцию в системе языка.
Эта установка на функцию находится в самом резком противоречии с точкой зрения фонетики, которая, как говорилось выше, должна старательно исключать всякое отношение к смыслу сказанного (то есть к функции обозначающего). Это препятствует подведению фонетики и фонологии под общее понятие, несмотря на то, что обе науки на первый взгляд имеют дело с одним и тем же объектом. Повторяя удачное сравнение Р. Якобсона, можно сказать, что фонология так относится к фонетике, как политическая экономия к товароведению или наука о финансах к нумизматике. <...>
Строгое разграничение фонетики и фонологии необходимо по существу и осуществимо практически. Такое разграничение — в интересах обеих наук. Оно, разумеется, не препятствует тому, чтобы каждая из указанных наук пользовалась результатами другой. Надо только соблюдать при этом надлежащую меру, что, к сожалению, бывает не всегда.
Звуковой поток, изучаемый фонетистом, является континуумом, который может быть расчленен на любое число частей. Стремление некоторых ученых вычленить в континууме «звуки» основано на фонологических представлениях (опосредованных письменными образами). Так как вычленение «звуков» в действительности является весьма нелегкой задачей, некоторые фонетисты предложили различать «опорные звуки» (Stellungslauten) и лежащие между ними «переходные звуки» (Gleitlauten). «Опорные звуки», соответствующие фонологическим элементам, описываются, как правило, подробно, тогда как «переходные звуки» обычно не описываются, поскольку они, очевидно, рассматриваются как малосущественные или даже как совсем несущественные. Подобного рода подразделение элементов звукового потока не может быть оправдано с чисто фонетической точки зрения; оно покоится на ошибочном перенесении фонологических понятий в область фонетики. Для фонолога известные элементы звукового потока действительно несущественны. Однако таковыми оказываются не только «переходные звуки», но и отдельные качества и признаки «опорных звуков». Разумеется, фонетист не может принять эту точку зрения. Несущественным для него может быть, скорее, лишь значение, смысл речевого акта, тогда как все элементы или части речевого потока для него равно существенны и важны. Конечно, фонетист всегда будет рассматривать известные типические положения органов речи и соответствующие им акустические явления как основные элементы фонации и таким образом сохранять основной принцип описания типичных артикуляционных и звуковых образований, извлекаемых из звукового и артикуляторного континуума. Однако такой подход допустим лишь в элементарной фонетике, к которой должна присоединяться другая часть, где исследуется структура фонетических целостностей высшего порядка. И совершенно естественно, что при описании фонетического строя языка учение о фонетических элементах в известной мере учитывает фонологическую систему данного языка, а фонологически существенные противоположения рассматриваются в нем более тщательно, нежели совершенно несущественные.
Что касается фонологии, то она, само собой разумеется, должна использовать известные фонетические понятия. Утверждение о противоположности между глухими и звонкими шумными в русском языке, служащей для различения слов, принадлежит сфере фонологии. Однако сами понятия «звонкий», «глухой», «шумный» являются фонетическими. Начало любого фонологического описания состоит в выявлении смыслоразличительных звуковых противоположении, которые имеют место в данном языке. Фонетическое описание данного языка должно быть принято в качестве исходного пункта и материальной базы. Что же касается следующих, более высоких, ступеней фонологического описания — систематики и комбинаторики, — то они уже совершенно не зависят от фонетики.
Таким образом, известный контакт между фонологией и фонетикой, несмотря на их принципиальную независимость, неизбежен и безусловно необходим. Однако это взаимодействие должно касаться лишь начальных этапов фонологического и фонетического описания (элементарной фонетики и фонологии); но и в этих пределах не следует переходить границ безусловно необходимого. <...>
2. Фонология и звуковая стилистика
Так как человеческая речь предполагает наличие говорящего, слушателя (или слушателей) и определенного предмета речи, о котором говорят, то каждое языковое выражение имеет три аспекта: оно является одновременно выражением (экспрессией), или характеристикой, говорящего, обращением (или апелляцией) к слушателю (или слушателям) и сообщением (или экспликацией) о предмете речи. Большая заслуга Карла Бюлера состоит в том, что он в правильном свете представил этот, очевидно, простой и тем не менее столь долго остававшийся незамеченным факт.*
* Karl Вühler. Axiomatik der Sprachwissenschaft, «Kant-Studien», XXXVIII; его же, Sprachtheone, Jena, 1934.
Схема К. Бюлера сохраняет свое значение и для звуковой стороны языка. Слушая, как кто-нибудь говорит, мы слышим, кто говорит, каким тоном он говорит и что он говорит. Собственно говоря, в наличии имеется только одно акустическое впечатление. Но мы разлагаем его на составные части, причем всегда с точки зрения трех установленных Бюлером функций: одни качества воспринимаемого звука мы осознаем как выражение, как знак, свидетельствующий о говорящем (например, тон голоса), другие — как средство вызвать те или иные чувства у слушателя, и наконец, третьи — как признаки, по которым опознаются слова с определенным значением и состоящие из этих слов предложения. Мы как бы проецируем различные качества воспринимаемого звука на три разные плоскости: плоскость выражения, плоскость обращения и плоскость сообщения.
Спрашивается, должна ли фонология исследовать все три плана? Что план сообщения принадлежит фонологии, представляется непосредственно очевидным. Содержание воспринимаемого предложения может быть понято лишь при том условии, если слова, из которых оно состоит, относятся к лексическим или грамматическим элементам языка (langue), а обозначающее этих элементов необходимым образом состоит из фонологических единиц. Менее очевидно отношение к фонологии плана выражения и плана обращения. На первый взгляд оба эти плана находятся как будто в сфере речи (parole) и, стало быть, подлежат не фонологическому, а фонетическому исследованию. Но при ближайшем рассмотрении это воззрение оказывается ошибочным. Среди звуковых впечатлений, благодаря которым мы опознаем личность говорящего и его намерение воздействовать на чувства слушателя, есть такие, которые для их правильного восприятия должны быть соотнесены с определенными, установленными в данном языке нормами. Такие нормы следует трактовать как языковые ценности, они принадлежат языку (langue) и должны, таким образом, рассматриваться в фонологии.
В первых работах по фонологии экспрессивная и апеллятивная функции едва принимались во внимание. <...> Поскольку фонология в противоположность фонетике должна исследовать функции звуков человеческой речи, она не может ограничивать себя одной экспликативной функцией. Наоборот, <...> фонология обязана принимать во внимание как экспрессивную, так и апеллятивную функции звуков. Употребление отдельных звучаний в экспрессивной и апеллятивной функциях столь же условно, как их употребление в целях смыслоразличения: экспрессивные и апеллятивные средства, выполняющие в каком-либо языке указанные функции, не могут быть безоговорочно перенесены в другой язык. <...>
При нынешнем состоянии исследований не представляется возможным сказать что-либо определенное об экспрессивной и апеллятивной фонологии; на этот счет могут быть высказаны лишь самые общие соображения.
Экспрессивная функция речи состоит в характеристике говорящего. Все, что служит в речи для характеристики говорящего, выполняет экспрессивную функцию. Элементы, выполняющие эту функцию, могут быть весьма многообразными: принадлежность говорящего к определенному человеческому типу, его физические и духовные особенности и т.д.— обо всем этом можно судить по его голосу, по его произношению, по общему стилю его речи, включая сюда выбор слов и построение предложения. Нас интересуют, однако, только фонологически экспрессивные средства, то есть такие экспрессивные средства, которые содержатся в звуковой стороне языка как условной системе знаков.
Тем самым тотчас же из поля нашего зрения выпадает большая часть характерных элементов человеческой речи. Прежде всего должно быть исключено все данное от природы, все обусловленное чисто психологическими факторами. Ведь по голосу можно узнать не только пол и возраст говорящего, но иной раз и его самочувствие; даже не видя говорящего, можно по одному только его голосу определить, толстый он или худой. Все это, однако, не имеет никакого отношения к фонологии. Хотя мы и упоминаем здесь об акустически воспринимаемых симптомах, но эти симптомы не принадлежат к условно установленной системе знаков данного языка; они сохраняют свой симптоматический характер даже при неязыковом функционировании речевого аппарата. То же можно сказать и о многих признаках речи, на основании которых можно сделать заключения характерологического свойства. К экспрессивной фонологии принадлежат лишь условно установленные средства звуковой характеристики говорящего. А так как язык является прежде всего общественным установлением, то условными в нем являются только средства, характеризующие принадлежность говорящего к определенному, существенному для данной языковой общности, человеческому типу или группе. С помощью этих средств можно выразить, например, принадлежность к определенной возрастной группе, к тому или иному общественному классу, далее пол, степень образования, наконец, происхождение говорящего — и это именно потому, что все перечисленные признаки существенны для внутреннего членения языковой общности, для содержания и формы речи. Напротив, деление людей на толстых и тонких, простуженных и здоровых, флегматиков и сангвиников и т.д. было бы несущественным для жизни языковой общности, находящей свое выражение в различных типах речи; поэтому такое деление не нуждается ни в каком условном языковом <...> обозначении; если подобного рода свойства говорящего и можно угадать по звуковой стороне его речи, то такая догадка является внеязыковым психологическим процессом. <...>
Само собой разумеется, что частности зависят от общественной структуры данного народа и соответственно — данной языковой общности. В языковых общностях, слабо или вовсе не дифференцированных в социальном отношении, исключительное значение приобретают различия по полу и возрасту. В дархатском говоре монгольского языка все гласные среднего и заднего рядов в произношении женщин слегка продвинуты вперед, так что мужскому и, о, а соответствует женское и˙, о˙, а˙, а мужскому и˙, о˙, а˙, — женское ü, ö, ä, помимо того, фрикативному х в мужском произношении соответствует взрывный k в женском произношении.*
* Г.Д. Санжеев, Дархатский говор и фольклор, Л., 1931. С. 17.
Богораз сообщает, что один из звуков языка чукчей (луораветланов) на Камчатке произносится мужчинами как č' (палатализованное č), а женщинами и детьми как с (= ts).* По свидетельству В. Иохельсона, в языке юкагиров (одулов) на северо-востоке Сибири есть звуки, которые произносятся мужчинами как палатальные взрывные tj, dj, детьми и женщинами как аффрикаты с, Z, a стариками как палатализованные č', Zˇ'.** Во всех этих случаях мы имеем дело с кочевниками, кочующими охотниками (или рыболовами), у которых каждый пол (или половозрастной класс) образует замкнутую в себе общность, а какое-либо другое членение общества едва ли существует. Однако различия в произношении половозрастных групп обнаруживаются также и у народов с развитой общественной дифференциацией. Конечно, у таких народов они, как правило, менее заметны. Так, например, в русском языке имеется общая тенденция усиливать лабиализацию ударного о в его начальной части и ослаблять ее к концу артикуляции; гласный о, таким образом, всегда звучит как своего рода дифтонг с убывающей лабиализацией. Но, тогда как различие между началом и концом артикуляции о в нормальном мужском произношении весьма ничтожно и даже едва заметно, в произношении женщин оно более значительно; некоторые женщины вместо о произносят даже дифтонг uÜá (что, конечно, расценивается уже как нечто вульгарное). Различие между мужским и женским произношением заключается здесь лишь в степени дифтонгизации; однако если мужчина произнесет о с лабиализацией, характерной для нормального женского произношения, такое произношение сразу бросается в глаза как женственное и аффектированное. <...> При внимательном наблюдении подобного рода тонкие условные различия между мужским и женским произношением можно, пожалуй, обнаружить в любом языке; обстоятельное описание фонологической системы какого-либо языка должно постоянно с этим считаться. Что же касается условных различий в произношении разных возрастных групп, то они также наблюдаются во многих языках, их определенно отмечают многие исследователи. Нужно только быть осторожным и не смешивать условные различия с различиями, данными от природы. Когда дети заменяют тот или иной звук другим, поскольку правильное произношение его усваивается лишь со временем, в этом нет еще ничего экспрессивно-фонологического (как и во всех случаях патологических ошибок речи). Но экспрессивно-фонологический факт налицо, когда ребенок, будучи в состоянии вполне точно воспроизвести произношение взрослых, намеренно не делает этого или когда молодой человек преднамеренно остерегается воспроизводить произношение пожилых людей <...>, с тем чтобы только не показаться старомодным или смешным. Иной раз речь идет об исключительно тонких оттенках, таких, например, как нюансы интонации и т.п.
* Сборник «Языки и письменность народов Севера», III, Л., 1934. С. 13.
** Там же, с. 158.
В социально дифференцированных обществах особенно заметны различия в произношении, основывающиеся на сословном, профессиональном или культурном членении общества. Такие различия наблюдаются не только в языках Индии, где они закреплены кастовым делением (в тамильском, например, один и тот же звук в зависимости от кастовой принадлежности говорящего произносится то как č, то как s), но и в других частях света. Венский разговорный язык в устах министерского чиновника звучит иначе, чем в устах какого-нибудь продавца. В дореволюционной России представители духовенства, например, отличались спирантным произношением g (как γ), хотя все остальные звуки они произносили согласно правилам литературного языка; в литературном русском языке существовало особое «дворянское» и «купеческое» произношение. Расхождения в произношении горожан и крестьян, образованных и необразованных встречаются, пожалуй, в любом языке. Часто встречается особое «светское» произношение: характеризуясь небрежной артикуляцией, оно свойственно всякого рода щеголям и пшютам.
В любом языке можно обнаружить также локальные различия в произношении. Иной раз по этим различиям люди на сельском рынке узнают, из какой деревни их собеседник. Что касается образованных людей, говорящих на нормализованном литературном языке, то столь точные сведения о месте их происхождения на основе одного их произношения вряд ли возможны, однако и тут в основном можно догадаться, из какой языковой области такой человек происходит.
Условные звуковые экспрессивные средства часто свидетельствуют не о том, кем является на самом деле говорящий, а только о том, кем он хочет казаться в данный момент. У многих народов произношение, которое они употребляют в публичных выступлениях, отличается от произношения, которое имеет место в их обычном разговоре. Существуют особые признаки, отличающие слащаво-ханжеское и заискивающее произношение. Точно так же рядом звуковых условностей характеризуется и аффектированно-наивный щебет известного рода дам и т.п. Все фонологически-экспрессивные средства, которые служат для характеристики определенной языковой группы внутри какой-либо языковой общности, образуют систему; совокупность этих средств может быть определена как экспрессивный стиль данной языковой группы. Говорящий не обязан употреблять всегда один и тот же экспрессивный стиль; он может пользоваться то одним, то другим стилем в зависимости от содержания беседы или характера собеседника; короче говоря, он сообразуется с обычаями, господствующими в той языковой общности, к которой он принадлежит.
Особым видом фонологических экспрессивных средств являются «допускаемые звуковые суррогаты». В любом языке наряду с обычными звуками, употребляемыми всеми, то есть «средними говорящими», имеются единичные звуки, употребляемые лишь небольшим числом говорящих в качестве заменителей тех нормальных звуков, к которым они не чувствуют расположения. «Нерасположение» это основано либо на весьма распространенных ошибках произношения, либо на своего рода моде и т.п. «Звук-суррогат» может отличаться от «нормального звука» в разной степени: иногда (например, в случае употребления различных суррогатов звука r во многих европейских языках) он сразу улавливается любым наблюдателем, иной раз, однако, для восприятия этого различия нужно иметь хорошо натренированное ухо. Существенно, что суррогаты допускаются языковой общностью и не подвергаются вытеснению, продолжая существовать наряду с нормальными звуками. Поскольку отдельные лица усваивают такие суррогаты и употребляют их постоянно или почти постоянно в своем разговоре, суррогаты становятся средствами экспрессивной характеристики этих лиц.
Помимо чисто экспрессивных средств, есть еще и такие, которые выполняют одновременно и специальную экспликативную функцию. Довольно часто произношение какой-либо группы говорящих отличается от обычного либо тем, что пренебрегает смыс-лоразличительными (а стало быть, существенными в экспликативном плане) противоположениями звуков, либо тем, что обнаруживает эти противоположения там, где они не известны произношению других групп. Вспомним, например, неразличение глухих и звонких, характерное для некоторых частей немецкой языковой области и проникающее даже в литературный язык; вспомним также столь типичное для марсельского произношения совпадение š и s, ž и z или различение безударных а и о, столь характерное для старшего поколения духовенства в дореволюционной России (такое произношение особенно резало ухо в центральных и южных областях Великороссии, где безударные а и о уже не различались у представителей других слоев населения) и т.д. С точки зрения экспликативной функции мы имеем тут различные диалектные фонологические (или фонетические) системы, а с точки зрения экспрессивной функции — различные экспрессивные формы одной и той же системы. Случаи этого рода необходимо строго отличать от других, где характеристика отдельных социальных или локальных групп проявляется в произношении одной и той же фонемы, а не в числе различаемых фонем.
От фонологически-экспрессивных средств необходимо отличать фонологически- апеллятивные, или воздействующие, средства. Апеллятивные средства служат для того, чтобы вызвать, «возбудить» в собеседнике известные чувства. Часто, однако, самим говорящим эти чувства по-настоящему не переживаются, он стремится лишь к тому, чтобы ими был заражен собеседник. Переживает ли сам говорящий эти чувства или только симулирует переживание, не имеет в данном случае никакого значения. Намерение говорящего состоит не в том, чтобы выразить свои собственные чувства, а в том, чтобы возбудить какие-то чувства у собеседника.
Фонологически-апеллятивные средства в свою очередь необходимо строго отличать от естественных выражений чувства, даже если эти последние воспроизводятся искусственно. Если говорящий заикается от (мнимого или действительного) страха или волнения или если его речь прерывается рыданиями, то это не имеет никакого отношения к фонологии, ибо дело здесь идет о симптомах, которые обнаруживаются даже при внеязыковом выражении. Наоборот, такие явления, как сверхдолготы согласного и гласного в восторженно произносимом немецком schschöön!, представляют собой факт языка: во-первых, они обнаруживаются только в языке, не имея внеязыкового выражения, во-вторых, они наделены определенной функцией, в-третьих, они условны, как и все прочие наделенные функцией языковые средства. Следовательно, они принадлежат апеллятивной фонологии (поскольку дело в этом случае заключается в том, чтобы вызвать определенные чувства у слушателя).
При современном состоянии знаний трудно сказать, какими методами должна руководствоваться «апеллятивная фонология». Теоретически для каждого языка следовало бы установить полный перечень всех фонологически-апеллятивных средств, иными словами, всех условных средств, с помощью которых возбуждаются известные чувства и эмоции. Однако не всегда ясно, что следует рассматривать в качестве отдельного апеллятивного средства и как эти апел-лятивные средства должны быть отграничены друг от друга.
Особенно трудным и тонким оказывается в этом случае разграничение языка и речи. Выше мы упомянули о сверхдолготе ударного гласного и непосредственно предшествующего ему согласного в немецком языке. Как пример было приведено нем. schschöön! в восторженном произношении. Однако то же самое средство может быть с успехом использовано и для выражения других эмоций: schschöön! можно произнести не только в восторженном состоянии, но и иронически; schschaamlos! можно произнести негодующе, lliieber Freund!— восторженно, иронически, с возмущением, убежденно, с грустью, с сожалением и т.д.— каждый раз с иной интонацией. Спрашивается, как же следует понимать эти различные оттенки интонации? Относятся ли все они к апеллятивной фонологии и вообще к языку? Или же они принадлежат только речи? Действительно ли они условны? Эмоционально окрашенные интонации встречаются довольно часто и во внеязыковых выражениях (при неопределенных, неартикулируемых восклицаниях), причем конкретные эмоции, которые они должны вызывать, можно опознать с достаточной точностью. Очевидно, внеязыковые интонации, вызывающие эмоции, имеют ту же структуру тона и интенсивности, что и слова, окрашенные теми же эмоциями (впрочем, все это еще ни разу не подвергалось обстоятельному исследованию). Можно также твердо установить, что многие из интонаций, вызывающих эмоции, имеют одно и то же значение в самых разных и притом далеко отстоящих друг от друга языках мира.* Напротив, сверхдолгота ударного гласного и предшествующего согласного предполагает наличие гласных и согласных, а также ударных и неударных слогов; следовательно, по самому своему существу она связана исключительно с языковыми выражениями и действительна лишь для определенных языков.
* Европейцы, например, понимают эмоции, которые хочет выразить хороший японский актер, даже тогда, когда они не понимают ни слова из того, что он говорит; и это не только благодаря мимике, но отчасти также и благодаря интонации.
Вероятно, так обстоит дело с большинством фонологических апеллятивных средств: сами по себе эти средства не имеют прямого отношения к возбуждению какой-то определенной эмоции; они содействуют появлению множества самых различных эмоций; выбор же эмоций зависит от ситуации, в которой развертывается речь, а само возбуждение эмоций достигается необозримым многообразием звуковых жестов, лишенных условного характера. Задача апеллятивной фонологии состоит не в собирании, описании и систематизации этих эмоциональных звуковых жестов и не в приурочении их к определенным конкретным эмоциям, а в определении тех условных признаков, которые, за вычетом названных выше звуковых жестов, способствуют различению эмоционально окрашенной речи от эмоционально нейтральной, спокойной речи. Так, например, можно сказать, что сверхдолгота ударного долгого гласного и предударного согласного в немецком, удлинение согласных в начале слова и гласных в конце предложения в чешском, удлинение краткого гласного (при сохранении специфического открытого, ненапряженного качества этого гласного) в венгерском, удлинение первых согласных слова (accent d'insistance) во французском и т.д. являются знаками эмоциональной речи, то есть фонологическими апеллятивными средствами. И действительно, все названные особенности появляются в указанных языках лишь в случае необходимости вызвать какую-либо эмоцию и недопустимы в спокойной, эмоционально нейтральной речи. Кроме того, они явно условны в противоположность, например, интонации ужаса, которая является, если можно так выразиться, целиком интернациональной, хотя в каждом отдельном языке она может употребляться лишь в таких словах, которые уже наделены условными апеллятивными средствами (например, удлинение предударного согласного в немецком языке). <...>
Отличить апеллятивные средства от экспрессивных не всегда легко. Иной раз экспрессивные стили отличаются усилением апеллятивной функции; иногда они отличаются ослаблением ее: степень апеллятивности сама становится, таким образом, своего рода экспрессивным средством. Сравните, например, преувеличенно эмоционально окрашенную речь жеманницы и торжественно апатичную речь пожилого вельможи. Конечно, эти два экспрессивных стиля имеют свои специфические приметы, лежащие целиком в сфере экспрессивной фонологии. К этим приметам присоединяется, однако, и способ использования апеллятивных средств. Задача исследователя в дальнейшем будет состоять, очевидно, в тщательном разграничении экспрессивной и апеллятивной функций в различных речевых стилях. В настоящее время это еще невозможно. Пока что следует собирать материал по возможности из самых различных языков.
Таким образом, мы настаиваем на строгом разграничении экспрессивных и апеллятивных средств. <...>
Соответственно этому, как уже сказано, следовало бы выделить две особые отрасли фонологии, одна из которых имела бы своим предметом экспрессивные, а другая — апеллятивные средства; в качестве третьей сюда присоединилась бы та часть фонологии, которая имеет дело с экспликативными средствами языка. <...> Однако если мы сравним между собою эти три части, то нас прежде всего поразит их несоразмерность. «Экспликативная фонология», очевидно, охватила бы огромную область, тогда как на долю двух других отраслей фонологии достались бы небольшие группы фактов. Кроме того, экспрессивная и апеллятивная фонологии должны были бы обладать некоторыми общими чертами, отличающими эти области от «экспликативной фонологии». Проблема разграничения условного и данного от природы возникает, собственно говоря, лишь в отношении экспрессивной и апеллятивной фонологий и не имеет никакого значения для экспликативной фонологии. В качестве экспликативных средств, лишенных условного характера, можно было бы рассматривать разве только прямые звукоподражания (ведь они не состоят из нормальных звуков). Однако такие звукоподражания (поскольку они действительно даны от природы и лишены условного характера) вообще выходят за рамки языка. Когда кто-либо, рассказывая о том, что с ним произошло на охоте, чтобы оживить свой рассказ, подражает крику зверя или иным естественным шумам, то в этом месте он должен прервать свою речь: и это потому, что звук, служащий предметом подражания, как раз и является инородным телом, лежащим вне пределов нормальной экспликативной человеческой речи. <...> Совершенно иначе обстоит дело в сфере экспрессивного и апеллятивного. Условное и данное от природы переплетены здесь между собой: существенное для апеллятивной функции условное удлинение согласных или гласных выступает только в связи с определенной эмоциональной интонацией, которая вполне естественна, а не условна; особое произношение известных звуков, в отдельных языках условно предписываемое женщинам, выступает, как правило, в связи с женским голосом, который физиологически обусловлен. Можно, пожалуй, сказать, что число условных экспрессивных и апеллятивных средств всегда меньше числа этих же средств, лишенных условного характера. Если, таким образом, на долю «экспликативной фонологии» приходится вся совокупность звуковых средств языка, существенных в плане экспликативной функции, то двум другим отраслям фонологии, очевидно, придется иметь дело лишь с немногочисленными экспрессивными и апеллятивными средствами. В таком случае можно спросить: стоит ли в самом деле рассматривать три вышеупомянутые отрасли фонологии как равноправные и равноценные и целесообразно ли отрывать условные экспрессивные и апеллятивные средства от тех же средств, имеющих естественный характер, и включать их в сферу фонологии?
Все трудности, видимо, проще всего устранить, предоставив исследование экспрессивных и апеллятивных средств звука особой науке — звуковой стилистике; эту науку можно было бы разделить, с одной стороны, на экспрессивную и апеллятивную и, с другой стороны, на фонетическую и фонологическую. При фонологическом описании любого языка следует привлекать и фонологическую стилистику (в двух ее аспектах — экспрессивном и апеллятивном); однако подлинной целью такого описания все же должно быть фонологическое исследование «экспликативного плана» языка. Отсюда вытекает, что фонологию не следует делить на экспрессивную, апеллятивную и экспликативную. Термин «фонология» надо сохранять в ограниченном употреблении, применяя его к исследованиям звуковой стороны языка, существенной в плане экспликативном. Что же касается исследования сторон звука, существенных в плане экспрессивном и апеллятивном, то оно остается за «фонологической стилистикой», которая является в свою очередь лишь частью «звуковой стилистики».
ФОНОЛОГИЯ
Предварительные замечания
Выше мы говорили, что при восприятии речи отдельные признаки воспринимаемых звуков как бы проецируются на три разные плоскости: плоскость выражения, плоскость обращения и плоскость сообщения, при этом слушатель может концентрировать свое внимание на любой из этих плоскостей, отвлекаясь одновременно от двух остальных. Следовательно, качества звука, воспринимаемые в плане экспликативном, могут восприниматься и рассматриваться совершенно независимо от тех качеств, которые лежат в плане экспрессивном и в плане апеллятивном. Не следует, однако, полагать, что все признаки звука, лежащие в плане экспликативном, выполняют одну и ту же функцию. Все они, конечно, служат для выражения интеллектуального смысла, заключенного в том или ином предложении (иными словами, все они причастны к языковым ценностям, наделенным определенным значением). Тем не менее в этой области явно обнаруживаются три различные функции. Одни признаки звука выполняют вершинообразующую, или кульминативную, функцию: они указывают, какое количество «единиц» (= слов, словосочетаний) содержится в данном предложении, сюда относится, например, главное ударение в словах немецкого языка. Другие признаки звука выполняют разграничительную, или делимитативную, функцию: они указывают границу между двумя единицами (устойчивыми словосочетаниями, словами, морфемами); сюда относится, например, сильный приступ в начальном гласном в немецком языке. Наконец, третьи признаки звука выполняют смыслоразличительную, или дистинктивную, функцию, способствуя различению значащих единиц, ср., например, нем. List «хитрость» — Mist «навоз» — Mast «мачта» — Macht «сила» и т.д. Любая единица языка должна содержать звуковые признаки со смыслоразличительной функцией, иначе ее нельзя будет отличить от других единиц языка. Различение языковых единиц осуществляется исключительно с помощью таких звуковых признаков, наделенных смыслоразличительной (дистинктивной) функцией. Напротив, признаки звука, наделенные кульминативной и делимитативной функциями, не являются абсолютно необходимыми для языковых единиц Существуют предложения, в которых разграничение отдельных слов вообще не обозначено никакими особыми признаками звука и многие слова употребляются в составе целого, не имея специальных кульминативных образований. В любом предложении всегда возможна пауза между словами, так что признаки звука с делимитативной и кульминативной функциями служат своего рода суррогатом, заменителями этих пауз. Следовательно, обе эти функции во всех случаях остаются всего лишь удобным вспомогательным средством, тогда как смыслораз-личительная функция не просто удобна, но абсолютно необходима и неизбежна для понимания. Таким образом, среди трех функций, которые можно выделить внутри экспликативного аспекта языка, смыслоразличительная функция является самой важной. <. >
Учение о смыслоразличении
(Дистинктивная, или смыслоразличительная, функция звука)
I. Основные понятия
1. Фонологическая (смыслоразличительная) оппозиция
Понятие различия предполагает понятие противоположения, или оппозиции. Две вещи могут отличаться друг от друга лишь постольку, поскольку они противопоставлены друг другу, иными словами, лишь постольку, поскольку межцу ними существует отношение противоположения, или оппозиции. Следовательно, признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противопоставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции (звукового противоположения). Звуковые противоположения, которые могут дифференцировать значения двух слов данного языка, мы называем фонологическими (или фонологически-дистинктивными, или смыслоразличительными) оппозициями. <...> Наоборот, такие звуковые противоположения, которые не обладают этой способностью, мы определяем как фонологически несущественные, или несмыслоразличительные. Противоположение o—i в немецком языке является смыслоразличительным (фонологическим); ср. so «так» — sie «они», Rose «роза» — Riese «великан»; но противоположение переднеязычного r увулярному r не является смыслоразличительным, поскольку в немецком нет ни одной пары слов, которая различалась бы этими звуками.
Звуки могут быть взаимозаменимыми и взаимоисключающими. Взаимозаменимыми называются такие звуки, которые в данном языке могут находиться в одинаковом звуковом окружении (например, о и i в приведенных выше немецких примерах); наоборот, взаимоисключающие в данном языке звуки никогда не встречаются в одном и том же звуковом окружении; в немецком это будут так называемые «ich -Laut» и «ach -Laut»: последний встречается только после и, о, а, аи, тогда как первый — во всех прочих положениях, но только не после и, о, а, аи. Из сказанного следует, что взаимоисключающие звуки, как правило, не могут образовывать каких бы то ни было фонологических (смыслоразличительных) оппозиций: никогда не встречаясь в одном и том же звуковом окружении, они не могут выступать в качестве единственного различительного элемента двух слов. Немецкие слова dich «тебя» и doch «однако» отличаются друг от друга не только двумя разными ch, но и гласными; но, тогда как различие между i и о выступает в качестве самостоятельного и единственного дифференцирующего фактора во многих других парах слов немецкого языка (например, stillen «останавливать, унимать» — Stollen «штольня»; riβ «порвал» — Roβ «конь»; Mitte «середина» — Motte «моль»; bin «есмь» — Bonn «Бонн»; Hirt «пастух» — Hort «клад, сокровище» и т.д.), противоположение «ich -Laut» — «ach -Laut» всегда сопровождается противоположением предшествующих гласных и, таким образом, не может различать два слова в качестве единственного дифференцирующего средства. Так обстоит дело со всеми оппозициями взаимоисключающих звуков. <...>
Что касается взаимозаменимых звуков, то они могут образовывать как смыслоразличительные, так и несмыслоразличительные оппозиции. Все зависит исключительно от функции, которую такие звуки выполняют в данном языке. Например, в немецком языке относительная высота тона гласных в слове несущественна для его значения (то есть для его экспликативной функции). Различия между гласными по высоте тона в лучшем случае могут быть использованы как апеллятивное средство. Значение двусложного слова остается при всех обстоятельствах неизменным независимо от того, будет ли гласный второго слога выше или ниже гласного первого слога, будут ли оба слога произноситься с одинаковой высотой тона или нет. Если рассматривать низкое и высокое и как два разных звука, то можно обнаружить, что в немецком языке эти два звука взаимозаменимы, но смыслоразличительной оппозиции не образуют. С другой стороны, звуки r и l в немецком тоже взаимозаменимы, но они являются вместе с тем и членами смыслоразличительной оппозиции; ср., например, такие пары слов, как Rand «край» — Land «страна»; führen «вести» —fühlen «щупать»; scharren «копать, рыть» — schallen «звучать»; wirst «становишься» — willst «хочешь» и т.д., значения которых различаются лишь благодаря противоположению r — l. В противоположность этому r и l в японском языке взаимозаменимы, но неспособны быть членами смыслоразличительной оппозиции: в любом слове звук r можно заменить звуком l, и наоборот; значение слова от этого никак не изменится. Однако относительная высота тона в слоге фонологически существенна для японского языка. Высокое и низкое и здесь не только взаимозаменимы, но и являются членами смыслоразличительной оппозиции, благодаря чему, например, цуру может иметь три разных значения в зависимости от относительной высоты тона обоих и: цуру означает «тетива», если первое и выше второго; оно означает «журавль», если первое и ниже второго; оно означает, наконец, «удить», если оба и одинаковы по высоте тона. Таким образом, можно различать два рода взаимозаменимых звуков: звуки, которые в данном языке образуют смыслоразличительные оппозиции, и звуки, которые образуют лишь несмыслоразличительные оппозиции. <...>
2. Фонологическая (смыслоразличителъная) единица.
Фонема. Вариант
Итак, под фонологической оппозицией (прямой или косвенной) мы понимаем такое противоположение звуков, которое в данном языке может дифференцировать интеллектуальные значения. Каждый член такой оппозиции мы называем фонологической (или смыслоразличительной) единицей. Из этого определения следует, что фонологические единицы могут быть весьма различными по объему. Такие слова, как bahne «прокладываю (путь)» и bаппе «изгоняю», отличаются друг от друга только типом усечения слога (а в связи с этим также количеством гласного и согласного); в такой паре, как tausend «тысяча» — Tischler «столяр», различие в звуках распространяется на все слово, за исключением анлаута; наконец, в такой паре слов, как Мапп «мужчина» — Weib «женщина», оба слова от начала до конца различны в звуковом отношении. Таким образом, фонологические единицы могут быть более крупными и менее крупными, и их можно классифицировать по их относительной величине.
Существуют фонологические единицы, которые можно разложить на ряд следующих друг за другом во времени более мелких фонологических единиц. К такому типу единиц принадлежат [mε:] и [by:] в немецких словах Mähne «грива» — Bühne «сцена». Из противоположений Mähne «грива» — gähne «зеваю» и Mähne «грива» — mahne «увещеваю, предупреждаю» следует, что [mε:] распадается на [m] и [ε:], а из противоположения Bühne «сцена» — Sühne «покаяние» и Bühne «сцена» — Bohne «боб» вытекает, что [bу:] распадается на [b] и [у:]. Но такие фонологические единицы, как т, b, ε:, у:, уже нельзя себе представить в виде ряда следующих друг за другом еще более кратких фонологических единиц. С фонетической точки зрения каждое b, конечно, состоит из целого ряда движений органов речи: сперва сближаются губы, затем они смыкаются друг с другом настолько, что полость рта полностью изолируется от внешней среды; одновременно поднимается нёбная занавеска и упирается в заднюю стенку зева, закрывая таким образом ход из глотки в полость носа; вместе с этим начинают колебаться голосовые связки; поступающий из легких воздух проникает в полость рта и скопляется за сомкнутыми губами; наконец, под напором воздуха губы размыкаются. Каждому из этих следующих друг за другом движений соответствует определенный акустический эффект. Но ни один из этих «акустических атомов» нельзя рассматривать в качестве фонологической единицы, поскольку такие «атомы» всегда выступают вместе, а не раздельно: за губной «имплозией» всегда следует «эксплозия», которая в свою очередь начинается «имплозией»; Blählaut («звонкий пазвук, гул») с лабиальной окраской, который звучит между имплозией и эксплозией, не может появиться без лабиальной имплозии и эксплозии. Следовательно, b в целом является фонологической, неразложимой во времени единицей. То же самое можно сказать и о других упомянутых выше единицах Долгое [у:] нельзя представлять себе как ряд кратких [у]. Конечно, с фонетической точки зрения это [у:] представляет собой некоторый промежуток времени, заполненный артикуляцией [у]. Однако если попытаться заполнить часть этого отрезка времени другой вокалической артикуляцией, то мы не получим другого немецкого слова (Baüne, Büane, Biüne, Buüne и др. в немецком языке невозможны). Именно с точки зрения немецкой фонологической системы долгое [у:] неразложимо во времени.
Фонологические единицы, которые с точки зрения данного языка невозможно разложить на более краткие следующие друг за другом фонологические единицы, мы называем фонемами. <...> Следовательно, фонема является кратчайшей фонологической единицей языка. Каждое слово языка в плане обозначающего можно разложить на фонемы, представить как определенный ряд фонем.
Само собой разумеется, что не следует слишком упрощать факты. Не будем представлять себе фонемы теми кирпичиками, из которых складываются отдельные слова. Дело обстоит как раз наоборот: любое слово представляет собой целостность, структуру; оно и воспринимается слушателями как структура, подобно тому как мы узнаем, например, на улице знакомых по их общему облику. Опознавание структур предполагает, однако, их различие, а это возможно лишь в том случае, если отдельные структуры отличаются друг от друга известными признаками. Фонемы как раз и являются различительными признаками словесных структур. Каждое слово должно содержать столько фонем и в такой последовательности, чтобы можно было отличить его от других слов. Ряд фонем, составляющий целое, присущ лишь данному единичному слову, но каждая отдельная фонема этого ряда встречается в качестве различительного признака также и в других словах. Ведь в любом языке число фонем, употребляемых в качестве различительных признаков, гораздо меньше числа слов, так что отдельные слова представляют собой лишь комбинацию фонем, которые встречаются и в других словах. Это нисколько не противоречит структурному характеру слова. Каждое слово как структура всегда представляет собой нечто большее, нежели только сумму его членов (= фонем), а именно такую целостность (Ganzheitsgrundsatz), которая спаивает фонемный ряд и дает слову индивидуальность. Но в противоположность отдельным фонемам эта целостность не может быть локализована в звуковой оболочке слова. Поэтому можно сказать, что каждое слово без остатка разлагается на фонемы, что оно состоит из фонем точно так же, как мы, например, говорим, что мелодия, написанная в мажорной тональности, состоит из тонов этой гаммы (хотя любая мелодия, кроме тонов, явно содержит еще нечто такое, что делает ее определенной индивидуальной музыкальной структурой). <...>
Одно и то же звуковое образование (Lautgebilde) может быть одновременно членом как фонологических (смыслоразличитель-ных), так и несмыслоразличительных оппозиций. Так, например, оппозиция «асh -L