В эту минуту дверь распахнулась и появился егерь Фалу, которого вели двое его товарищей.
— Простите, капитан, — обратился к Аббатуччи один из двух солдат, которые привели Фалу, — вы ведь сказали, что хотите его видеть, не так ли?
— Безусловно, я сказал, что хочу его видеть!
— Вот как! Это правда? — спросил солдат.
— Надо думать, что так, раз сам капитан об этом говорит.
— Представьте себе, что он не хотел идти; мы привели его силой, вот так!
— Отчего ты не хотел идти? — спросил Аббатуччи.
— Эх, мой капитан, я понимал, что снова мне будут говорить глупости.
— Как это будут говорить глупости?
— Послушайте, — сказал егерь, — я прошу рассудить нас, мой генерал.
— Я слушаю тебя, Фалу.
— Вот как! Вы знаете мое имя, — спросил он и обернулся к своим товарищам. — Эй! Даже генерал знает мое имя!
— Я сказал тебе, что слушаю; ну же! — продолжал генерал.
— Итак, мой генерал, вот в чем дело: мы наступали, не так ли?
— Да.
— Моя лошадь отскакивает, чтобы не наступить на раненого; эти животные очень умны, как вы знаете.
|
|
— Да, я это знаю.
— Особенно моя… Я сталкиваюсь лицом к лицу с эмигрантом; ах! с красивым, совсем молодым парнем двадцати двух лет от силы; он наносит мне удар по голове, и я отражаю удар из первой позиции, не так ли?
— Разумеется!
— И отвечаю колющим ударом; ничего другого не остается, не так ли?
— Ничего другого.
— Не нужно быть судьей, чтобы догадаться: он падает, этот «бывший», проглотив более шести дюймов клинка.
— В самом деле, это больше чем следовало.
— Конечно, мой генерал, — оживился Фалу, предвкушая шутку, которую собирался сказать, — чувство меры иногда изменяет нам.
— Я ни в чем не упрекаю тебя, Фалу.
— Стало быть, он падает; я вижу превосходную лошадь, лишившуюся хозяина, и беру ее под уздцы; тут же я вижу капитана, оставшегося без лошади, и говорю себе: «Вот то, что нужно капитану». Я бросаюсь к нему: он отбивается от пяти-шести аристократов, мечется, как черт перед заутреней; убиваю одного, поражаю другого. «Давайте, капитан, — кричу я ему, — садитесь!» Как только его нога попала в стремя, он живо вскочил в седло, и все было кончено, так-то!
— Нет, не все было кончено, ведь ты не можешь подарить мне коня.
— Почему же я не могу подарить вам коня? Неужто вы слишком горды, чтобы принять его от меня?
— Нет, и в подтверждение этого, голубчик, если ты хочешь удостоить меня рукопожатием…
— Это вы мне окажете честь, мой капитан, — сказал Фалу, приближаясь к Аббатуччи.
Офицер и солдат пожали друг другу руки.
— Мы в расчете, — сказал Фалу, — и все же мне следовало бы дать вам сдачи… но нет мелочи, мой капитан.
— Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…
|
|
— Рисковал жизнью ради вас? — вскричал Фалу. — А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот «бывший»? Глядите!
Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.
— Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!
Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул его:
— Подойди сюда, храбрец!
Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.
— Ты из Франш-Конте? — спросил Пишегрю.
— Отчасти, генерал.
— Из какой части Франш-Конте?
— Из Буссьера.
— У тебя есть родня?
— Старуха-мать, вы это имеете в виду?
— Да… Чем же занимается твоя старая мать?
— Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.
— На что же она живет?
— На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц — молодец! Моя мать будет благословлять его!
— Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!
— Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.
— Значит, ты отправишь ей свое жалованье?
— О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.
— Оставь себе все.
— А как же старуха?
— Я позабочусь о ней.
— Мой генерал, — сказал Фалу, — качая головой, — это непонятно.
— Покажи свою саблю.
Фалу расстегнул портупею и подал свое оружие Пишегрю.
— О, — воскликнул Фалу, — у нее плачевный вид!
— Значит, — промолвил генерал, вынимая саблю из ножен, — она свое отслужила; возьми мою.
С этими словами Пишегрю отстегнул свою саблю и вручил ее Фалу.
— Но, генерал, — сказал егерь, — что же прикажете делать с ней?
— Будешь отражать удары из первой позиции и отвечать колющими ударами.
— Я никогда не посмею пустить ее в ход.
— Значит, у тебя ее отнимут.
— У меня! Едва ли, только через мой труп!
Он поднес рукоятку сабли к губам и поцеловал ее.
— Хорошо; когда почетное оружие, которое я закажу для тебя, прибудет, ты мне ее вернешь.
— Гм! — сказал Фалу, — я предпочел бы также оставить вашу, если вы ею не дорожите, мой генерал.
— Ладно, оставь ее себе, зверь, и брось эти церемонии.
— Друзья! — вскричал Фалу, выбегая из комнаты, — генерал назвал меня зверем! Он подарил мне свою саблю! Да здравствует Республика!
— Ладно, ладно, — послышался чей-то голос в коридоре, — это еще не дает тебе право сбивать с ног друзей, особенно если они явились к генералу в качестве послов.
— Ох! — воскликнул Пишегрю, — что все это значит? Ступай, Шарль, встречай господ послов.
Придя в восторг от того, что ему также дали роль в разыгрывавшемся представлении, Шарль бросился к двери и почти тотчас же вернулся.
— Генерал, — доложил он, — это делегаты эндрского батальона, которые пришли от имени своих товарищей во главе с капралом Фаро.
— Что еще за капрал Фаро?
— Тот, что сражался с волками прошлой ночью.
— Но прошлой ночью он был простым солдатом!
— Ну а теперь, генерал, он стал капралом; правда, у него бумажные нашивки!
— Бумажные нашивки? — воскликнул генерал, нахмурившись.
— Право, я не знаю, — сказал Шарль.
— Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.
— Что это значит? — спросил Пишегрю.
— Мой генерал, — сказал Фаро, поднося руку к киверу, — это делегаты эндрского батальона.
— А! — сказал Пишегрю, — они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…
— Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!
|
|
— Отказаться! Почему? — спросил Пишегрю.
— Еще бы, мой генерал! — ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, — они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, — продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), — они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, — в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.
— Значит, — сказал Пишегрю, — они отказываются?
— Да, наотрез, — ответил Фаро.
— А мертвые тоже отказываются? — спросил Пишегрю.
— Кто? — переспросил Фаро.
— Мертвые.
— Мы их не спрашивали, мой генерал.
— Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?
— Ни малейших, мой генерал.
— Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.
— Я, мой генерал? — спросил Фаро, дергая шеей.
— Да, ты.
— Я здесь, мой генерал.
— Что это за нашивки? — спросил Пишегрю.
— Это мои капральские нашивки, гражданин.
— Почему из бумага?
— У нас не было шерсти.
— Кто же произвел тебя в капралы?
— Мой капитан.
— Как зовут твоего капитана?
— Рене Савари.
— Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.
— И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.
— Почему он присвоил тебе чин капрала?
— Вы сами знаете, — сказал Фаро с тем же движением.
— Нет, я не знаю.
— Вы велели мне взять двух пленных.
— Ну и что?
— Я взял в плен двух пруссаков.
— Это правда?
— Лучше прочтите, что написано на моей нашивке. Он поднял руку, чтобы его нашивка, на которой виднелись две строчки, оказалась на уровне глаз Пишегрю.
|
|
Генерал прочел:
«Егерь Фаро из второй роты эндрского батальона взял в плен двух пруссаков, вследствие этого я произвел его в капралы при условии, что главнокомандующий утвердит этот новый чин. Рене Савари».
— Я взял даже трех, — сказал Фаро, подходя ближе к генералу.
— И где же третий?
— Третьим был красивый молодой человек из «бывших», эмигрант; генералу пришлось бы его либо расстрелять — и это огорчило бы его, либо пощадить — и это бы его скомпрометировало.
— Ну так что же?
— Ну и я его отпустил… я отпустил его, так-то!
— Молодец, — сказал Пишегрю, и в его глазах блеснула слеза, — я произвожу тебя в сержанты.