Теория: предположения или дискурс?

Три с половиной десятилетия назад, редактируя работу под названием «Современная теория международных отношений», С. Хоффманн проводил различие между «теорией как набором ответов» и «теорией как набором вопросов». Первое есть не что иное, как «набор объяснительных гипотез, призванных вскрыть суть правил игры в международной политике». Вто­рое — «попытки выработать верный способ изучения мировой политики», сосредоточивая внимание на «наиболее важных факторах, даже если в нача­ле не предпринимается ни малейшей попытки показать законы, управляю­щие проявлениями этих факторов», предпринимаемые для того, чтобы про­сто «дать в руки исследователей адекватный инструмент для их работы» (Hoffmann, 1960, р. 29).

В последнее время становится еще более важным проводить подобные раз­личения между утверждениями ученых или между функциями теорий. Среди теоретиков МО, по всей вероятности, нет согласия относительно того, что же собой представляет теория. Что одним видится как набор предположений а-ля Поппер (т.е. утверждений, принимаемых условно и подвергаемых проце­дуре опровержения), другим видится в качестве дискурса, деспотически зас­тавляющего следовать особому стилю мышления. Точно так же, что для одних представляется идеальной моделью, с помощью которой идентифицируются интересующие исследователя отклонения, для других будет истиной-утверж­дением. Только вводя некоторые различия в понимание того, что такое тео­рия, можно сдержать напор атак на основной поток исследований со стороны «диссидентов в изгнании» (Ashley, Walker, 1990).

В этом плане показательны споры вокруг книги К. Уолтса «Теория между­народной политики». Эта работа, по мнению одних, стала значительным вкладом в понимание происходящего в мировой политике. Если принять в качестве отправной точки исследования основные характеристики международной по­литики в интерпретации Уолтса, то скоро обнаружится, что она имеет явные ограничения, например, затрудненность точного определения объясняющей способности его концепции. Нетрудно также найти эмпирические данные, которые с трудом согласуются с ней. Если же, однако, предположения и опровержения — название игры, тогда смелые предположения, подобные пред­положениям Уолтса, то, что надо. Без них не было бы и опровержений.

В то время как некоторые критики «Теории международных отношений» удовлетворились показом объясняющих факторов, оставшихся за пределами уолтсовского понимания системной теории, другие пошли дальше. Так, Уолт­са стали критиковать за написание книги, имевшей целью объяснить устой­чивые образцы, присущие нынешней международной системе, а не что-то иное, например, историю этой системы (Ruggie, 1986; Сох, 1986). Суть крити­ческих обвинений, предъявляемых Уолсу, выразил Р. Эшли, согласно которо­му книга Уолтса подготавливает «идеологию, предвосхищающую, узаконива­ющую и дающую установки тотальному проекту глобальных масштабов — рационализации мировой политики» (Ashley, 1986, р. 258). Эшли подчеркнуто предварил свою критику цитатой из П. Бурдье, заявляя, что «главным изме­рением политической власти... является особая символическая сила навязы­вания принципов конструирования реальности» (Ashley, 1986, р. 255). Рез­кость нападок на «Теорию международной политики» предполагает, что ее рассматривали в более широком плане скорее как проявление непоследова-

тельной власти, чем как предварительное утверждение, которое пытаются опровергнуть.

Дискуссия об использовании теории игр в анализе МО также свидетель­ствует о столкновении мнений о том, чем является и чем не является теория. Критики пошли дальше, ставя вопрос о наличии достаточного сходства меж­дународных отношений и стандартных игр типа «дилеммы узника», с тем чтобы теория игр способствовала лучшему пониманию МО. Некоторые счита­ют, что анализ с позиций теории игр обращен к ложной проблеме, ибо он рассматривает последствия данных предпочтений и восприятий, не интересу­ясь процессом их формирования (Jervis, 1988, р. 322—329). Существует более основательно сформулированное мнение, что «моделирование человеческих действий в качестве индивидуально направленных, инструментально рацио­нальных» — это разновидность «микроэкономического империализма», чей «идеологический характер» следует прояснять, а не затуманивать, что ис­пользование теории игр предполагает рассмотрение конфликта как результата проявления интересов, а не страстей, что люди не приемлют модель «прони­цательных, эгоистичных политиков», диктующих, «как им следует действо­вать во всех обстоятельствах» (Hurwitz, 1989, р. 115—116).

Феминистская критика теории МО, рассматриваемая Энн Тикнер (гл. 18 наст. изд.), может служить третьим показателем разногласий по поводу при­роды теории. Суть этой критики не в том, что основной поток теоретических построений в сфере МО ограничен в своей способности объяснить то, что предполагалось объяснить, по причине половой принадлежности относящих­ся к нему ученых. Она состоит в том, что теории МО, как правило, активно предписывают ориентированную на мужской пол проблематику. В этом случае теория опять-таки видится в качестве чего-то деспотически нормативного, а не предположительного и аналитического.

Р. Уокер ясно выражается насчет последствий нормативного взгляда на теорию. Теории МО, по его утверждению, интересны в основном как «прояв­ления ограниченности современных политических фантазий». Попытки «ду­мать иначе о политических вариантах ограничены категориями и предпосыл­ками, которые современный политический анализ поощряет принимать за само собой разумеющееся». Теория МО может рассматриваться как «конститу­ирующая практика, результаты которой можно найти в самых удаленных закутках повседневной жизни» (Walker, 1992, р. 5—6).

Возможно, не следует просто полагать, что использование некоторыми учеными, скажем, теории игр имеет столь глубокий смысл. Однако принято считать, что утвердившаяся, признанная теория нормативна в смысле опреде­ления ею центральных проблем и объектов изучения данной научной дисцип­лины и не свободна от политического подтекста. В этом и состоит дилемма, поскольку многие, если не большинство, исследователи МО принимают как само собой разумеющееся, что «теория как набор вопросов» незаменима в процессе исследования. Дилемма эта очевидна для всех и не требует обсужде­ния. Проблема же заключается в другом: следует ли стараться опровергать теории, используя эмпирические наблюдения и умозрительные рассуждения, или показывая, как их смысл согласуется с нашими предпочтениями. Иначе говоря, актуальным дискуссионным вопросом в области МО является вопрос:

кто мы по профессии — искатели истины или разработчики идеологии.