От цивилизации — к технологии 4 страница

С вытеснением из экзистенции социального общественное самосознание модифицируется в рациональную форму сознания, основу которой составляет наука. Чтобы телесный субъект как элемент рационально оформленной биоты мог воспринимать законы телесной организации мира в качестве своих собственных интенций, необходимо было полностью освободить его «тело» от «духа», переподчинив его экзистенцию рациональному сознанию. Общественное сознание, вытеснившее в свое время индивидуальную душу, начинает активно замещаться «рациональным Сознанием», или «сознанием Рацио». Бытие человека становится объектом рационального Дискурса, или дискурсивного Рацио, претендующего на роль надындивидуальной Объективной Идеи, которая согласно гегелевской диалектике, по ступенькам относительных истин восходит к Абсолютной Идее. Дескриптивные предписания рационального дискурса становятся теми идеальными основоположениями, которые индивиды призваны объективировать любой ценой, даже ценой возможной утраты своей естественной витальности. Не человек, а «объективное сознание», т.е. обособившееся и отчужденное от него Рацио, становится субъектом его «объективного бытия», его «объективной истории». Объективное сознание — это информационно превратная форма рационального самосознания человека, самочинно конституировавшего себя в качестве самоосознающего бытия. Рациональный дискурс есть порождение эрзац-сознания, призванного заместить собой тотальность Трансцендентного Духа. На этапе онтологического обособления природного универсума от универсума социального и его превращения в универсум технологических объективаций Дух не только насильственно вытесняется Телом, но от него насильственно отчуждается в пользу Рацио его статус. «Разум есть потенциальная техника, техника есть актуальный разум, — отмечал П.А. Флоренский. — Другими словами, содержанием разума должно быть нечто, что, воплощаясь, дает орудие. А так как содержание разума, как выяснено, — термины и их отношения, то можно сказать: орудия — не что иное, как материализованные термины, и потому между законами мышления и техническими достижениями могут быть усматриваемы постоянные параллели»31. С началом онтологического восхождения Цивилизации многократно усиливается борьба дескриптивной формы рациональной телесности против прескриптивного дискурса социальной технологии. На смену прескриптивной социальной мифологии приходит мифология дескриптивная, сциентистская, коррелирующая уже не с социальными ожиданиями, а с телесными вожделениями. В ее основе лежит совокупность таких рациональных категорических императивов, воплощение которых и составляет процесс отелеснения мира и обмирщвления тела — онтологию техно. На этом историческом этапе социализация уступает место рационализации внутреннего и внешнего мира человека.

Рациональная идеологема как самая ложная форма мифотворчества возводит телесное Я в ранг Абсолюта, придавая человеческим чувствам и отношениям объективную значимость, которую весьма легко замерять различными рациональными тестами на лояльность к объективной Реальности. Рациологизм, замещающий собой социологизм, именно телесно-технологического субъекта конституирует в качестве основного персонажа всемирной истории. Телесное, а не социальное в человеке рациологизмом доопределяется в качестве идеальной ментальной формы, которую человеку предстоит обрести в результате довольно сложных морфологических изменений на пути к вечной жизни в универсуме объективаций. Это направление в реформации сущего уже на наших глазах оформляется в самую главную и магистральную линию, о чем свидетельствуют успехи в био -технологии, постепенно переходящей в человеко -технологию. Трагическое отчуждение человека становится столь тотальным, что даже не осознается им в качестве трагической и отчужденной. Здесь мы имеем дело не с «оптимистической трагедией», а с «трагическим оптимизмом». Современный человек весьма оптимистичен в своей вере в то, что со временем удастся обрести вечную жизнь на земле либо в качестве рационально оформленной биоты, либо в качестве вечно почкующегося клона, либо своего вечного голографического отображения и проч. Вера же в вечную жизнь в Духе все более воспринимается иллюзорной и даже фиктивной в связи с ее эмпирической неверифицируемостью.

Рациональный миф — идеологема научно-технического прогресса, представленная в нормативно-ценностно-символической упаковке. Рациональная идеология — крайний случай ложной мифологии, пытающейся средствами дескриптивного дискурса пересказать всю историю человечества таким образом, чтобы главным ее персонажем был объект, а не субъект, телесное, а не духовное в экзистенции. Весь филогенез и вся метаистория человека в этом дескриптивном пересказе есть процесс развертывания «воли к знанию», процесс развития отражательных свойств разума, этого истинного Духа Тела. Предметностью рациональной мифологемы является процесс перманентного становления способа производства как некой целостности, сущностью которой выступает техноген. Человек же признается этой идеологемой лишь рационально-телесной производной от объективной действительности. Социальные утопии как «сильные версии» бытия замещаются «сверхсильными версиями» — научными проектами по радикальной реформации объективной действительности. «Для того, чтобы цивилизационный сдвиг закончился антропологической катастрофой, — справедливо замечает Ф.И. Гиренок, — нужно было всего лишь предположить, что бытие исчерпывается знанием о бытии»32. Уже нет необходимости в социальном Интерпретаторе — Политике, на роль Мессии выдвигается Технолог — Проектировщик Сущего. Сегодня рынок технологических идей и проектов тотально воздействует на экзистенциальную ориентацию человека. Оказавшись несущественной частью Онтологического Проекта, человек окончательно выпадает из своей собственной метаистории, становится одним из рядоположных объектов процесса научно-технологического освоения действительности, обладающей своей особой внечеловеческой историей.

Любая форма рациональности пытается самоабсолютизироваться таким образом, чтобы полностью овладеть высшими, надрациональными формами человеческого самосознания. Что же тогда говорить о сциентистской форме рационального дискурса? Человеческая экзистенция становится сущим полигоном для постановки широкомасштабных экспериментов с ее возможностями и невозможностями, цель которых — ее преобразование в благоприятную среду для обитания техногена.

Если на этапе перехода от Культуры к Цивилизации постоянно «открывались» все новые и новые законы общественного развития, то на этапе смены Цивилизации Технологией — лишь все более впечатляющие законы науки и техники, причем социальные закономерности оказываются всего лишь частными случаями всеобщих законов объективной действительности. Наконец-то гносеологический субъект полностью и окончательно выходит из подчинения социальному субъекту и начинает «открывать» законы собственного онтологического восхождения, независимо от социального целеполагания! Ему посчастливилось найти такую форму прогрессирующего развития, которую можно почти без всяких погрешностей редуцировать к формальной логике рационального дискурса. Дискурс социальный, под покровом которого скрывались прескриптивно оформленные знания, наконец-то замещается своим иным — рационально-дескриптивным дискурсом, окончательно сбросившим с себя социально-прескриптивную оболочку. Социальная катастрофа в гносеологическом плане есть разрыв, возникший между рациональным и общественным сознаниями, так как знания, которые в человеческой душе начинают доминировать, окончательно утрачивают прескриптивную форму, иррелевантную социальному опыту, который, увы, становится избыточным и весьма некорректным при ориентации на укоренение человеческой телесности в универсум объективаций.

Социальная катастрофа, которая разворачивается на глазах наших современников, происходит в самом эпицентре человеческой души, переполненной репрессивными дескриптивными суждениями о мире. Процесс дескриптивизации человеческой самости порожден эпохой Просвещения. П.А. Флоренский отмечает, что «вся история Просвещения в значительной мере занята войною с жизнью, чтобы всецело ее придумать системою схем». Он обращает наше внимание на то, «что это искажение, эту порчу естественного человеческого способа мыслить и чувствовать, это перевоспитание в духе нигилизма новый человек усиленно выдает за возвращение к естественности и за снятие каких-то и кем-то якобы наложенных на него пут, причем, поистине, стараясь выскрести с человеческой души письмена истории, продырявливает самую душу»33.

Социальная рациональность в современную эпоху переживает не лучшие свои времена, ее все более решительно вытесняет чистая рациональность, основу которой составляют логические законы Дискурса, или дискурсивные законы Логики. Образно говоря, квазителесный субъект — это человек, в котором душа заменена компьютером, постоянно просчитывающим наиболее рациональные способы его присутствия во внешнем мире и калькулирующим необходимые энергетические затраты. Человеческая душа, вырождающаяся в программу рационального самоприсвоения, превратившаяся в Дух Тела, оказывается той последней инстанцией, которая призвана принимать окончательные решения по всем без исключения экзистенциальным проблемам. Co -Знание сбрасывает с себя последний ментальный флер и превращается в чистое Знание, которое если и выступает неким Само-со -знанием, то лишь в рамках внутреннего рационального дискурса, стремящегося о-со- знать всю иерархию гносеологических ступенек, по которым восходил Гносеологический Субъект, перманентно отчуждая и присваивая все более высшие формы субъектности. Потребность Знать о том, как Знания исторически восходили к своим чистым и абсолютным формам, оказывается крайне необходимой сциентизму для того, чтобы конституировать «тяжкий путь познания» в единственно достоверную и объективную историю. В глазах рационально-телесного субъекта объективные знания и есть та сциентистская Знать, которой необходимо безоговорочно подчиняться, ибо только она способна окончательно освободить его от тяжкого бремени самопо- знания. С вытеснением социального из экзистенции принцип веры с прескриптивных, нормативных форм само-со- знания переносится на все более дескриптивные, описательные формы знания, совокупность которых и составляет корпус объективных законов, открываемых наукой. Наука, имеющая дело лишь с объектом, активно редуцирующая к его экстенциям человеческие интенции, превращается в самую ложную и мрачную из всех предшествавших ей форм идеологизированного сознания.

Порядок во Вселенной, о котором начинает мечтать человек современной эпохи, есть порядок, устанавливаемый научными, дескриптивными предписаниями, воплощенными в глобальных технологических проектах. Жизнь становится экспериментальным полигоном для науки, научившейся искусственно имитировать и расширенно воспроизводить те ее превращенно-превратные формы, которые оказываются востребованными волющей телесностью. На верховном месте Мироздания ищут некое универсальное телесное свойство и обнаруживают его уже не в субъекте, а в объекте, что дает возможность социальную неопределенность заместить технологической однозначностью. Восхождение к Олимпу, где вместо Бесконечного Субъекта восседает Бесконечный Объект, становится основной задачей научно-технической революции. Естественно, что в мировоззрение при этом вносятся существенные коррективы, согласно которым социальная форма движения, как, впрочем, и все ей предшествующие онтологические динамики, — всего лишь промежуточные ступени на пути восхождения человечества к технологическому Олимпу, к тому вожделенному раю на Земле, что архаичный человек искал на Небесах.

Довольно крайними гипотезами становятся уже не только Бог и Человек, но и само Общество; отныне лишь Тело и его внешняя онтологическая проекция — Технология — оказываются вполне продуктивной и эмпирически проверяемой гипотезой, все более обретающей статус вселенской Теории, или теории Вселенной. Наконец-то система рационального знания высвобождается от диктата не вполне определяемого объекта, каким является общество, и обретает возможность осуществлять поиск истины достаточно однозначной онтологической ситуации. Техносоразмерная «субъективная» телесность и телесносоразмерная «объективная» технология сливаются в единую онтологию, чья внутренняя логика непротиворечиво подчиняется единому рациональному алгоритму — объективному знанию. «Поскольку развитие индустриальной системы опирается на успехи физических наук, — иронизирует Тойнби, — вполне естественно предположить, что между индустрией и наукой была некая "предустановленная гармония"»34. В этой онтологии начинает безраздельно господствовать воля к власти, стремящаяся охватить всю Вселенную. Человек своей телесностью оказывается всего лишь средством реализации некоего дьявольского замысла, основу которого составляет стремление Иного окончательно покорить созданное Неиным за всю Всемирную Историю, начиная с момента миротворения. Телесный субъект становится подставным субъектом, псевдосубъектом, которому предстоит осуществить самую последнюю и кардинальную реформацию всех структур Сущего, перестроить архаичный мир на основе строго научного знания о законах необходимости, составляющих суть «объективной Действительности», или «действительности Объекта».

С вытеснением социального из рационально оформленной экзистенции возникает предельная асимметрия в структуре человеческих потенциальностей: потребности стремятся к бесконечному развитию, а способности — к нулевой отметке. Если при переходе от Культуры к Цивилизации «энергетическим источником» служили социогенные потребности человека, то на этапе отпадения Технологии от Цивилизации источником становятся искусственно рационализированные, в основном биогенные, потребности волющей телесности. С разделением технологических функций окончательно рассыпается изначально единая креативная способность человека, связанная с перманентным порождением мира в его целостности и универсальности. Интенсивное развитие получают рациональные способности человека, направленные на дробление изначальной целостности мира, развертывания его наиболее объективированных и отчужденных структур. К высшим способностям не применимо понятие «развитие», так как они по сути своей эманационны, интенциональны. Развиваются не способности, а потребности, так как они интроецируются извне. Потребности телесного субъекта втягивают в свой «Гераклитов поток» самую низшую часть человеческих способностей, ведающих рациональным дискурсом, и именно они становятся «подстилающей ментальной структурой» технологического прогресса. Еще Шиллер подчеркивал, что у универсума «не было другого средства к развитию разнообразных способностей человека, как их разобщение». Однако посредством онтологического разобщения человека начинают «развиваться» лишь те из его способностей, которые оказываются иррелевантными онтологическим функциям технологической процессуальности.

С дроблением человеческих способностей потребности обретают все большую целостность и универсальность. Дифференцирование человеческой экзистенции, считал Юнг, создает в конечном итоге диссоциацию, которая идет дальше дифференцирования способностей и захватывает область общей психологической установки, направляющей использование способностей человека в ту или иную сторону. Все те из человеческих потенциальностей, которым не суждено актуализироваться в данной исторической ситуации, он называл запущенными способностями. Юнг подчеркивал, что именно среди запущенных способностей можно обнаружить настоящий драгоценный клад скрытых индивидуальных жизненных ценностей — неизмеримо высших, нежели те, которые актуализируются за пределами индивидуальной жизни. Лишь они могут дать единичному человеку возможность переживать по-настоящему интенсивность и красоту жизни, чего он тщетно ищет в функциях коллективных. Дифференцированная способность, подчеркивает Юнг, дает человеку возможность коллективного существования, однако ее реализация в ущерб актуализации наиболее ценных, но невостребованных способностей, удовлетворения и счастья не дает. И часто отсутствие последних ощущается в глубинах души как недочет; а недосягаемость этих богатств порождает внутренний разлад, который можно сравнить с мучительной раной35. Чем более рационально-технологизированный мир прогрессирует в своем онтологическом восхождении, тем менее востребованными оказываются человеческие способности. Довольно значительный процент безработных в индустриально развитых странах показывает, что невостребованными оказываются даже самые элементарные трудовые навыки и способности.

Уже не способности, а потребности начинают задавать направленность и содержание пресловутому прогрессу. Даже в марксистской концепции коммунистического будущего акцент делался не на всемерное развитие способностей, а на максимальное удовлетворение потребностей. Известная формула «от каждого по способностям, каждому по потребностям» в явном виде исходила из признания релятивности первых и абсолютности вторых. Интересно, что именно удовлетворение потребностей, а не реализация способностей человека выступает ключевым моментом концепции устойчивого развития, ставшей ключевой в общей стратегии выживания, принятой на Всемирной конференции в Рио-де-Жанейро. «Устойчивое развитие — отмечается в докладе Международной комиссии по окружающей среде и развитию, известной также как "Комиссия госпожи Брундтланд", — это такое развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности»36. В рамках поистине вселенского по своему размаху технологического проекта преобразования всех форм сущего уже отнюдь не человек, а всего лишь его потребности, как правило, интроецируемые внешним отчужденным миром, становятся предметом особой заботы со стороны власть предержащих. И это неудивительно, так как провоцируемые технологией «витальные потребности» есть не что иное, как превращенные потребности самого объективированного мира, имманентные целям достижения им абсолютного господства над человеком и всем тем в мироздании, что еще не успело подвергнуться тотальной объективации, т.е. иерархия экзистенциальных напластований продуктивной активности предшествовавших поколений людей.

С релятивизацией социального в экзистенции индивид «био-рациомассы» обретает возможность прогрессивно развертывать свои потребительские свойства, активно присваивать все то, на что ранее со стороны цивилизации накладывалось табу, что оценивалось как низкое со стороны Культуры и кощунственное со стороны Культа. Все в мире начинает вращаться вокруг одной, весьма незамысловатой, но вполне «рациональной» идеи, суть которой сводится к обеспечению предельного многообразия удовольствий, позволяющих Телу реализовать пресловутый «принцип удовольствия». Фуко в своей работе «Воля к истине» констатирует печальный факт: удалось почти целиком и полностью поставить нас — наше тело, нашу душу, нашу индивидуальность, нашу историю — под знак логики вожделения и желания. И не одно столетие минуло уже с тех пор, как бесчисленные теоретики и практики плоти сделали из человека — без сомнения, весьма мало «научным» способом — детище секса, секса властного и интеллигибельного. Какая-то скользкая дорожка за несколько веков привела нас к тому, чтобы вопрос: что мы такое? — адресовать сексу. И не столько сексу-природе как элементу системы живого и объекту биологии, сколько сексу-истории, сексу-значению, сексу-дискурсу. Мы сами, считает Фуко, разместили себя под знаком секса, но, скорее, не Физики, а Логики секса 37.

Насыщение рационально оформленных биогенных потребностей становится своеобразной движущей силой, придающей столь необходимое ускорение прогрессивному развитию Технологии. Если способности восходят к божественному Логосу, то потребности — к греховному Рацио. «Разум в этом смысле, — считает Маркузе, — не тождествен рациональной способности (интеллекту)... Этот термин обозначает часть сознания, попавшую под власть принципа реальности и включающую те организованные способности, которые "отвечают" за "вегетативность", "сенситивность" и «аппетит"»38. Рациональная идеологема как самая ложная форма мифотворчества наделяет телесные утехи индивида рациомассы, как реальные, так и иллюзорные, абсолютным статусом, релятивизируя те формы проявления человеческой экзистенции, которые отныне призваны составлять всего лишь онтологическую инфраструктуру вожделения. Технология апеллирует не к способностям человека и даже не к его вожделенным социальным статусам, а просто к вожделениям, к потребностям, которые при их насыщении внешним образом имеют тенденцию к кумуляции. Нуждающийся человек — это такой человек, у которого все есть, но он подозревает, что где-то за порогом его существования уже появилось нечто, что способно придать его жизни больший смысл. Совокупность потребностей телесного человека всегда гомоморфна структуре онтологических возможностей технологии, и если его потребности и опережают ее возможности, то это не что иное, как умысел самой технологии, стремящейся таким образом осуществить следующий виток в своем прогрессирующем развитии. И сама экзистенция начинает осмысливаться по весьма незамысловатой формуле: «человек живет, чтобы наслаждаться, и наслаждается, чтобы жить». Эвдемонизм становится гедонистическим, а гедонизм — эвдемонистическим, и оба они оказываются не чем иным, как рациональностью, мимикрирующей под чувственность.

Рациональная утопия, сменяющая собой социальную утопию, опирается уже отнюдь не на великие социально-прескриптивные идеи, а на рационально-дескриптивные формулы благо -получия. Экспектации меняют свою онтологическую форму, направленность и структуру; революция социальных ожиданий замещается революцией рациональных требований; в структуре экспектации требования, связанные с необходимостью насыщения потребностей, входят в явное противоречие с ожиданиями благ, производство которых оказывается все менее обеспечивающимся развертыванием соответствующих человеческих способностей. Складывается крайне неустойчивая система экспектации, в которой требования абсолютизируются, а ожидания — релятивизируются. Требование реализовать бурно развивающиеся потребности здесь—и—теперь, не подкрепленное способностью индивидов переводить их в ожидание реализации там—и—тогда, влечет за собой создание разветвленных сверхкомпенсаторных комплексов, дающих возможность телесным субъектам как-то снять остроту переживаний, связанных с томительным ожиданием запланированных и разрекламированных свершений. Такими сверхкомпенсаторными комплексами становятся секс, насилие, наркомания и прочие иррациональные способы «уплотнения времени», которое протекает между осознанием потребности в качестве жизненно важной и моментом ее наиболее полного насыщения. А так как телесный субъект живет в ситуации перманентно сменяющих друг друга рационально осознаваемых потребностей, то и уход его в иррациональные способы ожидания благ становится столь же перманентным. Технология в целях своего прогрессивного развития формирует такие сверхкомпенсаторные комплексы, способные отвлечь индивидов от процесса реального потребления благ, что сами обещанные ею блага становятся лишь стимулами для их погружения в иллюзорный мир, мир квазификций. Реальное потребление благ, таким образом, замещается изысканными формами их фиктивного присвоения, а процесс «уплотнения времени» оказывается иррелевантным процессу «ускорения и перестройки», необходимые технологии для достижения своих имманентных целей — целям, связанным с формированием универсума искусственных объектов.

Требования, которые предъявляет телесный субъект к миру, становятся не соизмеримыми с его продуктивными вкладами, идущими на удержание мира в необходимом онтологическом гомеостазе, его потребительство оказывается все более разрушительным для остатков былой его целостности. Если у телесного субъекта и есть ярко выраженные способности, то лишь способности к перманентному и прогрессирующему потреблению, но отнюдь не способности к производству и воспроизводству целостного и универсального бытия. Если формулу цивилизованной формы экзистенции в известной степени можно представить как «иметь, чтобы быть», то применительно к ее технологически опосредованной форме таковой фомулой является «быть, чтобы иметь». За пределами обладания бытие для атомизированного индивида не представляет какой-либо ценности. Бытие, составлявшее на заре цивилизации основу и цель целостной экзистенции человека, превращается в средство присвоения внешних благ. Жизнь индивида, соответствующая этой формуле, становится похожей на конвейерную линию, по которой направляются на склад готовой продукции все новые и новые товарные массы. Весь мир, согласно потребительской психологии, представляет собой некую кладовую полезностей, которые необходимо присвоить, чтобы затем преобразовать в универсум вещей. Такой человек существует лишь во имя сверхпотребления, за пределами которого он не в состоянии обнаружить более высокие экзистенциальные смыслы. Основные потребности телесного субъекта лишь внешне выглядят социогенными, по существу же своему это биогенные потребности, мимикрирующие под социогенные, так как в их основе лежит пресловутый «принцип удовольствия», вытеснивший из самосознания «принцип реальности», базировавшийся на всевозможных запретах и отсрочках в реализации осознанных потребностей. Вместо насыщения «там и тогда» потребности получают фантастическую возможность реализовываться «здесь и теперь». Но это именно такие потребности, насытить которые вполне возможно чисто техногенными средствами. Они не требуют особой креативности, а главное, огромной самоотдачи от самого потребителя. Либидо оказывается тем посредником, который одновременно удовлетворяет и потребности внутреннего, и потребности внешнего мира. Не случайно начальный этап перехода от цивилизации к технологии, сопровождавшийся «революцией социальных ожиданий», завершается пресловутой «сексуальной революцией». Так называемые новые потребности по своей природе суть развернутая и детализированная инфраструктура «основного инстинкта», оказавшегося двигателем технологического прогресса. «Поскольку цивилизация в основном — продукт Эроса, — считает Маркузе, — энергия прежде всего отнимается у либидо»39. Либидоизная структура потребностей человека эпохи восхождения технологической онтологии вряд ли вызывает сомнения. Телесный субъект — это абсолютно конформное существо, чей разум автоматически подчиняется «волющей телесности», т.е. глубинной интериоризации «технологической необходимости».

Покорение Вселенной ведется уже не ради воплощения радикальной социальной утопии, а всего лишь для преобразования ее субстратных структур в бесконечный универсум потребительных стоимостей. Прогрессирующие потребности по своей онтологической патологии схожи с болезнью под названием прогрессивный паралич (сексогенного происхождения: прогрессирующее нарушение психики; бред величия; депрессивные и эйфорические расстройства и проч.). Психическое заболевание на венерической основе, преследующее на протяжении тысячелетий человека как существо телесное, в век научно-технического прогресса становится почти идеальным аналогом болезни предельно отелесненной цивилизации, патологическая любовь к которой со стороны телесного субъекта оказывается источником не только экзистенциального, но и физического его вырождения. «Каждая жизнь, — писал Ортега-и-Гассет, — это борьба за то, чтобы стать самим собой. Препятствия, на которые мы при этой борьбе натыкаемся, и пробуждают, развивают нашу активность и наши способности... Чрезмерное изобилие жизненных благ и возможностей автоматически ведет к созданию людей-выродков... настал момент, когда цивилизованный мир стал по сравнению с потребностями среднего человека чрезмерно изобильным и богатым. В конце концов благополучие и безопасность, созданные прогрессом, испортили заурядного человека, внушив ему чрезмерную самоуверенность, порочную и одуряющую»40.

В экзистенциальном плане технологический прогресс и прогрессивный паралич оказались феноменами вполне зеркальными, и не только по общей симптоматике, но и по тому ускорению, с которым они движутся к своему летальному исходу. Бытие телесного субъекта перестает быть универсумом социальных объективаций: статусов, позиций, ролей и проч., оно превращается в универсум «чистых» объективаций — вещей. Уже Кант осознавал Европу как «цивилизацию вещей». Товарный фетишизм становится основной онтологической фикцией, не учитывая которую, невозможно понять внутреннюю мотивацию бытия телесного субъекта.

Элементы объективированного мира фетишизируются в той мере, в какой они выступают в качестве средств потребления. Но и сам потребитель, утративший качества целостного субъекта, фетишизируется не иначе как «субъективированная субстанция», пригодная удовлетворять те из витальных потребностей, которые еще не удается восполнять внеличностным способом. «Каждое Ты в мире, — писал Мартин Бубер, — по сути своей обречено стать вещью или, во всяком случае, вновь и вновь погружаться в вещность. На языке объективном можно было бы сказать, что каждая вещь в мире может до или после своего овеществления являться какому-либо Я в качестве его Ты»41. Субъект перестает интересоваться другим субъектом в тех сферах интимных отношений, которые замещаются более «эффективными» интерактивными средствами, разрабатываемыми наукой и техникой. Так, с расширением действия средств массовой коммуникации катастрофически сужается сфера межличностной коммуникации, видимо, на очереди и сфера чувственных отношений, возможность технологизации которой не вызывает особых трудностей, главное — рациональным дискурсом подвести людей именно к искусственной форме удовлетворения естественных сексуальных потребностей. Предельно отелесненное бытие втягивает в свои либидоизные структуры все, что еще осталось после массированного вытеснения в человеческой экзистенции из наиболее ценных элементов одухотворенного бытия, перерабатывая их в совокупность рационализированных потребностей, иррелевантных требованиям технологического прогресса. При-страстия телесного субъекта оказываются страстями при биогенных потребностях, насыщение которых становится чуть ли не единственной его жизненно важной проблемой. Чем ниже витальные, а по сути своей, рационально превращенные (точнее, превратные) биогенные потребности опускаются по шкале онтологических отметок, тем более технологически самоотчуждающийся субъект склонен полагать свою жизнь счастливее, нежели та, что была у его далеких предков. Уровень жизни современного человека измеряется содержимым «потребительской корзины», а не теми творческими потенциальностями, которые успели отлиться в актуализированные способности.