Осколок

Принёс фронтовик свою память прошедшей войны:

Осколок металла, под кожей на левой ладони,

Застрявший, прижившийся с тыльной её стороны –

А доктор сказал: "Ничего, он прирос, не догонит!

Живи, не волнуйся, мы резать не станем тебя,

Чего – лишний раз, ты и так уже вынес с лихвою."

И долгие годы, в весенние трубы трубя,

Промчались незримо над буйной его головою.

И как-то однажды, в февральский крутой гололёд,

Сдержать не сумел он машину в пределах дороги,

Но вновь повезло, и у смерти опять недолёт:

Лишь бампер помял, да в коленях ушиб себе ноги.

А дома заметил: осколок с ладони пропал.

И даже смеялся, в святой простоте и не зная,

Осколок, пусть даже он будет ничтожен и мал,

Найдёт свою цель, по сосудам вслепую блуждая.

Спустя четверть века достал до него, долетел –

Осколок, с войны пролежавший, попал ему в сердце.

Он умер в трамвае, зажатый десятками тел,

И даже не сразу упал у водительской дверцы…

* * *

Памяти Константина Мотылёва и его жены Марии

Последний голос, как предсмертный стон,
Последний звук судьбы, такой недлинной,
Пронёс сквозь годы смертный медальон
На адрес, что по улице Неглинной.

От Кости Мотылёва – пара строк
К жене его, Марии Мотылёвой.
А шесть десятков лет – огромный срок,
Убийственный, порою, и для слова.

Написанные жизни на краю,
В футлярчике – надёжней, чем в конверте,
Те строчки чудом выжили в бою,
И автор их обрёл своё бессмертье.

«Ах, Муся, не печалься, не грусти:
Погиб в бою за Родину я с честью,
За Сталина, за партию… Прости.
Прощай навек. Целую…» С горькой вестью

Не заявился хмурый почтальон
На улицу Неглинную, дом двадцать…
Хранил записку смертный медальон,
И Мусе не пришлось её дождаться.
* * *