Безвременье

Владимир Киселев

ОБОРОТНИ

Повесть о перестройке и смутных 90-х годах

Я из цикла повестей об истории Урень-края

«АИСТ»

Арьевское издательство собственных творений

Ч а с т ь п е р в а я

БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Сквер во дворе театра сатиры, весьма уютный днем, сейчас, холодным ноябрьским вечером, заполненный молчаливой толпой, казался бесприютным. Свистел ветер в верхушках голых тополей, гонял по асфальту под ногами окурки и конфетные обертки, а с Садового кольца приносил монотонный шум автомобильных моторов. Красноватые фонари у памятника Маяковскому окрашивали небо в зловеще-багровый цвет. А гудящий высоко в небе Москвы самолет дополнял мрачную картину ненастного вечера 13 ноября 1982 года. Погода словно нарочно показывала свой дурной нрав именно сегодня, в день прощания жителей столицы с телом правителя, восемнадцать лет властвовавшего на одной шестой части суши.

- К Сталину тоже не один час мерзли,- заметил пожилой москвич, пряча в ладони огонек папиросы.

- Тяжко сейчас без Леонида Ильича будет,- поддержала разговор женщина в черном.- Только благодаря Брежневу в мире и жили.

- Ну, и у Андропова рука твердая,- высказался молодой человек в интеллигентских очках.- Власти не выронит.

Вадим Шавырин слушал долетающие до него реплики рассеянно, занятый собственными мыслями, вовсе не связанными с главным покойником страны, ставшим таковым еще за несколько лет до своей физической кончины. Вадим думал сейчас о том, где купить дочери фломастеры, а жене – зимние сапоги. Неделя командировки в столицу в свободное от семинарских занятий время была заполнена беготней по магазинам и стоянием в бесконечных очередях. Список наказов, составленных родственниками и друзьями, таял медленно.

- Не спи, однако, парень,- вывел его из задумчивости голос пожилого москвича.

Вадим шагнул пару раз в двухкилометровой очереди к гробу.

«И чего я мерзну в этой толпе чужих мне людей?- сменился строй мыслей.- Смешно довольно – позарился на одно из шести мест, выделенных для семинара журналистов, на посещение траурного Колонного зала. До чего всосался в кровь ажиотаж очередей! И как дружно тянули жребий участники семинара, дабы померзнуть несколько часов на московских улицах…»

- Ты или шагай, или пропускай меня вперед!- вновь за спиной нетерпеливый голос.

- Пожалуйста,- уступил место Вадим и решил больше не отвлекаться – темп движения колонны убыстрялся, и милиционеры в оцеплении стояли все чаще. Если по улице Горького они стояли шагах в десяти друг от друга, то на Пушкинской – вдвое плотнее, а метров за триста до Колонного зала и вовсе плечом к плечу.

- Теснее, еще теснее!- энергично командовали они, отчего Вадима разбирал смех: куда теснее, если он и так касается грудью спины пожилого москвича, а мягкая женская грудь прильнула к лопаткам самого Шавырина. Смешили еще и бесконечные перестроения колонны, шагающих в которой тасовали как карты в колоде, опасаясь, видимо, групповой провокации. Подозрительных тут же выхватывали и отводили за оцепление.

Но вот Вадим переступил порог Колонного зала и нашел новый повод для смеха: передвижение здесь происходило в темпе легкой пробежки. А еще над мелко семенящей толпой стоял беспрерывный кашель – от пыли, стоявшей в полумраке помещений серым маревом. Десятки тысяч ног приносили пыль с улицы и выбивали ее из ковровых дорожек.

Что-то забелело впереди слева. «Его» лицо, что неопровержимо подтверждали густые, черные брови и отвислая кожа щек. Гроб тесно был окружен родными и товарищами по партии, потому историческое видение продолжалось для Вадима считанные мгновения. Он пытался заставить себя ощутить хоть какой-то трепет почтения, и не мог. Тело зажившегося правителя существовало в его воображении уже отдельно от души, заключенной народом, как бабочка в кокон, в сотни анекдотов, кухонных импровизаций и насмешек. Вадиму даже в этот, куда как неподходящий момент, пришел на ум один из таких анекдотов:

«Поезд везет Сталина, Хрущева и Брежнева по ленинскому пути. Но вот путь кончился. Что делать? Сталин предлагает: «Объявим субботник по строительству. Кто не пойдет, расстреляем через одного». Хрущев предлагает: «Возьмем рельсы сзади и переложим вперед». Но наилучший выход находит Брежнев, приказывая машинисту: «Гуди сильнее, пусть думают, будто мы едем».

«Удивительная вещь анекдоты,- совсем уйдя от торжественности момента и от гроба главного покойника страны, продолжал размышлять Вадим.- Только вчера преемником Брежнева назначен Андропов, а уже готов анекдот:

- Политбюро решает, кому быть новым генсеком. Входит Андропов с ротой автоматчиков, приказывает соратникам по партии: «Руки вверх!» и затем: «Одну руку опустить… Вот так. Будем считать, что решение принято единогласно. Генсеком буду я!»

На следующий день, выстояв в очереди за обратным билетом три часа, а остаток дня в Елисеевском намаявшись в очередях за апельсинами и колбасой, Вадим на полке плацкартного вагона спал как убитый. Во Владимире его разбудили громкие голоса двоих молодых людей из соседнего купе, только что севших на поезд.

- И все-таки уронили гроб!- доказывал один.

- Да не-е, это артиллерийский салют на кадр наложился,- возражал другой.

- Но ты видел, как гробовщик от испуга дернулся?

- Ну нет же! Быть такого не может, чтоб гроб уронили, да еще и с Брежневым…

- Ладно, давай тогда еще выпьем и бай-бай. До Уреня еще успеем выспаться.

«Земляки!»- обрадовался Вадим и отогнал остатки сна.

- Сейчас начнется пертурбация, Костюха,- продолжался разговор, от которого проснулся, наверное, не один Шавырин.- Андропов все старичье из Кремля попрет!

- Да он и сам уже не молод…

- Все равно. В своих выступлениях он уже открыто об этом заявил. Омоложение нужно, новая струя во власти. Не согласен, что ли? Или не насиделся в инструкторах?

- Поживем-увидим, Серега. А менять и наших районных зубров давно надо. Нет слов.

- Вот видишь…

Вадим спустился с полки, заглянул в соседнее купе, спросил:

- Извините, я невольно слышал ваши слова про Урень. Похоже, мы земляки?

- Присаживайся!- без обиняков предложил один из молодых людей.

- По говору уренских признал,- поделился Вадим.- Сам я, правда, всю жизнь в Горьком живу, но родиной считаю Урень. Все мои предки оттуда.

Коротко познакомились. Один из попутчиков назвался Сергеем Кельиным, второй – Константином Веревкиным.

- Вот те раз!- начало вдруг доходить до Вадима.- Мы ж пять лет назад вместе работали. Шавырина из редакции помните?

- Шавырин?- без особой радости признал бывшего корреспондента районки Келин.- Как не помнить. Ладно, замяли…

- Чего замяли?- поинтересовался Веревкин.

- Да была у нас с Шавыриным однажды дискуссия на историческую тему.

- Замяли,- согласился Шавырин.- Что старое помянет… А отчего ты, Сергей, Кельиным-то назвался? Все Келиным был.

- Это дед букву мягкий знак в фамилию добавил. Вернее, люди ему добавили. Перед смертью старик в леса ушел богу молиться, в келье проживал, вот и пристало – Кельин да Кельин. Его таким и запомнили. Вот я и выправил фамилию года два назад.

- Пижонит,- усмехнулся Веревкин.

- Да ничего не пижоню,- обиделся Сергей.- Но надо же грамотно династию продолжать.

- Шучу, шучу,- И Вадиму:- Дед у него интересный кадр, сталинист еще тот! Со Сталиным и умер в один год. Накуролесил в молодости…

- Все мы хороши в молодые годы,- сказал слово в защиту деда Кельин,- а чем в памяти людей Степан Тимофеевич остался? Участник подавления уренского мятежа! Фотография его в районном музее имеется. Ну и довольно об этом. Ты лучше скажи, земляк,- обратился к Шавырину,- что о развитии ситуации в стране мыслишь? Кстати, на какой ниве процветаешь сейчас?

- В областной молодежке. Заведую отделом писем.

- Недурно. С тобой надо дружить. Так что все-таки насчет ситуации-то?

- Грядут большие перемены. Власть прогнила, народ разболтался…

- Во!- одобрительно воскликнул Веревкин.- Что я говорил? Нужна твердая рука. Сталинская. Тогда и порядок в стране будет.

Вадим промолчал, не решившись развязывать дискуссию в этот ночной час, что вызовет недовольство пассажиров, которые и так уже ворочались без сна. Его взгляды, конечно, во многом отличались от взглядов молодых партийных функционеров, но не пришел еще час выводить на огневую позицию артиллерию слов. Слишком много еще непонятного, противоречивого в обстановке в стране, сложившейся после смерти престарелого правителя, отсиживавшегося за кремлевской стеной, отгородившись от простого народа, чуть не два десятка лет – время выроста целого поколения.

В Горьком Шавырин попрощался с земляками, и, оставив им свой домашний адрес и телефон, ступил на припорошенный перрон Московского вокзала.

Веревкин и Кельин, отметив в райкоме партии командировки и показавшись семьям, поспешили нанести визит Василию Ивановичу Гуркину, фигуре в районе значительной. Директор преуспевающего завода, обросший за годы директорства многочисленными связями как в районе, так и в области, Гуркин без ложной скромности называл себя одним из хозяев района, его «денежным карманом». Это был уже не тот Вася Гуркин послевоенных лет, что мотался в помощниках при отце Костьки Веревкина Николае и агитировал жителей сдавать налоги и подписываться на облигации внутреннего займа. Сейчас это был солидной внешности пятидесятилетний муж с густым басом и внушительным брюшком, в чей кабинет служащие входили на цыпочках, а простые работяги общались только через секретарш, которых у Гуркина было целых три: одна за печатной машинкой, вторая на побегушках, и третья – для непосредственного общения с шефом, заключавшемся в подаче кофе и документов на подпись. И, конечно же, эта прима-секретарша являлась лицом фирмы в прямом смысле слова. Гуркин долго подбирал ее, устроив в районе своего рода негласный конкурс красоты и выбрав из достойных достойнейшую. Выбор пал на Лидию Чинч, прекрасную полуеевречку, имевшую изумительно точеную фигуру и внешность киноактрисы Элины Быстрицкой, исполнительницы роли Аксиньи в фильме «Тихий Дон».

- Василий Иванович,- медовым голоском пропела по селектору Лидочка,- к вам гости из райкома, Кельин Сергей Иванович и Веревкин Константин Николаевич.

- Запускай!- послышался голос из селектора.

Хозяин кабинета восседал за тэобразным министерским столом с двумя рядами стульев, роль каждого из которых была строго определена. Ближние два к Гуркину стула имели право занимать только первый секретарь райкома и председатель райисполкома. Следующие два – их заместители и руководители крупнейших предприятий и колхозов. Третьи стулья предназначались для всех прочих представителей руководящего ранга. Четвертые – для организаторов спорта, развитие которого Гуркин всячески поощрял, и функционеров из охотобщества – Гуркин был страстный охотник. На пятых сидели главные специалисты завода, на шестых – мастера и бригадиры, и так далее до стульев двенадцатых, опираться о спинки которых дозволялось просителям того или иного дефицита, в которых у Гуркина значились полрайона.

- Какие люди!- приветствовал райкомовских Василий Иванович и показал рукой на стулья, приставленные к стене – для самых доверительных гостей, являвшихся сюда вовсе не для ведения служебных переговоров.

- Как здоровьичко у отца твоего, Ивана Степановича?- обратился к Кельину.- Не прекращает поклоны богу Бахусу?- самодовольно посмеялся шутке.- Пора бы и завязывать в его-то возрасте.

- Семьдесят с небольшим,- подсказал Кельин.- Еще не годы…

- Да, брат,- согласился Гуркин,- у меня папаше (имелся в виду Ваня Маломудный) восемьдесят два, а он своей спортивной формы не теряет, вышагивает по району как марафонец.- Вновь посмеялся.- А у твоего как самочувствие?- спросил уже у Веревкина.- Не оставляет свой промысел мочальный дружок мой закадычный?

- Не оставляет,- коротко отвечал Веревкин, настроенный сегодня на скорый переход к делу и знающий, как долго может затягиваться у пустомелистого Гуркина разговор с визитерами «про жизнь», а иначе говоря, ни о чем. По этой части его хлебом не корми – дай повспоминать старое, поиздеваться над новым, посмаковать спортивные и охотничьи темы.

- Да, брат,- задумчиво продолжал Гуркин,- поколесили мы в былые годы с Николаем Матвеевичем по району, поколесили. Есть что вспомнить…

- Извините, Василий Иванович,- решился подторопить беседу Веревкин.- Дело у нас сегодня, неотложное.

- Что, опять какое-нибудь собрание помочь организовать?

- Ну, и это не помешает, Василий Иванович.

- Лидочка!- нажал Гуркин на клавишу селекторной связи, еще не дослушав райкомовского инструктора.- Объяви по цехам на без пяти одиннадцать собрание в актовом зале.

- Мы больше, правда, по личному делу,- заторопился Веревкин.- В стране видите, какие события…

- Ну, а говоришь по личному,- усмехнулся Гуркин.- Страна – это общественное.

- Да, да, конечно. Но смотрите, как Андропов круто за дела принимается.

- Ну и?

- Месяц назад мы с Сергеем Ивановичем кирпич у вас выписывали на дачки.

- Ну и?

- Вы боем приказали списать.

- Правильно, боем. Ну и что?

- А как Юрий Владимирович заявляет: надо каждого чиновника взять под особый контроль, погасить его нескромные аппетиты личного плана.

- Народ и партия едины,- посмеялся Гуркин.- Не дрожжи. Все чисто у вас. Кирпич мой, дачи – ваши.

- И все-таки… Как бы эти документы убрать подальше с глаз… Не ровен час… И не только по кирпичу. Стекло, доски… Сколько всего нам понавыписывали…

- Успокойся,- сказал, успокаивая и себя, Гуркин.- Ни один комар носа не подточит. А у кого охота появится в заводскую документацию нырнуть, тот в ней и потонет.

- Мы надеемся, Василий Иванович,- молвил свое слово и Кельин.

- А когда Гуркин подводил?- веселея, заявил директор.- Ты мне, я – тебе. Ведь мы свои же люди. Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм!

Гуркин могуче рассмеялся. И райкомовские гости с ним.

- Не теряете любви к поэтическому слову, Василий Иванович?- просмеявшись, заметил Веревкин.- Папаша порассказывал, как вы целыми поэмами народ сдавать налоги агитировали.

- Было дело, было,- пробасил Гуркин и вновь нажал клавишу селектора.- Лидочка? Что там, собирается народ?

Заводской актовый зал с трудом вместил всех желающих в него попасть. Всяк стремился узнать нечто совершенно новое в эти дни великой надежды и оптимизма. Народу словно форточку открыли в помещение с тяжелым, застоявшимся запахом, и свежий ветер перемен позволил, наконец, вдохнуть полной грудью.

- Товарищи!- вышел на трибуну Сам, и зал, за мгновение до этого гудевший как растревоженный улей, притих, как школьники при игре в молчанку.- Сейчас перед нами выступят наши дорогие гости из районного комитета партии. Они в курсе всех последних событий. Они – вестники перемен, начавшихся в нашей великой стране. Им слово, товарищи!

Зал дружно приветствовал выход на трибуну Веревкина.

- Товарищи рабочие, итээр и служащие!- вдохновенно начал выступать тот.- Весь наш район, как передовой на севере области, живет в эти дни чаяниями всей страны. Верный продолжатель дела Ленина и С-с…- смешался оратор,- и соратников его, Юрий Владимирович Андропов во всеуслышание объявил о своих намерениях навести в стране порядок, разобраться с жульем и бюрократами.

- Давно пора!- послышались голоса из зала.- Оторвались от народа. Народ в очередях, а они – при спецкормушках!

- Ветер перемен дует над страной,- продолжал Веревкин.- Зашаталась почва под ногами у всех, кто привык жить за счет трудового народа. Юрий Владимирович обещает проверить каждого, кто имеет расходы не по доходам.

- Молодец!- не мог удержать эмоций зал.- Зажрались кое-кто совсем, тыщами воруют, а в тюрьмы сажают простых работяг, которым ничего уже и не укради!

- Радостно сознавать, товарищи,- закруглялся Веревкин,- что народ еще раз демонстрирует свое единство с партией. Партия очистит свои ряды от проходимцев всех мастей и еще тесней сомкнется с народом, потому что партия – ум, честь и совесть народа!

Зал неистово хлопал в ладоши, приветствуя речь инструктора райкома партии. Та же порция аплодисментов досталась и выступившему вслед за ним Кельину. Речь же директора завода Гуркина, состоящую лишь из обещаний на полтора процента повысить зарплату рабочим и сдать в этом году новый двадцатисемиквартирный дом, приветствовалась овациями и стоя.

Виктор Александрович Кремлев, осужденный по статье 190-1 «за систематическое изготовление и распространение в письменной форме заведомо ложных измышлений, порочащих государственный и общественный строй», встретил в Мордовском лагере весть о смерти Брежнева и приходе к власти Андропова с двояким чувством. С одной стороны, отвалилась крупнейшая из голов монстра, с которым он сражался начиная с 1968 года, времени событий в Чехословакии: с другой стороны, в лагере оказался он как раз благодаря усилиям машины, возглавляемой нынешним генсеком Юрием Андроповым. Сотоварищи по зоне советовали ему писать жалобу в республиканскую прокуратуру на действия КГБ, ведь то, против чего боролся Кремлев, осуждается сегодня, в том числе и бывшим руководителем КГБ.

- Слишком хитрая бухгалтерия,- высказывал свои сомнения Кремлев.- Андропов склонен признавать ошибки предыдущего правителя, но отважится ли признать свои?

- Попытка не пытка,- убеждали его сотоварищи.- Ты три года отсидел, еще четыре сидеть ни за что, ни про что удовольствия мало.

- Попытка, конечно, не пытка,- соглашался Кремлев, но и возражал далее:- Но если стрельну вхолостую, то психушка после этого мне точно обеспечена. Вялотекущую шизофрению мне уже припаяли. Осталось буйным параноиком объявить…

И Кремлев не стал писать жалобу в прокуратуру. Он принялся писать письма родным и близким, что наконец-то разрешили политзаключенным. Письмо от своих – как глоток живительного воздуха в смрадных застенках. Первым пришел ответ от Зинаиды Шавыриной, сводной сестры.

«Живем большими надеждами,- сообщала Зинаида.- Народ взбудоражен. Настораживает, однако, не сходящее с уст имя Сталина. О реставрации сталинизма говорится в открытую. Тем не менее, надеемся на изменение твоей судьбы к лучшему.

О себе. Сейчас я на должности старшего преподавателя в институте. Моя докторская диссертация по Солженицыну, которую «зарубили» еще десять лет назад, лежит без движения, и моего движения по кафедре по данной причине тоже пока не предвидится.

Супруг, Максим Федорович, сидит дома без работы. Аукнулись ему выборы 80-го года, которые он проигнорировал. Сначала объявили выговор по партийной линии, а затем и уволиться из автобазы принудили. Пытается сейчас добиться справедливости.

Отец мой, Александр Иванович Кремлев, проживает в Урене, занимается пчелами, а по зимам плетет корзины. Этим и зарабатывает, пенсия-то крохотная. Здоровья осталось мало – сказались десять лет немецкого и Минеевского лагерей.

Мать, Апполинария Федоровна, выглядит покрепче – шавыринская порода! Дед Шавырин еще довольно много работает по дому, хотя ему уже девяносто четыре. Жена его, Елизавета Петровна, умерла два года назад. Сейчас с ним живет мой младший сын, Борис. Окончил сельскохозяйственный институт и отрабатывает агрономом в колхозе. В Шалеге осталось совсем мало жителей. Одни, можно сказать, братья Назаровы.

Однако, чтобы не заканчивать на такой печальной ноте, сообщаю, что Вадим, мой старший сын, направлен специальным корреспондентом областной газеты на север области, в том числе и по Уренскому району. Кажется, никого не забыла?

Крепись, Виктор, победа будет за тобой, ведь не зря тебя назвали этим именем. Жизнь, она как зебра: черная – белая полоса, черная – белая. Сталин – Хрущев, Брежнев – Андропов».

- Спасибо, сестра,- прошептал одними губами, прочитав письмо, Виктор. Оно было дорого ему еще и тем, что являлось первой весточкой с воли за все три года заключения.

- Что, друг, приятные новости сообщают?- поинтересовался сосед Виктора по нарам Володя Знаменский, тоже идущий по 109-й статье политзаключенного. С ним Кремлев мог делиться самым сокровенным.

- Разное пишут. Напряг в народе чувствуется, а движения пока не видно.

- Русский народ только сумей раскачать – остановить трудненько будет.

- Да уж,- невесело усмехнулся Виктор,- как раскачали в восемнадцатом году Кремлевых, до сих пор остановиться не могут. Дед Иван, раскулаченный, на Соловках сгинул, отец через плен и сталинские лагеря прошел, мать за колоски семь лет в Монголии отботала, сестру Зинаиду тоже в диссиденты записали, супруга ее за неучастие в выборах с работы погнали…

- Молись, чтобы ты последним в этой цепочке оказался, друг Витюха!

- Семьи у меня нет. Может, на этом Кремлевская история и закончится,- мрачно проговорил Виктор.

Назначенный спецкорреспондентом по северу области, с учетом его пожелания, Вадим Шавырин нашел себе временное пристанище у тетки Палаши и дядьки Саши Кремлевых в Урене. Дом у них был большой, из четырех комнат, и жили старики одни, оттого Вадима в постояльцы приняли с радостью. Творить корреспонденту они не мешали. Дядька Саша дни напролет торчал в комнатке за печью, плетя корзины. Тетка Палаша читала подшивки старых газет или слушала новости по телевизору и театральные постановки по радиоприемнику. Дядька Саша показывал изредка в зале свое корявое, обожженное и обмороженное в сорок втором под Можайском лицо и бросал две-три фразы по поводу почерпнутой женой из газет и телевизора информации.

- Облавы на бездельников по магазинам да вокзалам Андропов устраивает,- сообщала тетка Палаша.

- Надо,- хмуро бросал дядька Саша.- Но больше бы по министерствам пошарил, да по директорам предприятий и магазинов.

- Покушение, люди сказывают, на Юрия Владимировича уже устраивали,- приносила уличный слух тетка Палаша.

- Андропов, конечно, один в поле не воин,- кивал головой дядька Саша.- Поразвелось мафии при застое. Разве позволят ему ворованный кусок ото рта отнять…

Вадим в обмен репликами этих повидавших виды людей не встревал, но старательно записывал все, что они рассказывали ему про свою жизнь. Надеялся, придут времена, когда обо всем можно будет написать открыто. Пока же появление правды на страницах той же областной газеты было строго дозировано. Разрешалась публикация сообщений из залов суда и о громких делах расхитителей социалистической собственности, вестей из вытрезвителя, перепечатка зарубежных изданий о положении дел в СССР. Но собственно журналистские расследования не поощрялись. А если острый материал и нравился главному редактору, то мог попасть в номер только с разрешительной визой обкома, а то и КГБ. В Урене же прочитывание материалов критической направленности вменялось еще и инструктору идеологического отдела, по совместительству сотруднику КГБ Сухому.

Леонид Евгеньевич Сухой приходился сыном небезызвестному в военные и послевоенные годы лагерному начальнику Жеке-бесу, о котором Вадиму удалось узнать немало от дядьки Саши. Вмешательство районного надзирателя в дела областного издания Вадима бесило, но главный редактор предупреждал:

- Терпи. Роль КГБ при Андропове еще более возрастает. Ссориться с этими ребятами нам никак нельзя.

Вот и приходилось Вадиму Шавырину гнать из районов в область беззубую, положительную информацию. А через полтора месяца его работы спецкором Сухой предпринял попытку… завербовать новоявленного корреспондента осведомителем. Он пригласил Вадима к себе и за чашкой хорошего импортного чая завел разговор:

- Предлагаю вам тему для остросюжетного материала. Вы ведь любитель, как я понимаю, жареных фактов?

- Какая тема?- не настроенный вступать в полемику и давая себе отчет, кто перед ним сидит, а еще помня наказ редактора «не ссориться с этими ребятами»,- поинтересовался Вадим.

- А вот сегодня мы и определим, не отходя, что называется, от кассы,- прихлебывая чай, ответил Сухой, - тему хищения социалистической собственности.

- Но при чем здесь ваш отдел пропаганды и агитации?- наивно полюбопытствовал Вадим.

- Ну, не только отдел…- многозначительно ответил Сухой, зная наверняка, что уж Кремлеву-то известна вторая должность инструктора.

- Вы еще и по линии ОБХСС подвизаетесь?- не удержался от сарказма спецкор.

- Ну, берешь или нет?- наступал Сухой.

- Ну, беру,- подыграл Вадим, загоревшись желанием узнать, что из всего этого выйдет.

Так они оказались в одном из домов напротив проходной маслозавода.

- Наша задача – по манере поведения выходящих из ворот поймать расхитителя при выносе. И даже запечатлеть его,- кивнул Сухой на сумку, в которой обозначались габариты фотоаппарата.

«Ну, видно кэгэбэшникам в районе заняться нечем,- язвительно подумал Вадим.- А хлеб отрабатывать надо. Да еще и на масло приработать…»

Они просидели у окошка около двух часов, но никаких подозрительных типов так и не засекли. Заезжали в заводские ворота два молоковоза, выехала одна «Волга», райисполкомовская. И все.

«Расхитители не дураки,- весело подумал Вадим.- Через проходную с грузом не попрутся».

А эти два часа Сухой не терял даром, он занимался обработкой спецкора.

- Интересные времена мы переживаем, а, Шавырин? Народ-то как присмирел. Сидим-сидим, и – ни одного жулика.

- Жулики пешком не ходят.

- И это правда. Всех вывести на чистую воду надо! Согласен?

- Согласен.

- А помочь в этом стране хочешь?

- Я и помогаю. Вот сижу. Жуликов ловлю.

- Это мелочи, Шавырин, мелочи! А по-крупному не желаешь помочь? Ты ведь всюду бываешь, со многими знакомишься, много параши разнюхиваешь. Ты же честный человек, Шавырин!

- Ну и?

- Доплата в тридцать три рубля в месяц не помешает?

- За борьбу с подрывателями безопасности страны?- напролом спросил Вадим.

- Умный, чертяка!- рассмеялся Сухой.- Ну, так чего, договорились? Оклад-то у тебя какой?

- На жизнь хватает.

- А на духи любимой женщине? А на мороженое детям? Ты подумай, Шавырин, я не тороплю. Сейчас каждый обязан задуматься: а что я сделал для наведения порядка в стране?

- Согласен, надо задумываться,- ответил Вадим, лишь бы отвязаться от Сухого с миром. И оставил его предложение без удовлетворения.

В одну из первых своих командировок по району Вадим побывал в Шалеге у деда Федора Арефьевича. У него в эти дни квартировал брат Борис.

- Слетаетесь на родину, голубки!- приветствовал появление еще одного внука Федор Арефьевич.- А то позабивались, понимаешь, по своим городам, японский городовой, и носу не показывают! Чуяло мое сердце, что прилетите. Батько ваш Максим – как есть от земли, а вы что, не рыбаки что ли, на батька глядя?

Вадим удивлялся крепости деда. В девяносто четыре года обладать памятью молодого человека, держать одному скотину и колоть дрова для печи! Поленницами у деда была заставлена вся луговина перед домом, забит дровяник, да еще непиленые дрова лежали за сараем! Запаслив старик. Знает, что придет немощь – лучины не отщипнуть будет.

А домов на деревенской улице оставалось не более десятка. Среди потемневших от времени изб выделялись белизной недавно срубленные дома братьев Назаровых. Упрямо держались они за пуповину. Казалось бы, всё председатель сделал, чтобы колхозников из деревни выжить. Ферму, где жены работали, прикрыл; магазин убрал; транспорт для отвоза ребятишек в школу отменил; хлебовозке в деревню ездить запретил; телефон снял. Осталось лишь свет отключить, да солнце со звездами с неба сколупнуть.

«Неплохая тема для очерка,- подумал Вадим.- Да пропустят ли? Такая кампания по переселению неперспективок развернулась! Одна за другой деревни в районе разлетаются. Вот и Григорьевский починок, где дядька Саша от раскулачивателей прятался, нынче приказал долго жить. Неужели и Шалегу ожидает та же участь?»

- Ну, и понаставил старик Назаров сыновьям хоромы,- поделился с дедом Вадим. – И какие теперь планы у них?

- Ай, и не говори, милой сын! Учудили кампанию! Мне бы успеть умереть до того, как Шалегу ломать да жечь зачнут.

- А пробовали деревню отстоять?

- Толку-то! Тут политика дана, как когда-то на колхозы. А против политики не попрешь.

- Но и против здравого смысла тоже, дедуль! Назаровы – работники в соку, а их из деревни гонят. Здесь же земля под боком. Не гоняй технику из Песочного…

- Политика. Что ты хочешь…- беспомощно развел руками Федор Арефьевич.

А Вадим укрепился в желании попробовать отстоять деревню, убедить посредством аргументов районное начальство не совершать непоправимой ошибки.

Накануне открытия весеннего охотничьего сезона Кельин проводил собрание в обществе охотников и рыболовов. Это была его прерогатива. Охотник Кельин был самый что ни на есть заядлый и всех охотников и браконьеров в районе знал поименно.

- Уважаемые члены общества,- уверенно начал выступление.- Дела охотничьи далеки, конечно, от дел политических, но общего, тем не менее, имеют немало. Особенно в нынешнее переломное время, когда настоящие мужики в цене. А Юрий Владимирович мужик что надо! Особенность момента и в том, что все вы – вооруженные люди. В стране неспокойно, мафия, загнанная в угол, поднимает голову. И важно держать порох сухим…

А теперь, собственно, о делах охотничьих. Территория района богата, как вы знаете, разными видами промысловой дичи, но важен рациональный подход в ее отстреле. Браконьерам не место в социалистическом обществе! Любой случай браконьерства будет нами рассмотрен, и виновный получит по заслугам! Так и знайте. Время сейчас такое, ответственное.

После краткого доклада председателя общества, сообщений егерей, поздравления юных пионеров и октябрят состоялось товарищеское застолье, где было проведено распределение лицензий на отстрел лосей, кабанов и прочих ценных видов животных. А еще определен срок «королевской охоты», во время которой самые видные лица района, отринув служебные заботы, посвящали свой досуг азартному занятию.

Неизменным участником был здесь и «денежный карман района» Гуркин Василий Иванович. «Дрожжами» же всей честной компании с недавних пор являлся бойкий паренек, которого все, не смотря на его молодые годы, величали Палычем. Палыч круглый год держал охотничьих собак для районных тузов, не имевших возможности или желания делать это самим. Он же подкармливал лосей и кабанов, выводя их в нужную для «королевской охоты» зону.

И вот он, долгожданный день!

- Ну, командуй, Палыч!- пробасил Гуркин, звонко пошлепав ладонью по верху болотного сапога.- Веди нас в бой, товарищ Сталин!

В окружении Гуркина одобрительно посмеялись. Нынче в охотничьем войске добавилось новое лицо – член областного суда Картузов, выходец из района, внебрачный сын небезызвестной Татьяны Максимовны. Приехал в родные пенаты поупражняться в меткости глаза.

- А вроде Максим Иваныч никому свою фамилию не оставлял?- поинтересовался у него Гуркин.

- Дед с матерью уговорили принять,- сообщил Виталий Дмитриевич.- Умрем, говорят, а кто знать фамилию нашу будет?

- Или жив еще Максим Иваныч?- удивился Гуркин.

- Условно. Если еще два года протянет, столетний юбилей справлять будем.

- А почему – условно?

- Парализован частично. Почти не ходит. Да и старческий маразм мучает. Все ночи кричит: «Руби голову ссуке»!

- Силен!- рассмеялся Гуркин.- Помню, помню, как после войны по райисполкому выхаживал. Увидит где пылинку, техничку в порошок сотрет!

Палыч уверенно вел бригаду по одному ему ведомому маршруту. Виталий Картузов шагал, поигрывая новеньким карабином, что тебе индеец с Потомака.

- Осторожней, Виталий Дмитриевич,- заметил ему Кельин,- заряжено.

Вышли на лосиное становище неожиданно. Не ожидали такой встречи и сохатые. Заметались, раскидывая собак, застревая рогами в зарослях.

- Пали по левому!- истошно закричал Палыч, призывая участников охоты сделать залп по лосю, уходящему влево.

Серия выстрелов, слившись в пулеметную очередь, огласила тихий лес.

- Кто середину поливал?- с ополоумевшими глазами подскочил к стрелявшим Палыч.

- Ну, я, наверное,- самодовольно ответил Картузов.

- Вы смотрите, куда мне вмазали!

Показал рюкзак, в нескольких местах разорванный картечью.

- Тебя не задело?- подскочил к нему один из егерей.

- Не чую.

Егерь перекрестился. И у испугавшегося не на шутку Картузова отлегло на сердце. Новые залпы послышались в отдалении.

- Куда лупят?- заорал Палыч.- Лицензия на одного лося, а мы и так уже двоих завалили!

- Одного, получается, я,- похвалился Картузов.

- А-а!- досадливо махнул рукой Палыч и побежал в сторону выстрелов.

- Молодой еще, неученый,- ухмыльнулся егерь.- Арифметикой, гляди, занялся. Одиножды один будет два…

- Во-во,- пробасил Гуркин,- вы поучите его, молодого, необстрелянного, до скольки надо считать…

В охотничьем домике, куда прибыла бригада по окончании игры для настоящих мужчин, вовсю уже пахло жареным и пареным. Девочки с Лидией Чинч во главе расстарались вовсю. Хрустальные рюмки и фужеры поджидали добытчиков.

- Фу-фу, русским духом пахнет!- вваливаясь в домик, забасил Гуркин.- Лидочка, идите, гляньте на плоды наших рыцарских забав.

Девочки выскочили на улицу и завизжали от восторга, увидев на земле распластанные туши трех лосей. Палыч, злой и взлохмаченный, сидел рядом и в домик идти не собирался.

- Лидочка,- шепнул на ухо гуркинской секретарше Кельин,- найдите юному охотнику соблазнительницу! Расстроен до смерти перевыполнением плана.

Пиршество в домике было обильным и шумным. Цвет района умел работать, умел и отдыхать. Все голоса перекрывал низкий бас Василия Ивановича Гуркина. Он беспрестанно вклинивался то в разговор, то в песню со своим декламированием стихов. По поводу дамского жеманства:

- Пить можно всем, необходимо только, знать, где и с кем, за что, когда и сколько. Ты что, голубушка, с Гуркиным выпить не хочешь?

Особенно докучлив был «денежный карман района» до хмурого Палыча:

- Не мучайся ты, как господь на кресте! Ну, завалили лишака, ну до трех считать не умеем. Завтра их, детей природы, в пять раз больше народится!

- Да ведь кормил же я их,- удрученно отвечал Палыч.- Они меня к себе как друга подпускали…

- «Куска лишь хлеба он просил, и взор являл живую муку, и кто-то камень положил в его протянутую руку!»- подыскал Гуркин аллегорию и здесь.- Выпей, Палыч, с горя и посмотри, какие девочки тебя окружают!- окинул рукой вокруг.- Какую хочешь, ну?

Горьковский гость Виталий Картузов очень быстро перепил и затребовал:

- И мне бабу! Бабу мне давай, я сказал!

Картузова отправили спать в одну из комнаток домика. Другая была постоянно занята то одной, то другой парой. Только непорочная Лидочка преданной кошечкой сидела у ног своего шефа и все предложения его сотоварищей посетить заветную комнатку игнорировала. И Кельину отказала:

- У тебя же лысинка, Сережа! А лысые не в моем вкусе.

Быстро растущей лысины Кельин стыдился, и ноги свои, «кавалерийского образца», доставшиеся от пращуров, ненавидел. А еще – рыжий волос, который безобразно рос на всех участках тела кроме головы.

«Ну, погоди, Лидия Лазаревна,- мстительно думал он, глядя на плод своего вожделения.- Явишься ты еще ко мне, к подножью достигнутых высот…»

К двум часам ночи участники «королевской охоты» уже спали вповалку, оглашая обитые вагонной рейкой стены домика могучим храпом мужчин и сонным попискиванием девиц. И только Палыч сидел в окружении собак на крылечке и ругался матом в ночное небо.

Большой очерк о безрадостной судьбе деревень-неперспективок у Вадима Шавырина зарубили.

- Неактуально,- был приговор редактора.- Ищи потребу времени, Вадим Максимович. Общайся больше с судами. Репортажи из зала суда сейчас наиболее читабельны.

Но бывать в судах Вадиму быстро надоело. Высиживаешь целый день, а дело чаще всего выеденного яйца не стоило. Иные миллионами в наглую ворочают, а здесь рассматривается дело о хищении банки варенья голодным пацаном.

Шавырина на севере области заинтересовал исторический пласт, который, по его мнению, был разработан краеведами однобоко. Да и какие к ним могут быть претензии, если слова вольного в их времена произнести невозможно было. А ведь свидетелей событий 18-го года еще немало оставалось. Идее исторического очерка главный редактор дал добро, и Вадим с энтузиазмом принялся за работу. Но при сборе материала почти повсеместно он встречал глухое непонимание. Подвергать сомнению правильность действий советских руководителей? Оправдывать кровь контрреволюционеров? Называть бандитов жертвами? Это же очернительство, клевета на советскую действительность!

Сухой вынюхал о сборе материалов Шавыриным и поделился по телефону своими соображениями с главным редактором. «Очернителя» вызвали в Горький «на ковер».

- Слушай, Вадим Максимович, что тебя так на негативщину-то потягивает? Тебя на севере области уже критиканом прозвали. А ведь ты – лицо газеты! Нет-нет, я ни в коем разе не запрещаю тебе писать на тему советского периода истории. Но смени немного ракурс. Вот тут мне посоветовали… В Горьком сейчас проживает некий Картузов Максим Иванович. Он, по отзывам товарищей с севера, самая яркая и жертвенная фигура событий восемнадцатого и последующих лет. Повстречайся с ним, пожалуйста. Запиши воспоминания.

Вадим содрогнулся, услышав фамилию. Неужели жив еще этот палач времен гражданской и душегуб времен Отечественной войн! Из одного любопытства стоило поехать к нему.

Встречал спецкора областной газеты внук Максима Ивановича – Виталий Дмитриевич, судья областного суда. У деда, как пенсионера республиканского значения, была обширная квартира, и места в ней хватало вполне и для внука с семьей.

- Придется мне быть толмачом при деде,- предупредил он Вадима.- Уж больно плохо старик говорит.

Картузов-дед встречал гостя в кресле-каталке. Узнав цель визита, словно ожил. Глаза у ветерана всех войн и революций заслезились, губы и руки затряслись. С трудом ворочая языком, прилипающим к левой щеке, произнес:

- Всспомнили-таки сстарика, ссуки!

Вадим вопросительно посмотрел на Виталия Дмитриевича.

- Ничего, ничего,- успокоил тот,- это жаргон.

- Сталина всспомнили,- продолжал Картузов-старший,- поздновато хватилиссь, ссуки. Был бы помоложе лет на ссорок…

Что мог поведать этот выживающий из ума старик? Он наверняка путает события первой и второй мировой войн, гражданской и финской, одной революции и другой.

- Всспомнили сстарика, ссуки,- продолжал свое Картузов, слезы потекли по его дрожащему подбородку.- Понадобился-таки! Я еще умею, я еще умею сстрелять…

Рука Картузова потянулась к правому боку к воображаемой кобуре.

- Может, мне в следующий раз прийти?- неуверенно сказал Шавырин.

- Следующего раза может и не быть,- усмехнулся внук.

Гость, однако, уже попятился к выходу. Картузов же, привстав в кресле, будто бы на воображаемых стременах, провожал его криками:

- Вперед. Вперед! Держи Эрасска Шавырина!

Внук Максима Ивановича как в воду глядел. Буквально вечером этого дня старику от воспоминаний сделалось плохо, и ночью Картузов Максим Иванович в возрасте девяноста восьми лет от сердечного удара скончался. В некрологе, помещенном в областной газете, сообщалось о кончине «героя гражданской войны, пенсионера республиканского значения М.И.Картузова». Заказной материал под рубрику «Вспоминая огневые годы» так и не был написан.

Картузов умер, но воскрес Сталин. Портреты его во множестве появились на лобовых стеклах автомобилей, на стенах рабочих подсобок и кочегарок.. Пожелтевшие газетные вырезки украсили стены колхозных комнат отдыха доярок и механизаторов. Портреты Андропова встречались реже. 105-ю годовщину со дня рождения диктатора сталинисты готовились отмечать всерьез.

В феврале 1984 года по загадочным причинам умер Юрий Владимирович Андропов. Кремлевские декорации вновь поменялись. По дьявольскому недоразумению во главе великой державы вновь встал немощный старец Константин Устинович Черненко. Народный энтузиазм угасал. К Сталину тоже как-то охладели. Место его портретов начали занимать знойные красотки в купальниках и переводные картинки с холодными лицами гэдээровских, польских, чешских и прочих социалистических киноактрис.

Но год восемьдесят четвертый запомнился куда более горестным событием – смертью деда Федора Арефьевича. Зная, что дед уже безнадежен, Вадим за неделю до его смерти побывал в деревне, где на ту пору собрались, предчувствуя скорый уход из жизни главы рода, дочь Палаша с зятем Александром, сын Максим с женой Зинаидой и многочисленные внуки. Старик умирал мужественно, без сетований на жизнь.

- Зажился и так,- нашел силы шутить он.- Последний я в Шалеге дед остался. Умру – и деревня со мной.

- Ты ровно радуешься чему, тять?- удивлялась на отца Палаша.- Ровно к празднику готовишься.

- А то не праздник! Со всеми, кто раньше меня в тот мир перебрался, повстречаюсь. С отцом, с матерью, супругой Лизаветой, сыном Панком, братовьями, сестрицами… Ой, да этом свете у меня меньше родни осталось!

Вадима поражало это удивительное настроение радости, с которой дед покидал сей мир.

- Ты, дедуль, будто точно знаешь о существовании души после смерти.

- Точно знаю, Вадька. А куда душе деваться, как не воспарять? А более того она не на тот свет, а вот в тебя, брата твоего переселяется. Не так разве? Или ничего твоей душе от моей в наследство не достанется?

- Еще как достанется,- ласково посмотрел в глаза умирающему Вадим.

На похоронах Федора Арефьевича все были строги и спокойны. Все понимали: так надо, ушел человек, потому что был очень стар.

Осенью этого же года бесхозные дома деревни Малая Шалега мелиораторы из Арьи свезли бульдозерами в овраг на виду у всего района. Ибо костры из этих домов были видны по дымам за десятки километров.