Самообразование и самовоспитание

72. Общие соображения. Человек, окончивший школьное образование, должен вступить в жизнь с сознанием, что он еще ничего не знает и не имеет никакого военного воспитания и что его познакомили лишь с программой знаний и показали рамки, в которые должна вложиться его личность в смысле воспитания, но и то и другое ему придется достигнуть самому, своими собственными трудами, не надеясь на чью-нибудь помощь. Военное воспитание мы ставим не ниже военного образования, а потому начнем с него.

73. Необходимо освоиться с мыслью — «погибнуть с честью». Весьма важен вопрос, что именно должен усвоить себе молодой человек, начинающий сознательно относиться к делу, если он избрал для себя военное поприще. Ответ на этот вопрос мы находим у Клаузевица, которому принадлежат многие весьма высокие положения. Говоря о том, что иногда приходится решаться на предприятия, не ожидая благоприятного исхода, решаться потому, что ничего лучшего сделать нельзя, Клаузевиц говорит: «Дабы в подобную минуту не лишиться спокойствия и твердости (качеств, которые война всегда стремится поколебать, прежде всего), которые в подобном положении весьма трудно сохранить, но без которых самые блестящие способности ума становятся бесполезными, нужно вперед освоиться с мыслью — погибнуть с честью. Эту мысль должно благоговейно сохранять и беспрерывно в себе питать, дабы с ней совершенно свыкнуться. Будьте убеждены, {190} что без этой твердой решимости ничего великого не делается даже в самой счастливой войне, а в беде и подавно» (Учение о войне, Клаузевиц, стр. 7).

Выражение Клаузевица, что мысль погибнуть с честью нужно в себе питать, дабы с ней свыкнуться, имеет глубокое значение. Всякое живое существо в силу инстинкта боится смерти, но человеку дана воля, чтобы побороть в себе этот инстинкт. Мы видим, что звери не только боятся смерти каждый для себя, но и боятся смерти других, себе подобных. Когда какое-нибудь животное впадает в предсмертную агонию, то все окружавшее его стадо разбегается. Человек поборол в себе это чувство, и он безбоязненно работает у умирающего, чтобы облегчить его агонию или возвратить к жизни. Более того, человек с древних времен стремился побороть в себе опасение за свою жизнь, и военная доблесть, в которой пренебрежение к смерти есть главное, давно уже была в наибольшем почете.

Все знаменитые полководцы были лично храбры: Александр и Цезарь многократно действовали своим собственным мечом и в критические минуты сами становились во главе своих легионов.

Переход к огнестрельному оружию отодвинул главнокомандующего от линии боя, которая растянулась на огромное пространство. Трудно себе представить теперь, главнокомандующего, который с обнаженным мечом бросился бы впереди войск на неприятельскую колонну, но частный начальник не есть главнокомандующий, и для каждого военного должно быть заветной мечтой кинуться вперед своей части и своим примером вызвать дружную атаку и поражение неприятеля.

Генерал Драгомиров говорит, что «только тот и побеждает, кто не боится погибнуть»; следовательно, желающий победить должен решить, что он или победит или погибнет, и только при этих условиях его можно признать достойным победы. В минуту увлечения человек не только охотно жертвует своей жизнью, но и мысль с смертельном бое ему может казаться заманчивой.

Скобелев, умевший лучше чем кто-нибудь увлечь войска и бросить их в самый жаркий огонь, перед штурмом Геок-Тепе поставил потерявший свое знамя батальон {191} Апшеронского полка во главе штурмующей колонны и поднял дух солдат несколькими словами, в которых поздравил их с «тою почетною смертью, которая им предстоит, чтобы выручить свое знамя». По словам очевидцев, благодаря этим словам люди лезли в огонь с увлечением.

Предварительной подготовкой человек может не только сделать себя восприимчивым к воззванию свыше, но и способным лично действовать на других своим увлечением и примером. Каждый военный человек действительно должен воспитать в себе сознание того, что ему придется пожертвовать свою жизнь. Когда он подумает об этом серьезно в первый раз, то вероятно побледнеет и почувствует, как кровь в нем начинает стыть. На второй раз эта мысль не произведет уже на него столь тяжелого впечатления, а впоследствии он так с ней свыкнется, что она ему будет казаться родной и даже заманчивой.

Когда к Скобелеву обратилась с упреком; мать офицера, убитого на передовых постах, куда он был послан нашим народным героем, то он ответил ей: «Сударыня, ваш сын удостоился высшей награды, которую может желать для себя военный: он был убит в бою, — лучшей награды я для себя никогда не желал». Как мы знаем, лично Скобелеву, бывшему столько раз в опасности, не суждено было получить такую награду.

Суворов, как мы цитировали уже выше, не говорил своим солдатам, что они, никогда не будут убиты, а, напротив, говорил им, чтобы они смотрели смерти в лицо; «умирай за дом богородицы! за Матушку (императрицу)! за пресветлейший дом! Церковь бога молит. Кто остался жив» тому и «честь и слава».

Мы знаем много примеров, что не только единичные люди, но целые группы людей спокойно относились к смерти. Так, во время французской революции, заключенные, знавшие, что им предстоит гильотина, проводили время в веселых разговорах, как будто никакой неприятности им не предстояло. Обыкновенно вечером получался листок с фамилиями тех, которые утром должны быть гильотинированы, и чтение листка весьма часто встречалось шутками и остроумными замечаниями лиц, коим оставалось жить лишь несколько часов.

74. Взгляды Скобелева. Скобелев говорил нам, что когда его, раненого, несли, то он мысленно обдумывал, {192} что он должен говорить. При этом он решил, что если рана легкая, то надо говорить одно, а если рана смертельная, то он будет говорить другое. Это показывает, что в ту минуту Скобелев, даже раненый, решительно не боялся смерти.

Надо однако же иметь в виду, что никаким воспитанием нельзя вполне побороть природный инстинкт. Мы для примера возьмем самого Скобелева, которого никто не упрекнет в трусости. Автору привелось перевозить морем раненных под Плавной и в других местах и судить об отваге Скобелева по рассказам людей, которым не было интереса хвалить его. Все они в один голос превозносили Скобелева и говорили, что чем опасность сильнее, тем Скобелев казался веселее. Мы вспоминаем наш разговор со Скобелевым перед Ахал-Текинской экспедицией. Скобелев расспрашивал автора о подробностях минных атак, причем автор говорил ему, что все дело тут в личной храбрости.

«Я воображаю, — сказал автор, — что сделали бы вы, никогда не знавший чувства страха?»

«Вы ошибаетесь, если думаете, что есть люди совершенно без страха, — ответил Скобелев. — Я в это не верю и думаю,что всякий человек в одном случае беззаветно храбр, в другом — труслив. В большей части случаев у человека с достаточно сильной волей хватит самообладания, чтобы побороть в себе чувство страха, но я сам помню, как лежал в канаве И не смел приподнять голову, ибо мне казалось, что надо мной сплошная туча пуль. Через несколько минут я поборол в себе это чувство и, чтобы наказать себя, пошел в еще больший огонь, но когда лежал в канаве, я был самый жалкий трус».

Из этого рассказа Скобелева можно вывести то нравоучение, что, если под огнем у кого-нибудь явится чувство страха, то надо этому не удивляться, а следует только сознательно побороть в себе это чувство, и самообладание сейчас же явится. Чем человек развитее, тем в большей мере он может усвоить себе самообладание.

Офицеры должны знать, что им придется обадривать команду. На артиллерийских учениях батарейный командир дает поправки на расстояния и прочие данные для стрельбы. В бою он мог бы делать то же лишь при первых выстрелах, пока не будет потерь, а когда начнутся {193} потери, то ему надобно прежде всего ободрить команду и своим спокойствием подать пример хладнокровия, иначе ошибки в наводке пушек будут сторицею превышать деривацию и другие табличные поправки.

Есть разные способы, как ободрить команду и возвратить ей должное хладнокровие. Скобелев советовал в некоторых случаях начинать проделывать ружейные приемы, т. е. делать то, к чему нижний чин более всего привычен при мирном обучении. Мы сожалеем, что не записали многие рассказы Скобелева из его собственного боевого опыта, но мы помним один, который подходит к разбираемому предмету. Дело было во время Турецкой войны 1877—1878 гг. Рота брала какой-то редут, занятый турками; люди пошли в атаку, но вследствие сильного огня не добежали до линии неприятеля и залегли. Залег и ротный командир. Когда первые впечатления прошли, ротный командир стал переговариваться с ближайшими солдатами, говоря им, что так лежать нельзя, что надо итти вперед; солдаты ответили, что они тогда заробели, но что они теперь пойдут... Этот разговор прошел по всей линии, и ротному командиру передали, что все до одного божатся, что пойдут в не остановятся пока не возьмут редута, что пусть только ротный подаст знак и что. отсталых не будет. Убедившись таким образом, что люди оправились от первых впечатлений, ротный объявил, что он вскочит и чтобы все следовали за ним; сказано — сделано, и в несколько минут редут был взят. Скобелев прибыл, когда в редуте уже стоял весь батальон, причем, убедившись, что неприятель оказал серьезное сопротивление, он собрал офицеров и потребовал, чтобы они указали достойнейшего для представления к награде георгиевским крестом. Офицеры, разумеется, указали на того самого ротного командира, который брал редут, и Скобелев удалился, довольный как взятием редута, так и тем, что награжден будет человек, заслуживший награду. Вечером к Скобелеву прибыл батальонный командир, чтобы доложить, что офицеры, не будучи подготовлены к вопросу о дальнейшем, указали не на того офицера, кого следует. В доказательство он рассказал, как было дело, подчеркнув, что офицер употребил недостойный прием, чтобы поднять свою роту. Скобелев остался однако же при прежнем решении, ибо, по его мнению, в данной обстановке офицер поступил правильно. {194} Было бы хуже, если бы он вскочил и пошел на укрепление, не поддержанный всеми своими людьми¹.

75. Морякам больше чем кому-нибудь необходимо усвоить мысль — «погибнуть с честью». Вернемся еще раз к положению Клаузевица о необходимости благоговейно сохранять и питать мысль о предстоящей смерти. Морякам, это нужно даже больше, чем сухопутным, ибо сухопутные втягиваются в боевую обстановку мало-помалу. Армия не сразу вступает в генеральное сражение; сначала идут незначительные стычки впереди, и вид раненых и убитых на поле сражения, равно как и постоянные известия о выбывших из строя, притупляют до некоторой степени боязнь смерти, так что к генеральному сражению люди будут уже несколько обтерпевшись. Толстой хорошо описывает в своем романе «Война и мир» команду «сомкнись», после того как ядром или картечью выбивало из строя несколько человек. Защитники Севастополя, которые несколько месяцев оставались на своих бастионах, до такой степени привыкли к мысли о смерти, что каждый из них считал для себя случайностью то, что он жив, а не то, что он может быть убит. Капитан 1-го ранга Шеман, молодецки командовавший морской батареей при, осаде Геок-Тепе, говорил нам, что у него впервые явилось предположение, что он останется жив только тогда, когда он был тяжело ранен.

В иных условиях находятся военные действия на море: большое сражение может последовать (совершенно без предварительной подготовки, и тот флот, на котором личный состав еще в мирное время освоится с мыслью погибнуть с честью, тот флот, повторяем мы, будет иметь большое нравственное преимущество над противником.

76. О воспитании воли. Нам приходилось слышать после наших лекций в Кронштадтском морском собрании замечание, что полководцы и писатели, перечисляя разные качества, которыми должен обладать главнокомандующий, ничего не упоминают «о крепости нервов». Главнокомандующий и вообще каждый военнослужащий, по их мнению, должен иметь крепкие нервы, и что без этого условия он не будет годен для того дела, к которому предназначен. В оправдание авторитетов, которые нами {195} были цитированы, надо сказать, что под словом характер они вероятно подразумевали способность владеть собою, т. е. не допускать таких проявлений в своей нервной системе, которые могли бы мешать работе.

Заслуживают практического изучения вопросы: 1) Может ли человек так воспитать свою волю, чтобы она стояла выше видимых нервных проявлений, т. е. можно ли по желанию заглушать в себе чувство страха? 2) Можно ли сделать себя чутким в известном отношении, например к движениям своего и чужих кораблей, игнорируя в то же время другие и даже более сильные раздражения, как шум стрельбы из орудий и пр. По этому предмету мы спросили человека весьма компетентного, а именно доктора Шидловского, и он дал нам следующий отзыв:

«Нервная система у одних людей благодаря природе и воспитанию может быть менее или более восприимчивой к внешним раздражениям; уменьшенная восприимчивость нервов наблюдается вообще у мало развитых людей. Люди интеллигентные и способные обладают, вообще, подвижными нервами, и если у них сила воли недостаточно развита, тогда многие нервные раздражения переходят в различные формы мышечных сокращений, как то: вздрагивание, бледность покровов, дрожь, плач и пр., т. е. получается, то, что называют нервными натурами. При развитой же силе воли эффект нервных раздражений достигнет до мышечных сокращений лишь после тщательного анализа их высшей умственной деятельностью, и в этом случае только те нервные раздражения доводятся до мышечных сокращений, которые признаны в данном примере весьма полезными. Получаются люди, хотя и с восприимчивыми нервами, но с большим твердым характером, и деятельность подобных людей во всех областях является в высшей степени продуктивной.

«Впечатлительность нервной системы к внешним раздражениям в известном направлении может быть развита систематическими упражнениями, на чем основано изучение и приготовление людей к всевозможным специальностям, и, как мы видели, чтобы деятельность этих людей была особенно полезна, необходимо развить в них также и силу воли. Последняя, чтобы быть в состоянии всегда целесообразно руководить всеми мышечными сокращениями, должна быть под контролем хорошей высшей {196} умственной деятельности, т. е. того, что в общежитии называется умом. Ум есть высшее дарование провидения и может быть всесторонне развит учением, т. е. систематизированием и группировкой в головном мозгу нервных раздражений, получаемых с помощью наших органов чувств из окружающей среды. Отсюда вытекает, что при развитой силе воли, но без участия ума, получается упрямство, а ум с силой воли дает полезную настойчивость характера.

«Местопребывание силы воли и ума есть головной мозг, откуда посылаются через спинной мозг нервные импульсы для всевозможных мышечных сокращений. Все внешние нервные раздражения, воспринятые органами чувств, идут в головной мозг, где с помощью ума и воли решается, какое в данных обстоятельствах полезно произвести мышечное сокращение, т. е., говоря простым языком, как произвести действие. В этом случае соотношение между полученным в мозгу раздражением и посылкой из мозга приказания для нужного мышечного сокращения может быть до бесконечности разнообразно — все зависит от степени развитости силы воли. Человек, развивший в себе силу воли до высшей степени, может умереть от ужасной нравственной и физической боли, не дрогнув, как говорят, ни одним мускулом, не моргнув глазом, а другой, напротив, не упражнявший свою волю, мечется, плачет, даже падает в обморок (высшее потрясение нервной системы) от одного приближения режущего инструмента или вида крови. Повторяю, разнообразие в данном случае наблюдается до бесконечности: люди, лично испытавшие и стойко перенесшие все ужасы войны, чуть не падают в обморок, заметив следы крови в своей мокроте.

«Изменить по желанию степень проводимости нервов от периферии к центру человек не имеет возможности, например, он не может заставить себя не чувствовать боли; но силой воли, вместе с умом, он может воздержаться от проявления бесполезных для данного случая мышечных сокращений, т. е. воздержаться от слез, стонов и т. п.

«Все целесообразные, гармонические мышечные сокращения в теле происходят под руководством центров, содержащихся в головном мозгу. Пока человек изучает какое-нибудь сложное мышечное движение (ходьбу, танцы, игру на музыкальном инструменте и т. п.), до тех пор все эти сокращения мышц контролируются сознанием, но раз {197} они изучены, т. е. в мозгу уже установилось некоторое нужное сочетание нервных элементов, тогда все эти движения делаются помимо сознания и делаются, конечно, быстрее и лучше, чем если бы человек обдумывал всякое свое движение. Походка бывает в высшей степени неграциозной, когда человек знает, что на него смотрят и он желает пройти лучше, чем обыкновенно. Эти факты мы приводим к тому, чтобы показать, что в нашем головном мозгу имеются элементы, вызванные нашей волей, нашим сознанием, и которые впоследствии следят за нашими мышечными сокращениями и тогда, когда мы об этом совершенно не думаем. Мать не просыпается от передвижения мебели в соседней комнате, а слышит малейшее движение в колыбели своего ребенка; мы просыпаемся в любой час ночи, если это нам нужно. Привести подобных примеров можно множество, и нужно сказать, что благодаря обстоятельствам эта область нервной деятельности в человеке может быть развита в высшей степени и в крайне разнообразных направлениях. Человек, думая и обсуждая одно, может в то же время, совершенно не сознавая, делать весьма сложные целесообразные движения. Разнообразие направлений нервной деятельности в человеке бесконечно, но как следует поступать, чтобы развить ту или другую область этой нервной работы, почти совершенно не выяснено.

«Факт, что человек может развить в себе волю, не подлежит сомнению, и ввиду ее громадного значения как в жизни отдельного человека, так и целых обществ, на воспитание ее (воли) следует обращать больше внимания, чем это делают теперь, хотя бы в этом направлении, ввиду недостаточных научных данных, каждому, работая над собой, приходилось бы итти ощупью».

77. Заключение о воспитании воли. Из вышеприведенного отзыва доктора Шидловского мы приходим к следующим заключениям:

а) Искусственное, школьное, умственное развитие нарушает равновесие между силой воли и нервной впечатлительностью, а потому в образованном классе встречается такое множество примеров нервнораздражительных людей (неврастеников). Чтобы этой ненормальности не случалось, необходимо с юного возраста развивать волю, дабы иметь способность не терять самообладания при различных {198} событиях. Чем развитее субъект умственно, тем большее внимание должно быть обращено и на воспитание воли.

б) Человек не может заставить себя не чувствовать боли, но он может в такой степени владеть собой, чтобы, чувствуя боль, не делать никаких наружных проявлений. Человек не может, не слышать пальбы пушек, стоящих вокруг него, но он может приучиться к тому, чтобы шум этих пушек не мешал ему исполнять свое дело, хотя бы оно требовало сильного мозгового напряжения. Человек не может не страдать от вида раненых, но сила воли должна заставить его действовать при этом так же правильно и хладнокровно, как будто всего этого не было. Человек не может не чувствовать, что ему мешают, когда во время одной работы его поминутно отвлекают вопросами о других, но он может приучить себя не раздражаться подобными случайностями, ибо в бою командиру предстоит действовать именно в этих условиях.

в) При обучении какому-нибудь делу первоначально все движения делаются сознательно, а затем приобретается привычка производить работу без участия мышления. Можно делать целесообразно с обстоятельствами одно, а думать о другом. Желательно, чтобы все приемы, которые приходится делать в бою частой практикой, вошли в привычку и могли делаться даже бессознательно.

г) Наука не может дать точных наставлений каждому субъекту отдельно, как воспитать свою волю, но научные факты несомненно свидетельствуют, что воля может быть развита до высшего предела, до совершенного покорения чувства самосохранения. Если человек раздражителен, то виноват он сам, — он мало старался воспитать свою волю. В этом деле, как и во всяком, руководящим правилом должно быть изречение греческого мудреца Солона: «никогда не поздно».

78. Выбор чтения. Развитие офицера зависит много от выбора чтения. Одна из больших ошибок составителей школьных курсов наук заключается в том, что они недостаточно цитируют авторитетных писателей и передают различные, выработанные наукой, положения, как бы от себя. Учащийся от этого получает неправильную постановку головы. Монтескье сказал: «Je prefere une tete bien faite a une tete bien pleine». Если ученику давать цитаты из классиков, то он получает должное уважение к творениям, послужившим {199} фундаментом для науки; если же ему учитель все передает своими собственными словами, то он знакомит его: лишь поверхностно и приучает относиться ко всем прежним произведениям, как к несовершенным; у него не сложится должного уважения к оригиналам, и он вечно будет довольствоваться компиляциями.

Наш совет молодому человеку — читать побольше оригинальных сочинений и в выборе книг не столько руководствоваться интересом излагаемого предмета, сколько достоинством автора. Мы хотим сказать, что поучительнее читать произведения великого писателя, хотя бы об очень незначительной эпохе, чем незначительного писателя о самой великой эпохе. Изучению истории все великие люди придавали большое значение. Наполеон сказал: «Читайте, перечитывайте кампании Александра, Аннибала, Цезаря, Густава-Адольфа, Тюренна, Евгения и Фридриха, подражайте им — вот одно средство сделаться великим полководцем и постигнуть тайны военного искусства! Ваш ум, просвещенный образованием, укажет вам, какие правила противны началам великих людей и недостойны подражания (Военные правила Наполеона, стр. 79). Есть еще другое наставление Наполеона в том ж,е духе: «Если хотите знать, как даются и ведутся сражения, то изучите 150 сражений, данных великими полководцами».

79. Мнение генерала Кроткова о том, как надо изучать сражения. К этому следует добавить совет, который давал генерал Кротков своим ученикам. Он находит, что недостаточно, изучая сражение, знать общие черты его, важно расследовать все подробности так, чтобы вникнуть в мотивы, руководившие деятелями на обеих сторонах. Только после этого изучение сражения принесет свою пользу. Если нет возможности так подробно изучить много сражений, то надо изучить хоть несколько. Изучения же поверхностные желаемой пользы не принесут.

80. Необходимо учиться из жизненного опыта. Кроме чтения, надо еще усваивать себе все необходимое из самой жизни. Недостаточно присутствовать при событиях, чтобы чему-нибудь научиться; надо, кроме того, стараться из всего виденного извлечь для себя полезные указания:

Когда адмиралу Лазареву сказали об одном малоспособном офицере, что он много плавал, то он, указывая на {200} свой сундук, возразил: «вот этот сундук сделал три кругосветных плавания, но так сундуком и остался».

Генерал Драгомиров в одной из своих статей соглашается с остроумным доводом Сухомлинова, что «извозчик, который сделает по Петербургу 10 тысяч верст, не становится от этого хорошим кучером».

Фридрих Великий в своем сочинении касается того же вопроса:

«К чему служит жизнь, — пишет Фридрих, — если она обращается только в жизнь растения! К чему служит видеть вещи только для того, чтобы видеть их; для того, чтобы ими нагрузить лишь свою память! Одним словом, к чему служит опыт, если он не соединен с размышлением?»

Вегеций говорит: «Война должна быть предметом изучения (ein Studium), а мир должен быть беспрерывным упражнением, (eine Uebung)», и он прав.

«Опыт должен быть тщательно обследован; только после основательного анализа художник доходит до сознания основных условий (Grundbedingungen) и в минуты отдыха вырабатывает новый материал для опыта; подобные исследования составляют принадлежность пытливого ума. Но как редко встречаются они, и, напротив того, как часто встречаются люди, которые, израсходовав (притупив) все свои органы, ни разу не подумали воспользоваться своим умом! Только размышление, или, точнее выражаясь, способность приводить свои понятия в порядок (логически мыслить), отличает человека от вьючного животного. Мул, сделавший 10 походов с принцем Евгением, от этого, однако не стал лучшим тактиком, и, к стыду человечества, должно сознаться, что, вследствие этой ленивой глупости (tragen Dummheit), многие старые (т. е. опытные) офицеры ни на волос не лучше упомянутого осла.

«Следуя рутинным служебным привычкам (dem herge-brachten Schlendrian des Dienstes folgend), поглощенные удовлетворением личных потребностей и осматриваясь, как бы хорошо поесть, они двигаются, когда все двигаются; становятся лагерем, когда все располагаются лагерем; дерутся, когда все дерутся, и это, по мнению многих, значит делать походы, поседеть в боях. Вот, источник, причина этой массы поглощенных пустыми мелочами и пребывающих в грубом невежестве военных, которые, вместо того, {201} чтобы смело подняться умом до облаков, рутинно пресмыкаются в пыли и никогда не озабочиваются раскрытием причин их успехов и неудач, несмотря на то, что эта причины весьма существенны».

Жестокий упрек, который делает Фридрих Великий, меньше всего можно отнести к нашим молодым офицерам, ибо между ними очень многие постоянно трудятся над разработкой деталей, и, действительно, многие детали доведены до большого совершенства. Дело однако же еще больше выиграет, если мы будем изучать не одни детали, но и общее целое; даже применительно к каждому маленькому делу полезно время от времени осмотреться. Художник, работающий над своей картиной, по временам отходит в сторону, чтобы видеть весь ensemble, без чего, как бы детали ни были хороши, картина не будет иметь успеха; так и во всяком деле.

Тактика имеет своим назначением дать возможность видеть всю картину военно-морского дела, а не одни лишь ее детали, и в этом отношении польза ее бесценна.