Мы говорили о ее работе, как обычно говорят о неизбежной повинности.
— Знаешь сколько мне лет?
— Сколько и зим.
— У нас в кабаре лимит возраста — 33 года. Я ушла раньше и уже несколько лет не танцую. Но у меня своя школа, имя, я — personality, как сейчас принято говорить, личность, здесь меня все знают и доверяют моему имени. Здесь, понимаешь, — она на мгновение задержала дыхание, затем добавила, — моя родина. Здесь, а не там меня расслышали.
Она показывала мне свои фотографии.
— Это мы после встречи Нового года, а здесь мы на пикнике…
Я только восхищался.
— Мой первый муж…
Аня взяла фотографию и долго смотрела. Я ни о чем не спрашивал.
— Он погиб в авиакатастрофе, самолет упал в океан…
Я только слушал.
— Он вытащил меня из такого дерьма. Ты должен знать это: для меня до сегодняшнего дня не было имени, которое я могла бы поставить рядом с его.
Я ее понимал.
— Он был счастлив с тобой?
— Это мне везло. Но однажды приходит время, и ты отпускаешь прошлое.
Иногда мы сидели до восхода солнца. Кто такой Анри я не спрашивал.
|
|
— У меня теперь свой бизнес, мои девочки танцуют по всему побережью. Хочешь посмотреть? У меня работают и наши девчонки. Мягкая красота, обаяние славянки, украинский шарм, — все это очень ценится здесь…
— А теперь расскажи о себе, — сказала она.
— Я не думаю, что это будет тебе интересно.
Я узнал множество новых, совершенно неожиданных и невероятных черт в ее характере. Но то, что она однажды сказала, меня потрясло.
— Знаешь, пока я работаю, я еще чувствую какой-то зов жизни, но если случится так, что работа вдруг кончится — я не вижу причин жить дальше.
Я не мог даже представить себе, что в такой светлой и ясной голове могут мелькать такие мрачные мысли.
— Хочешь, — неожиданно предложила она, — я покажу тебе Ниццу? Ты теперь со своими клонами не скоро выберешься сюда.
— Валяй, — согласился я.
О Ницце я много читал и слышал: главный город Французской Ривьеры расположен на берегу Бухты Ангелов и на склонах холмов, окружен предгорьями Приморских Альп и прекрасно защищен ими от холодных северных ветров…
— Пойдем, как твои пятки?
Мы брели босиком по прохладным каменным плитам Старого города среди каменных строений трехсотлетней давности и Аня, как заправский гид и хозяйка этих владений рассказывала их историю и нравы теперешних хозяев.
— Набережная так и называется — Английская, Английский променад, Promenade des Anglais, — уточнила она по-французски, — излюбленное место встреч всех влюбленных.
— Всех? — спросил я.
Она сделала вид, что не заметила моего тона, призывавшего ее к откровению, только просто сказала:
— Семь километров любви.
|
|
Иногда мы встречали ее знакомых.
— Бонжур, Анни!
— О, Цезарь, привет!..
Я даже оглянулся: не каждый день ведь встречаешь живого Цезаря!
Со времен римлян сохранились остатки амфитеатра (II-III вв.).
— Дворцы и виллы, стиль рококо периода Belle-Epoque, ты хотел бы здесь жить?
Иногда мы останавливались и я, задрав голову, рассматривал какой-то фасад или балкон, утонувший в зелени и цветах, потом мы шли дальше.
— Красиво! — восторгался я.
— Семнадцатый век. Здесь жили князья, пэры, а теперь сэры и лорды, и современные Бендеры вроде тебя. Ты хотел бы здесь жить?
Не первый раз Аня в шутку называла меня Остапом Бендером, видимо, все наши затеи с устроением счастья для всего человечества она считала авантюрой чистой воды. Я пропускал ее шутки мимо ушей, иногда соглашаясь, что в чем-то она и права. Ведь, известно, что в каждой шутке… Но я понимал и другое: как трудно будет ее убеждать. «Ты думаешь, им нужна твоя пирамида?» — на каждом шагу слышалось мне. Да-да, иногда мне слышалось… и другое:
— Обвиняемая в дурном вкусе, архитектура прошлых веков, — говорила Аня тоном знатока древних стилей, — сегодня реабилитирована. Ты же не станешь мне возражать, если я скажу, что ее фантазия и роскошь теперь кажутся настоящим гимном наслаждению.
— Не стану.
Многочисленные рынки и цветочные базарчики просто хватали нас за шорты, зазывая купить что-нибудь быстро и недорого. Всего было полно. Я купил Ане пестрый букетик каких-то полевых анютиных глазок или незабудок, чем доставил ей сказочное удовольствие.
— Ты не забыл мои вкусы.
Я никогда не думал об этом. Не думал и сейчас, я действительно был очарован этим французским раем, и чем сильнее я им восторгался, тем больше у меня было сомнений: что если моя пирамида строится на песке? Не здесь, на гранитном золоте богачей и шулеров, а на зыбком песочке моей всевселенской мечты. Да они и слушать меня не станут!
— Можно к Матиссу, а хочешь — к Шагалу или Массену, к импрессионистам… Куда?
Мне было безразлично. О музыке Массена я ничего прежде не слышал, к Шагалу и его библейским мотивам был, по-моему, равнодушен, а с Матиссом давно хотел познакомиться.
— Здесь рядом улица Дез-Арен. Здесь все рядом.
Я не мог объяснить, почему Матисс, его огненно-розовые или ярко-красные летающие танцовщицы, однажды увиденные мною на какой-то репродукции, так запали мне в душу.
— Он здесь и умер, в Ницце.
Это известие еще более заинтриговало меня и определило окончательный выбор: конечно, Матисс! Мне было любопытно… Не могу объяснить, но мне теперь было просто невтерпеж взглянуть на Матисса. Ведь не только танцовщицы написаны таким молниеносным огненным росчерком его вдохновенной кисти!
Чтобы попасть в музей нам пришлось отказаться от прогулки на яхте.
Матисс!
— Жаль, что сейчас не зима, — сказала Аня, когда мы ужинали в каком-то ночном ресторанчике, — я бы показала тебе Карнавал. Чего только стоит знаменитая Битва цветов на набережной! Самые красивые манкенщицы Лазурного побережья едут на огромных платформах, как Клеопатры. Ты ведь любишь красивых женщин?
— Ты — лучшая!
— Это твоя дежурная фраза?
— Ты, знаешь…
— Брось, — прервала меня Аня, — не утомляй себя эпитетами, лучше скажи: ты думаешь я смогу?
— Ты — сможешь!
Когда мы уже лежали в постели, Аня неожиданно сказала:
— А знаешь, ты меня…
Она на секунду задумалась, затем:
— …я вдруг поверила в то, что мы с тобой могли бы…
Она пристально посмотрела мне в глаза, не решаясь что-то сказать.
— Говори! — поддержал я её.
— Да-да, — сказал она, — я вот уже скоро третьи сутки живу только тобой. Я уже давно так не…
— Что?!
Мне так хотелось, чтобы она выдавила из себя своё признание.
— Это — как если бы я… выпила фужер хорошего вина, — сказала она, — «… хмельная… опьянённая тобою… читай меня губами по губам …».
|
|
Строчки ворвались в наш разговор так неожиданно, что я не знал, как на них реагировать. Надо было сказать что-то и Ане на её признание, но меня словно заклинило. Тина просто не давала мне жизни!
— Читай меня губами по губам, — выдавил я.
— Красиво, — произнесла Аня и у неё заблестели глаза, — губами по губам… Как точно! Иии… очень чувственно! Читать губами — это прекрасно! Сам придумал?
Я ничего не сказал.
Аня прижалась ко мне и нежно поцеловала меня в щеку.
На другой день по настоянию Ани мы торопились в Монако. С ней трудно было спорить: в эту пору года Средиземноморское побережье — это рай, сказочный несказанный рай, и Аня не принимала никаких моих возражений.
— Ты считаешь, что я тебя вот так просто возьму и отпущу?
— Ты меня уже взяла, признаю, но…
— Никаких «но»!
И точка.
Она таскала меня за собой по всему побережью, по музеям и частным коллекциям, по базарчикам и магазинам, по ресторанам и небольшим кафе.
— Купи мне мороженого.
Я покупал.
— Как тебе эти?..
Я покупал.
Мне нравились и эти, и эти, и те… Я накупил целый воз безделушек!
— Мне нравятся щедрые люди, — призналась она.
— А я? — спросил я.
Тина больше не появлялась. Но на следующий день…