2015-06-05
6495
Теория души опирается на метафизику. В основе психологии лежит онтология. Душа, по Аристотелю, есть энтелехия, т.е. форма живого тела – его жизнь, его деятельность, его целеустремлённая энергия, его характер, его самоосуществление[42]. Из общего учения о форме ясно, что нет никакой души без тела. Душа – не субстанция, но, если угодно, - функция, то, что делает множество частей тела одним целым. В каком-то смысле даже можно сказать, что душа и есть тело, если под «телом» разуметь то единство, которое и делает все части нашего тела чем-то одним, одним целым. Вместе с тем в душе человека, по Аристотелю, есть и такая часть (способность или деятельность), которая вообще не связана с телом – это ум, который, согласно Аристотелю, неизменен, неразрушим, неиндивидуален.
Итак, душа – не «вещь», не «субстанция», пусть и бестелесная, не некое «сущее», и тем более – не некая «материя», пусть и самая «тонкая», но - «форма», или деятельность. Лишь в Боге деятельность есть сама субстанция. Во всех же конечных вещах, в том числе и в человеческом теле, деятельность (форма) предполагает действующее (тело). Поэтому неверно говорить о «единстве» или «взаимосвязи» души и тела. Такой способ выражения предполагает, что душа и тело суть нечто отдельное друг от друга. Трудность проблемы в том, что мы должны отличать душу от тела, но в то же время тело и душа не есть две различные сущности. Собственно, нет никакого живого «тела» без души, как и души без живого тела. Душа и тело в живом существе в известном смысле – одно и то же, вернее, две нераздельные стороны одной сущности, как две стороны одного листа бумаги. Душа – тот способ существования или характер материи, который и делает её данным живым телом. Душа – «сущность» тела, т.е. то, что оно, собственно, есть.
Поясним мысль Аристотеля примером. Что составляет сущность глаза, его «субстанцию» в аристотелевском смысле? То, что делает его глазом в полном и точном смысле слова – акт зрения, видение. Его суть образуют не жидкости, палочки, колбочки и т.п. частицы материи, но тот способ их соединения, совместного действия, благодаря которому они составляют одно целое и совершают акт зрения. Сам этот акт или процесс видения и есть «субстанция» глаза: его сущность в том, что он – орган зрения, что он способен видеть. Если мы этого не знаем, то сколько бы мы ни изучали его строение, его части, мы не можем понять, что это такое. Все его части лишь в акте деятельности видения и составляют одно целое, одну «вещь» - «глаз». Как зрение относится к глазу, так и душа – к телу. Та деятельность, которая собирает все части в одно целое, человеческое «тело», и есть его «душа». Душа – единство многообразия частей тела, их согласованное. «когерентное» движение. Всё то, из чего наше тело состоит, есть лишь возможность человека, действительность которого состоит в их действии как одного целого.
Аристотель различает три части души, соответствующие трём главным видам живых существ, трём царствам приоды: вегетативную (растительную); чувственную (животную); разумную, присущую только человеку. Человек есть и растение, и животное. Растительная душа есть питание и рост организма; животная – ощущение, чувственное восприятие; разум – мышление, речь, познание.
Растительная душа есть деятельность, связанная с переходом материи внешних тел в живое тело.
Ощущение – способность испытывать, принимать в себя внешнее воздействие. Поэтому в ощущении мы пассивны и зависимы: орган чувств должен быть приведён в движение: «ощущение не во власти ощущающего, ибо необходимо, чтобы было ощущаемое»[43]. В акте ощущения орган чувств под внешним воздействием «уподобляется» внешнему предмету. В акте ощущения я как бы отождествляюсь с внешним предметом. Ощущение – начало всякого познания. Оно всегда направлено на единичное, непосредственно данное.
В акте ощущения начинается «дематериализация» предметов: возникает «представление» о них. Внешняя вещь как бы «отпечатывается» в душе, оставляя, однако, в ней свою форму, а не материю. Представление - «это как бы предметы ощущения, только без материи»[44]. Как рука пользуется всеми орудиями (вещами), так душа пользуется «формами» воспринятых вещей. Как рука есть орудие орудий, «так и ум – форма форм»[45]. Красный цвет вещи и ощущение красного – нечто единое, в каком-то смысле – одно, хотя мы и различаем их как внешнее (объективное) свойство самой вещи вне меня и как внутреннее (субъективное) состояние моей души. Бытие и знание едины в деятельности (форме). Поэтому душа, пишет Аристотель, есть в некотором смысле «всё сущее»[46].
В воображении мы уже свободнее, чем в ощущении, ибо можем иметь чувственный образ предмета и без его непосредственного наличия и воздействия. Воображение образует переходное звено между чувственным восприятием и мышлением: «без воображения невозможно никакое составление суждений»[47].
На основе многократного восприятия, благодаря памяти, воображению и деятельности ума постепенно возникает опыт и представление об общем: понятия мышления. Аристотель подчёркивает, что никакого «врождённого» знания у нас нет, что понятия мышления формируются лишь в опыте, что нет в уме ничего, что первоначально не было бы в чувствах. Чем шире опыт, тем более общими являются и понятия. Расширение и обобщение наших знаний происходит путём индукции.
Однако в мышлении мы ещё свободнее, чем в воображении: «мыслить – это во власти самого мыслящего», потому что мыслится общее, «а общее некоторым образом находится в самой душе»[48]. Ум не связан непосредственным ощущением и наличием предметов, потому что представления заменяют ему их.
Аристотель обращает внимание и на другое свойство мышления: поскольку мы мыслим, мы ведём себя не как единичное существо, не как отдельный, обособленный, взятый в своей особенности и неповторимости человек: в нас обнаруживается и действует нечто объективное, всеобщее, безличное.
В отличие от чувственности, как пассивной способности, или способности восприятия внешнего воздействия и «уподобления», ум по самой сути своей есть активность, спонтанность. Поэтому, пишет Аристотель, ум не подвержен внешнему воздействию. Поскольку, далее, ум может мыслить всё, то он «ни с чем не смешан»[49], иначе говоря, он не имеет специального органа, не соединён с телом. Ум не имеет материи, ибо он есть сама деятельность. Ум – не вещь. Он «есть» лишь тогда, когда действует. Он есть в возможности – всё, поэтому в действительности, «сам по себе», - ничто. Пока ум не мыслит, его нет, поэтому на него нельзя воздействовать, на нём ничего не «напишешь».
Поскольку мыслится общее, в мышлении нет индивидуального, оно как бы сверхлично, безлично, но проявляет оно себя лишь в отдельных живых людях. Поэтому Аристотель вынужден различать 1) воспринимающий (рецептивный, «который становится всем») и 2) деятельный (творческий, «всё производящий») ум. Первый составляет «материю ума» (потенциальное), а второй - «форму ума» (актуальное). Воспринимающий ум связан с чувственным восприятием, он направлен на его предметы и принимает в себя формы этих предметов мышления. Активный же ум, который «ничему не подвержен» и мыслит вечно, есть общий принцип активности, без которого пассивный ум не мог бы иногда мыслить, иногда – не мыслить. Поскольку мышление отдельного человека возникает только в связи с телом и ощущением, постольку дух после смерти не является индивидуальным (отличие от Платона). «Индивидуальное» вообще для Аристотеля обусловлено материей – она и есть принцип индивидуации. Всё индивидуальное – телесно, текуче, преходяще. Вечен лишь безлично-божественный Ум. Бессмертия нематериальной индивидуальной души Аристотель не признаёт, исходя из общих принципов метафизики.
