Михаил Моргулис. 3 страница

Следует и вторая попытка к бегству. Юноша отвечает ему снова вопросом: «Какие?» В этом одном вопросе пря­чется сам Сатана. Ведь здесь был единственно возможный выход для того, кто поймал сам себя. Конечно, юноша знал заповеди, но кому не хочется узнать в полноте заповеди, какая заповедь припала именно ему, именно сейчас? Проявление заповедей многозначно и неясно, говорит юноша. Он видит не заповеди, но себя самого, свои про­блемы, свои коллизии. От ясных Божьих заповедей он уво­дит себя к интересной, но сугубо человеческой ситуации «этической коллизии». Не то тут неправильно, что он знает об этой коллизии, а то, что эта коллизия противопостав­ляется заповедям Бога. Заповеди же, напротив, даны как раз для того, чтобы покончить с этическими коллизиями. Этическая коллизия как этический прообраз человека по­сле его грехопадения является сама по себе протестом лю­дей против Боса. Змий вложил в раю эту коллизию в серд­ца первых людей. "Разве это сказано Богом?» От ясной заповеди и простодушного детского послушания человек об­ращается к нравственному сомнению, к указанию на то, что заповедь еще нуждается в комментарии и толковании. «Разве это сказано Богом?» Человек должен решит сам, силою своего знания о добре и зле, силой своей совести, – что есть добро. Заповедь многозначна, Бог хочет, что­бы человек истолковал ее и понял, решая свободно.

Этим уже отменено послушание заповеди. На место од­нозначного дела явилась двусмысленная мысль. Человек свободной совести хвалится перед дитятей послушания. Ссылка на нравственные коллизии это отказ от послу­шания. Это возврат от Божественной действительности к возможному для человека, от веры к сомнению. Итак, здесь неожиданно случается, что тот же самый вопрос, ко­торым юноша хочет скрыть свое непослушание, показы­вает его тем, что он есть, а именно человеком во грехе Это разоблачение явлено в ответе Христа. Названы ясные за­поведи Божьи. Тем, что Иисус называет их. Он подтверж­дает их как новые Божьи заповеди. Снова возникает юно­ша. Он еще надеется в необязывающем разговоре прорваться к вечным вопросам. Он надеется, что Иисус представит ему решение нравственных вопросов. Вместо это­го берется не вопрос, берется он сам. Единственный ответ на потребность в нравственных коллизиях – это заповедь Самого Иисуса, притом с требованием, более не дискутировать, но наконец повиноваться. Только дьявол представляет решение всех моральных коллизий, и оно таково. Останься при вопросах, и будешь свободен от послуша­ния. Иисус намекает не на проблемы юноши, а на самого юношу. Он совсем не так серьезно рассматривает колли­зию, очень серьезно воспринимаемую юношей. Серьезно для Него только одно, а именно то, чтобы юноша, наконец, услышал заповедь и повиновался. Именно там, где серь­езно воспринимается этическая коллизия, где она муча­ет и поработает человека, ибо не ведет его к делу свобод­ного послушания, – именно там разоблачается вся его безбожность, там он должен предстать в своей полной безбож­ной несерьезности, явить совершенное неповиновение. Серьезно только дело послушания, в котором завершает­ся и рушится коллизия, в котором мы обретаем свободу детей Божьих. Это Божий диагноз, поставленный юноше. И вот юноша дважды поставлен перед истиной слов Гос­пода. Ему больше не отвертеться от заповеди Бога. Само собой, заповедь ясна, и нужно ей следовать! Но – этого недостаточно. «Все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне?» Будучи искренним в своих устремле­ниях, юноша убежден в этом ответе, как и во всем пред­шествующем. Как раз здесь заключается его своеволие по отношению к Иисусу. Он знает заповеди, он сохранил их, но полагает, что это вряд ли вся Божья воля, нужно добиться чего-то еще – чего-то чрезвычайного, исключи­тельного. Он хочет этого. Ясная Божья заповедь несовер­шенна, говорит юноша, убегая от истинной заповеди, пы­таясь в конце концов остаться при себе, чтобы самому су­дить о добре и зле. Теперь заповедь подтверждается, но од­новременно она подвергается фронтальному наступле­нию. «Все это сохранил я; чего еще недостает мне?» Еван­гелист Марк прибавляет в этом месте: «Иисус, взглянув на него, полюбил его» (10:21). Иисус видит, как безнадежно за­мкнулся этот юноша от слова Божия, как он неистовствует всем своим существом против живой заповеди, против скромного послушания. Иисус хочет помочь юноше. Он полюбил его. Поэтому Он дает ему последний ответ: «Ес­ли хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» – трижды в этих словах к юноше обращается внимание следующее:

Во-первых, вот Он, здесь и сейчас, Иисус, Который по­велевает, Иисус, Который был для юноши учителем бла­гим и стал единственно благим Богом, во всесилии Своего права сказать последнее слово и заповедь. Юноша, до­лжен осознать, что перед ним стоит Сам Сын Божий. Это было сокрытое от юноши Сыновство Иисуса, позволяющее Ему быть с Отцом, с которым Он находится в совер­шенном единстве. Это то самое единство, согласно которо­му Иисус Сам говорит о заповедях Отца. Для юноши дол­жно стать недвусмысленно ясно, как он принимает при­зыв следовать. Это сумма всех заповедей, юноша должен жить в единении с Христом, Христос – цель заповеди. Этот Христос стоит сейчас перед ним и призывает его. Больше нет лазеек в сторону нравственных коллизий. Заповедь однозначна: Следуй за Мною.

Во-вторых, и этот призыв следовать нуждается в пояснении, чтобы не быть истолкованным превратно. Для юноши должно стать невозможным ложное понимание следования как некоего нравственного приключения, как захватывающе интересного пути (с которого при случае, правда, можно и сойти) и стиля жизни. Следование было бы, далее, понято тоже превратно, если бы юноша, воззрел на него как на последнее окончание своих прежних дел и вопросов, как на суммирование пройденного, как на завершение, усовершенствование, дополнение прежнего. Поэтому нужно недвусмысленно прояснит ситуацию, не допускающую возврата назад, необратимую ситуацию, и к тому же должно стать ясно, что она никоим образом не является лишь завершением прежнего. Эта требуемая си­туация создается требованием Христа принять доброволь­ную бедность. Она – существенная, душеспасительная сторона дела. Она призвана помочь юноше действитель­но понять и действительно повиноваться. Она соответству­ет любви Христа к этому юноше. Она только промежуточ­ный элемент между прежним путем юноши и следовани­ем. Но она – заметим – не идентична самому следованию, она не первый шаг следования, но – послушание, в котором следование будет единственно действительным, сперва юноша должен пойти, продать все и раздать ни­щим и потом прийти и следовать. Цель – следование, путь же в этом случае – добровольная нищета.

И, в-третьих, Иисус одобряет вопрос юноши о том, че­го ему еще недостает. «Если хочешь быть совершенным...» – это может создать видимость, будто здесь на самом деле говорится о некоем дополнении к прежнему. Это в том чис­ле и добавление, но такое, в котором уже предрешена от­мена прежнего. Юноша несовершенен именно до сих пор, ибо он неправильно понял заповедь и неправильно посту­пил. Он может сейчас понять ее как раз правильно и пра­вильно поступать в следовании, но сделать это вот имен­но только здесь, потому что к этому его зовет Иисус Хри­стос. В то время как Он одобрил вопрос юноши, тот бежит от него. Юноша спрашивает о своем пути к вечной жиз­ни, Иисус отвечает: Призываю тебя, и это всё.

Юноша искал ответа на свой вопрос. Ответ звучит: Иисус Христос. Юноша хотел слышать слово доброго учи­теля, но узнает, что это Слово и есть Тот Человек, Которо­го он спрашивает. Юноша стоит перед Иисусом, Сыном Божьим, вот она – встреча в ее полноте. Есть только «да» или «нет», послушание или непослушание. Ответ юноши – «нет». Юноша отошел, печалясь об этом, он разочаро­ван, обманулся в своих надеждах – и все-таки не спосо­бен оставить свое прошлое. У него было большое имение. Призыв следовать не имеет здесь никакого другого содер­жания, кроме Самого Иисуса, связи с Ним, единения с Ним. Однако не в восторженном почитании доброго учи­теля, но в повиновении Сыну Божьему заключается бы­тие последовавшего.

Эта история о богатом юноше имеет свое точное соот­ветствие в обрамляющем повествовании – в притче о милосердном самарянине.

«И вот, один законник встал и искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь веч­ную? Он же сказал ему: в законе что написано? как чита­ешь? Он сказал в ответ: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию тво­ею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя». Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?»

(Лк 10:25-29).

Вопрос у законника тот же самый, что и у юноши. Толь­ко здесь с самого начала утверждается, что это искупительный вопрос. Решение для искусителя уже известно. Оно должно заканчиваться апорией этической коллизии. От­вет Иисуса вполне походит на Его ответ богатому юноше. Вопрошающий в принципе знает ответ на свой вопрос, но затем и спрашивает, что знает, – он хочет избежать по­слушания Божьей заповеди. Для него оставлен только один выход. Делай то, что ты знаешь, и будешь жить.

Так отвоевана первая позиция. Но, как и в случае с юношей, тут же следует бегство в нравственную коллизию: А кто мой ближний? И великое множество раз с тех пор, как этот вопрос был легковерно и невежественно постав­лен искушавшим законоучителем, он имел вид серьезно­го и разумного вопроса, заданного ищущим человеком. Однако неверно прочитывалась причинность. В целом притча о милосердном самарянине есть единственное отражение и разрушение Иисусом этого вопроса как са­танинского. Это вопрос без конца и без ответа. Он проис­ходит из пустых споров «между людьми поврежденного ума, чуждыми истины», кто «заражен страстью к состязаниям и словопрениям». Из них «происходят зависть, рас­при, злоречия, лукавые подозрения, пустые споры» (1Тим 6,4 и след.). Это вопрос надменных, «всегда учащихся и ни­когда не могущих дойти до познания истины», они – «име­ющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2Тим 3,5 и след.). Они неспособны к вере, они спрашивают так, по­тому что сожжены «в совести своей» (1Тим 4,2.). потому что не хотят послушания Слову Божьему. Кто мой ближний? Есть ли ответ, указывающий, что это брат мой, соотечест­венник ли, собрат по общине или мой враг? Не дозволено ли с равным правом утверждать и отрицать и то и другое? И нет ли в конце этого вопроса смятения и непослушания. Да, этот вопрос – прекословие против самой Божь­ей заповеди. Ведь я же хочу быть послушным, а Бог мне не говорит, как мне это суметь. Божья заповедь двусмыс­ленна, она оставляет меня в вечном конфликте. Вопрос: Что мне делать? – был первым обманом. Ответ звучит: Ис­полняй заповеди, которые знаешь. Ты должен не спраши­вать, но делать. Вопрос: А кто мой ближний? – последний вопрос, рожденный сомнением или самозащитой, в кото­ром оправдывает себя непослушание. Ответ звучит: Ближ­ний есть ты сам. Иди и повинуйся в деле любви. Быть ближ­ним – это не аттестация другого, но требование к себе, – ничего более. В каждое мгновение, в каждой ситуации я истребован к действию, к послушанию. И буквально нет времени для всего прочего, чтобы справляться о другом. Я должен действовать и повиноваться, я должен быть ближним для другого. Если спросишь вторично, испуган­но, не должен ли я перед тем знать и обдумать, как мне поступать, – то при этом есть только один выход, а имен­но: я не могу знать и обдумать ничего другого, а поступать, как поступаю всегда, постоянно осознавая себя самого как истребованного. Что такое послушание, я узнаю, толь­ко повинуясь, а не спрашивая. И прежде всего в послу­шании познаю истину. Призыв Христа переносит нас из разлада совести к простоте послушания. Но богатый юно­ша был призван Иисусом в благодать следования Ему, искушающий же законник оттолкнут к заповеди.

ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ.

Когда Иисус потребовал от богатого юноши доброволь­ной нищеты, то он знал, что здесь дано либо послушание, либо непослушание. Когда были призваны Левий от сбо­ра податей, а Петр от сетей, то было несомненно, что Иисус был серьезен в этом призыве. Они должны были оставить все и следовать за Ним. Когда Петр был призван ступить на волнующееся море, то он должен был ступить, сделать шаг. От него было потребовано единственное — бросить себя ради слова Иисуса Христа, надежно сохранить это слово, как все сокровища мира. Силы, норовившие встать между словом Иисуса и послушанием, были в то время столь же велики, как и ныне. Разум противился, совесть, ответственность, пиетет, да и сам закон с писаными прин­ципами пускали в ход все средства, чтобы предотвратить это беззаконное «увлечение». Но призыв Иисуса прорвал все это, и послушание было сотворено. Было явлено прос­тое послушание.

Если бы Иисус Христос через Священное Писание сегодня обратился так к одному из нас, то мы могли бы рас­суждать следующим образом: Иисус велит что-то совер­шенно определенное, это правда. Но если Иисус велит, то я должен знать, что Он требует не послушания зако­ну, но хочет от меня лишь одного, а именно: чтобы я уве­ровал. Моя вера не связана с нуждой, богатством и тому подобным, более того, я могу верить и в нужде, и в богат­стве. Но речь не о том, что у меня нет имения, а о том, что я пользуюсь имением так, как будто у меня его нет, я внут­ренне от него свободен, и мое сердце не принадлежит сокровищам. Итак, Иисус говорит: Продай имение твое! Но Иисус знает: не потому приходят к истине, что совершают внешний поступок, напротив, владей смиренно доб­ром, но владей так, будто у тебя его нет. Не отдавай свое­го сердца земным благам. Наше послушание слову Иису­са могло бы состоять в том, что мы отклоняем простое по­слушание непосредственно закону, чтобы затем быть послушными «в вере». И в этом мы отличаемся от богатого юноши. Он мог успокоить свою печаль не тем, что сказал бы себе: Я хочу остаться богатым, несмотря на слова Иисуса, но внутренне я хочу стать свободным от богатства и утешиться – при всей моей недостаточности – отпуще­нием грехов и в вере обрести единение с Иисусом; но он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и ве­ры. Притом юноша был полностью искренен. Он отделил себя от Иисуса, и в этой искренности, конечно, заложено больше обетования, чем в кажущемся единении с Иису­сом, покоящемся на непослушании. Из слов Иисуса с оче­видностью явствует, что этот юноша внутренне не спосо­бен освободиться от своего богатства. Вероятно, юноша, будучи человеком серьезным и устремленным, тысячекратно пытался это сделать. Но что пытался он неудачно – показывает тот факт, что в решающий момент, он не смог повиноваться слову Иисуса. Но и в этом юноша был ис­кренен. Мы же с нашей аргументацией вообще отлича­емся от библейских слушателей слов Иисуса. Если Иисус говорит кому-то: Оставь все и следуй за Мною, брось ре­месло, семью и отчий дом! – тот сознает: на этот призыв есть только ответ одного простодушного послушания, по­тому что этому послушанию придано обетование единении с Иисусом. Но мы могли бы сказать: Хотя призыв Иисуса «воспринят безусловно и строго», истинное послушание Ему состоит в том, что я как раз и остаюсь при моих тру­дах, в моей семье, – и там служу, притом будучи внутрен­не свободным. Но ведь Иисус мог бы призвать: Вон! – Мы же понимаем Его, как Он, собственно, и полагает это: Оста­вайся где есть! свободным так, как будто внутренне ушел. Или Иисус сказал бы: Оставьте заботы; мы, однако, разу­мели бы: конечно, мы должны заботиться и трудиться для наших домашних и для нас. Все прочее было бы безответ­ственным. Но внутренне мы должны быть свободными от таких забот. Иисус мог бы сказать: Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую; мы же склонны по­нять: Истинная любовь к брату как раз и может стать ве­ликой именно в борьбе, именно в ответном ударе. Иисус может сказать: Ступайте сперва к Царству Божьему; и мы можем понять так: Сперва мы, конечно, должны устре­миться к остальным всевозможным вещам. Иначе как бы мы могли существовать? Пусть все соединит последняя внутренняя решимость - употребить все ради Царства Небесного. И везде та же самая, сознательная отмена прос­того, буквального послушания.

Как возможно такое увязывание? Разве что-нибудь случилось, чтобы над словом Иисуса учинялись такие игры? чтобы оно превратилось в мировое посмешище? Ведь если где в мире раздаются повеления, там отношения ясны. Отец говорит своему ребенку: Иди спать! – и ребенок хорошо знает, что к чему. Псевдобогословски выдрессированное дитя должно было бы рассуждать так Отец говорит: Иди спать. Он думает, я устал; он не хочет, чтобы я устал. Я одолею усталость, если пойду, поиграю. Итак, если отец говорит: Иди спать! – он, собственно, ду­мает: Иди играть. С такими рассуждениями и ребенок у отца, и гражданин у начальства столкнутся разве что с недвусмысленным языком, именно же с языком на­казания. И только по отношению к повелению Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание может пре­вратиться в непослушание. Как это возможно?

Это возможно потому, что в основе такой подвижной ар­гументации лежит что-то совершенно правильное. Повеле­ние Иисуса богатому юноше или призыв к созданию ситуа­ции, в которой можно уверовать, фактически имеет толь­ко одну цель - призвать человека к вере в Него, т.е. к еди­нению с Ним. В конце концов человека ничто не связывает с тем или иным делом; но все привязывается к вере в Иисуса как Сына Божия и Спасителя. Ничто, в конце кон­цов, не связывает с бедностью или богатством, браком или безбрачием, ремеслом или отсутствием такового, но все связывается в вере. И, таким образом, мы правы, это возможно – верить во Христа в богатстве и в окружении мирских благ, – если владеть ими так, будто их у нас нет. Но эта возможность есть вообще последняя возможность христианского бытия, возможность перед лицом серьезно­го ожидания предстоящего второго пришествия Христа, и поистине это возможность не первая и не простая. Пара­доксальное толкование заповедей имеет свое христианское право, но никогда не дозволено вести дело к тому, чтобы упразднить простое понимание заповедей. Напротив, свое право и свою возможность в этом имеет только тот, кто в любой момент своей жизни способен всерьез прийти к про­стоте понимания, кто приобщился к Иисусу, к следованию Ему, пребывая в ожидании конца. Это бесконечно более тяжелая, по-человечески говоря, невозможная возмож­ность – понять призыв Иисуса парадоксально, и, как та­ковая, она подвержена внешней опасности слиться со сво­ей противоположностью, стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не уверен, что ему было бы много легче простодушно понять заповедь Иисуса и по­виноваться буквально, ну, например, действительно бросить земные блага вместо того, чтобы их получить, - у того нет и права на парадоксальные толкования слов Иисуса. Не­обходимо, таким образом, включать парадоксальные тол­кования заповедей Иисуса в буквальные.

Конкретный призыв Иисуса и простое послушание име­ют неопровержимый смысл. Иисус зовет к конкретному по­ложению, в котором в Него можно уверовать; поэтому Он так конкретно и призывает и хочет непременно быть по­нятым, потому что Он знает, что только в конкретном по­слушании человек становится свободен – для веры.

Где принципиально исключено простое послушание, там, повторим, из драгоценной благодати призыва Иису­са произойдет даровая благодать самооправдания. Там, однако, тем самым исполняется ложный закон, препят­ствующий слышать конкретный призыв Христа. Этот лож­ный закон есть закон мира, к которому устремляется, ко­торому соответствует закон благодати. Мир здесь прости­рается, не побежденный во Христе и не побеждаемый в ежедневном единении с Ним, будучи приведен к неподвижному, непробиваемому принципиальному закону. И благодать тогда, уже более не дар Бога Живого, с которым мы, вырываемся из мира, ставя себя в послушание Христу, но она всеобщий божественный закон, божественный принцип, о распространении которого на частные случаи только-то и идет речь. Принципиальная борьба против «законности» простого послушания сама устанавливает всеопаснейший закон, закон мира, и закон благодати. Принципиальная борьба против законности сама в высшей степени законна. Законность побеждается един­ственно через послушание благодатному призыву Иису­са следовать Ему, в котором закон сам исполняется и сохраняется через Иисуса.

Где принципиально устраняется простое послушание, там проводится неевангельский писаный закон. Предпо­сылка для хорошего знания Св. Писания становится затем ключом к такому его пониманию. Но этот ключ тут – не живой Христос, творящий суд и посылающий благодать, и орудование этим ключом уже более не лежит исключи­тельно в воле Духа Святого; ключ к Св.Писанию и есть всеобщее учение о благодати, и нам дано владеть им. Проб­лема следования обнаруживает себя здесь как герменевтическая проблема. Евангельской герменевтике надлежит быть ясной, чтобы можно было, не затрагивая дальней­шего, идентифицировать нас с теми, кто призван Иисусом; и более того, призванные принадлежат самому Писанию вместе со Словом Божьим и Благой Вестью. В проповеди мы слышим не только ответ Иисуса на вопрос ученика, ко­торый как бы и наш вопрос, – но вопрос и ответ вместе, как и слово Писания, являются предметом Благой вести. Простое послушание герменевтически было бы истолко­вано неправильно, если бы мы действовали одновременно с призванным и хотели бы следовать. Но Христос, о ко­тором благовествуется нам в Св.Писании, в целокупности Своего Слова дарит веру только повинующемуся и только ему. Мы можем и должны идти не назад, за слово Пи­сания и реальные события, - напротив, мы призваны всеми словами Писания, именно потому, что мы хотим при­нять Писание не как принцип, будь это учение о благодати, а как законную власть.

Итак, парадоксальное толкование заповедей Иисуса включает и простое понимание – именно потому, что мы стремимся благовествовать о Христе, а не закон исполнить. Поэтому теперь почти излишне спорить, исходя из этого простого послушания, составляющего определенную заслугу человека, о facere quod in se est, об исполненных предпосылках веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает самоуправством человека. Это также отнюдь не что-то вроде раздачи имения во имя уже истребованного послушания; так непременно выходит не послушание Иисусу, а свободное принятие собственного стиля жизни, христианского идеала, францисканского идеала бедности. А то прямо в раздаче имения человек мог бы утвердить самого себя и свой идеал – не заповедь Иисуса, не свободу от себя – и ещё больше пленился бы собой. Шаг к ситуации как раз не есть предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Только там шаг легитимен, где он делается, таким образом, но там он, впрочем, уже не является свободной волей человека.

«Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно».

(Матф.19:23-26)

Изумление учеников в ответ на слова Иисуса и их вопрос, кто же может спастись, показывает, что случай с богатым юношей они сочли не за единичный случай, но совершенно за общее правило. Они ведь не спросили: Какому богатому? – но только вообще: «Кто» же может спастись? – ведь именно потому, что все, все ученики принадлежали к этим богатым, которым трудно войти в Царство Небесное. Ответ Иисуса подтверждает такое толкование Его слов учениками. Спастись, следуя Христу это не человеческая возможность; однако Богу все возможно[3].

СЛЕДОВАНИЕ ХРИСТУ И КРЕСТ

«И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто. Но Петр, отозвав Его, начал прекословить Ему. Он же, обратившись и взглянув на учеников Своих, воспретил Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами».

(Мк 8, 31-38).

Призыв следовать находится здесь в связи с воз­вещением о страдании Иисуса. Иисусу Христу должно пострадать и быть отвержену. Это долженствование Божь­его обетования, которым исполнено Писание. Страдание и отвержение – не то же самое. Ведь в страдании Иисус мог быть прославлен как Христос. В страданиях Он мог бы сни­скать полное сострадание и преклонение мира. Страдание могло нести в себе свою самоценность, свою славу и свою заслугу. Иисус же в страдании – это отверженный Христос. Отверженность лишает страдание заслуги и славы. Страдание должно быть позорным. Страдание и отвер­жение – это обобщающее выражение Креста Господня. Умереть на кресте значит страдать и умереть отвержен­ным и брошенным. Иисус должен страдать и быть отвер­женным в силу божественной необходимости. Всякая по­пытка устранить эту необходимость – сатанинская. И пря­мо там из круга выходит ученик; ибо он не хочет такого Христа – Христа оставленного. То, что Петр, столп Церк­ви, становится здесь виновным непосредственно в силу своего исповедания Иисуса Христа, и своей участливости к Нему, – показывает, что Церковь с самого начала была уязвлена Христом Страдающим. Она не хочет такого Бо­га, и она, Церковь Христова, не закон страдания хочет навязывать через своего Господа. Прекословие Петра выра­жает его недовольство тем, что нужно себя посылать на страдания. В этом угроза Церкви, исходящая от сатаны. Он хочет оторвать ее от креста ее Господа.

Так для Иисуса возникает необходимость: ясно и внят­но отнести к Своим ученикам неизбежность страдания. Как Христос есть Христос, страдающий и отверженный, так и ученик есть ученик страдающий и отверженный, сораспятый. Следование Христу как связь, с личностью Иису­са Христа ставит последовавшего под закон Христа, т.е. под Крест.

Но возвещение этой неотъемлемой истины ученикам начинается, как это ни странно, с того, что Иисус еще раз освобождает Своих учеников. «Если [4]кто хочет идти за Мною», – говорит Иисус. Ведь это не само собой разуме­ется, и не только среди учеников. Ведь никто не может быть, принуждаем, и не от каждого даже можно ожидать это­го, больше того: «Если кто» хочет следовать, противясь другим предложениям, обращенным к нему. И снова все упирается в решение, в само следование, в котором пре­бывают ученики, снова все рушится, все оставляется без ответа, без решения, ожидания и принуждения.

То, что сейчас должно быть сказано, имеет решающее зна­чение. Итак, повторимся: прежде чем будет возвещен закон следования, ученики сами должны стать свободными.

Если «кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя». Как сказал Петр, отрекаясь от Христа: я не знаю этого Чело­века, – так и последовавший должен сказать это, только – самому себе. Самоотречение никогда не должно изоби­ловать единичными актами самоистязания или аскети­ческих упражнений; оно не означает самоубийства, по­скольку сюда может быть привнесено своеволие челове­ка. Осуществить самоотречение означает только познать Христа, видеть уже не себя самого и не путь, слишком тяжкий для нас, но только Его, Который идет впереди. Более того, самоотречение как бы говорит: Он впереди, крепко держись Его.

«– и возьми крест свой». В том, что Иисус подготавли­вал Своих учеников к этому слову словом о самоотрече­нии, была Его благодать. Если мы действительно забыли о себе, больше не знаем себя, то только тогда мы будем готовы нести крест ради Него. Если мы знаем только Его – более не зная скорби креста, то мы видим только Его. Мы не смогли бы это перенести, если бы Иисус не так ободряюще приготовил нас к этому слову. Но Он так вра­зумил нас, чтобы воспринять это слово как благодать. Оно приводит нас к радости следования Ему и укрепляет нас в ней.

Крест – не бедствие и горькая судьбина, но страдание, происходящее от единения с Иисусом Христом, и только с Ним. Крест – это не случайное, а необходимое страда­ние. Крест – не страдание, связанное с природным быти­ем, но страдание, связанное с бытием Христа. Крест вооб­ще и по существу есть не только страдание, но страдание и отверженность, строго говоря, отверженность ради Хрис­та, а не ради любого иного поведения или учения. Христи­анство, переставшее серьезно воспринимать дело следования Христу, сделавшее из Евангелия всего лишь деше­вую утешительную веру, в прочем же твердящее о несообщаемости христианского и природного бытия, – должно понимать крест как ежедневное неудобство, как напасть и тоску для нашей природной жизни. При этом забывается, что крест всегда означает как раз отвержен­ность, что позор страданий неотъемлем от креста. Быть брошенным в страдания, быть презираемым и покинутым людьми, как в несмолкающем плаче псалмопевца, – этот существенный признак крестных страданий христианство уже не сможет постигнуть, не будучи способным, разли­чить природное и христианское бытие. Крест есть сострадание с Христом, страстями Христа. Только единение с Христом, осуществляющееся в следовании Ему, всерьез предстоит Кресту.