Глава VII

Марло и его произведения. - "Тит Андроник". Можно было бы подумать, что старейшие пьесы Шекспира, в которых он былтолько сотрудником, подобны итальянским картинам из лучшей эпохиВозрождения, где знаток в сцене Распятия, принадлежащей кисти Андреадель-Вероккио, узнает головку ангела, написанную Леонардо. Работа ученикавыступает резко и отчетливо, с чистыми контурами, как цельное произведение вдругом произведении, противоречит его стилю и духу и производит в немвпечатление обещания в будущем. Но здесь нет и следа такого соотношения. В "Генрихе VI" Шекспира, в том виде, как трилогия дошла до нас, естьнечто загадочное, нечто такое, чего не могут выяснить ни раздраженныенападки Грина, ни, с другой стороны, сожаление Четгля об этих нападках. Относительно своего происхождения эта трилогия, из всех приписываемыхШекспиру произведений, конечно, наиболее заставляет нас задумываться. Чтоэти три пьесы были включены в первое издание in-folio, это несомненнодоказывает, что его усердные и сведущие в деле товарищи считали их еголитературной собственностью. Что две старейшие драмы, дошедшие до нас -"First part of the Contention" и "The true Tragedie", соответствующие 2-й и3-й части, не могут в полном объеме принадлежать Шекспиру, на это указываеткак издательская фирма, которой они были напечатаны без обозначения имениавтора, так и игравшая их труппа. Ни одна из подлинных пьес Шекспира неиздавалась этой фирмой и, судя по афишам, не игралась этой труппой. Наконец,это весьма явственно вытекает из внутренних причин, из свободного,нерифмованного стиха в этих пьесах. В то время, к которому они относятся,Шекспир был еще крайне предан употреблению рифм в своем драматическом стиле. Тем не менее, значительное большинство немецких исследователейШекспира, равно как и некоторые английские, поддерживали тот взгляд, чтопрежние пьесы целиком принадлежат Шекспиру, представляя собою или первые егонаброски, или, как чаще полагают, воровским путем и наспех записанныетексты. Некоторые английские ученые, такие как Мэлон и Дейс, впадают впротивоположную крайность, считая вторую и третью части "Генриха VI"произведением другого поэта. Большинство английских исследователей видит вних переделанное Шекспиром сочинение другого лица или, вернее, других лиц. Этот вопрос до такой степени запутан, что ни один из приведенныхвзглядов не решает дела. Между тем как в старых пьесах есть, несомненно,места, недостойные Шекспира и напоминающие Грина, и другие, как посодержанию и поэтическому стилю, так и по стиху чрезвычайно похожие наМарло, в них все же встречаются места, не могущие принадлежать никомудругому, кроме Шекспира. И между тем, как изменения и распространения,находящиеся во второй и третьей части "Генриха VI", носят сплошь и рядомявственную печать превосходства и как по духу, так и по стилю и стихотворнойформе должны быть признаны шекспировскими, в них попадаются другие,положительно не шекспировские, гак что их почти с достоверностью можноприписать Марло; следовательно, или Марло должен был участвовать впереработке, или же текст его был так небрежно передан в старейших пьесах,что здесь он выступает исправленным и дополненным по первоначальнойрукописи. Непостижимо, каким образом столь выдающийся критик, как мисс Ли, авторбольшой работы об этих драмах (в "New Shakespeare Society Transactions"1875-76. стр. 219-303), или же комментатор эрвинговского издания могутприписывать Шекспиру все изменения, внесенные в окончательный текст. Междуними есть такие, относительно которых я с уверенностью решаюсь утверждать,что они сделаны не им. В старых пьесах не попадается ни одной строки на иностранных языках. Вшекспировских же то и дело встречаются прибавленные позднее латинские фразыили восклицания и одно французское изречение. Если издание старых пьеспредпринято на основании текста, записанного по слуху, то весьмаестественно, что иностранные выражения были непонятны и потому выпущены. УМарло, как у Кида и других старейших драматургов, такие иностранные фразывстречаются необыкновенно часто; они употребляются кстати и некстати и всюдусильно противоречат более здравому вкусу нашего времени. Марло был способензаставить умирающего провозгласить французскую или латинскую фразу в товремя, как он испускает дух, что здесь случается два раза (смерть Клиффордаи Рутленда); Шекспир, никогда не украшающий себя неанглийскими выражениями,конечно, ни за что не вложил бы подобных оборотов речи в уста умирающему иеще менее решился бы прибавить их к старейшему, чисто английскому тексту. Есть и другие прибавления, по-видимому, лишь восстановившие прежнююформу, такие например, которые не вносят, собственно, ничего нового, атолько развивают, и развивают даже многоречивее, чем это необходимо исогласно с эстетическим вкусом, уже ясно выраженную мысль. - В подобныхслучаях первоначальный их пропуск безусловно объясняется требованиямисценической постановки. Примером может служить длинная реплика королевыМаргариты во второй сцене третьего акта, написанная заново, за исключениемпервых четырнадцати строк. Но есть еще один разряд прибавлений и изменений, которые озадачиваютисследователя, так как в них с полнейшей очевидностью выступает стиль Марло.Если эти прибавления действительно принадлежат Шекспиру, то остаетсязаключить, что он находился здесь под таким влиянием Марло, которое должно ввысшей степени поражать нас. Уже Суинберн отметил, до какой степени стихи, составляющие началочетвертого действия второй части, похожи на Марло по выбору слов, по звуку ифантазии; но как ни характерны строки {Русские цитаты из Шекспира приводятсяпо переводам, помещенным в последнем издании Гербеля, за исключением пьес"Король Иоанн", "Ричард II", "Генрих IV", "Генрих V", "Юлий Цезарь" и"Антоний и Клеопатра", которые цитируются по Кетчеру.} And now loud howling wolves arouse the jades That drag the tragic melancholy night. (И волки с громким воем гонят кляч, Что вечно грустную таскают ночь), - они все же не единственное из прибавленных мест, указывающее на Марло.Как раз прибавление к репликам Идена, в конце 4-го действия, напоминает егоже. Эти строки: Сравни потом наш рост: ты много меньше; Что у тебя рука, то мне лишь палец, Нога лишь прут в сравненьи с этим дубом и т. д. - и особенно самая заключительная реплика: Умри - проклятие тебя родившей! А я, как тело проколол мечом, Так в ад твою хотел послать бы душу. Я за ноги стащу тебя до кучи Навозной, что твоей могилой будет. Там, злую голову твою отрезав, Я понесу в триумфе королю, А тело воронам оставлю в пищу. Марловский пафос звучит в этой необузданности и жестокости, которыесоединяются с свойственною Марло ученостью в строках молодого Клиффорда впоследнем действии: Ребенка ль встречу я из дома Йорка, На мелкие куски его изрежу; Как некогда жестокая Медея, В жестокости искать я стану славы. - и в следующих, вложенных в уста Уоррику, в третьей части, во второйсцене IV действия: Как некогда Улисс и Диомед, Что ловко к Резуса кострам проникли, И там фракийских коней захватили; Так, под покровом этой черной ночи, Убить мы незаметно можем стражу У Эдуарда и его взять в плен. Как в прибавленных частях есть места, всем своим стилем напоминающиеМарло или обнаруживающие сильнейшее его воздействие на Шекспира, так и встаром тексте есть части, похожие в подробностях и в целом на Шекспира. Вотнесколько примеров: В "Генрихе VI", вторая часть, III, 2, реплика Уоррика: Когда в крови лежит телец убитый, А рядом с ним мясник с ножом кровавым, Как не узнать тогда, кем он убит и т. д. - или слова Суффолка к Маргарите: С тобой расставшись, не могу я жить, А умереть перед тобой, ведь это Казалось бы лишь сладким сновиденьем! Я здесь бы испустил последний вздох, Как малое дитя, что умирает У груди матери своей покойно. В высшей степени похоже на Шекспира и то, как в третьей части характерыобоих сыновей герцога Йоркского, при получении вести об умерщвлении их отца,обрисованы каждый одной только строкой: Эдуард. Не говори, я слышал слишком много! Ричард. Скажи, как умер он - хочу я слышать. Шекспировские звуки слышатся и в восклицании Маргариты после того, каку нее на глазах убили ее сына: Нет, мясники, детей у вас! Не то бы И мысль о них была для вас укором. Это место как бы предвосхищает знаменитую реплику в "Макбете". Всегопоразительнее, однако, все сцены Кэда во второй части. Относительно их я могприйти единственно только к тому убеждению, что они с самого началапринадлежали Шекспиру. Что они не могут быть обязаны своим происхождениемМарло, это ясно, как Божий день. Их хотели приписать Грину, ссылаясь надругие народные сцены у него, обнаруживающие сходный с этими юмор. Норасстояние между ними неизмеримо. Правда, что текст необыкновенно точнопридерживается здесь хроники, но сила Шекспира всегда проявлялась именно вгениальном пользовании хроникой. А эти сцены до такой степени соответствуютвсем другим народным сценам у Шекспира, они так явственно представляют собойвыражение его основных политических взглядов, преобладающих у него в течениевсей его жизни и делающихся все более и более решительными, что невозможнодумать, будто ему принадлежат здесь лишь незначительные переделкипосредством нескольких ретушевок, отделяющих его текст от первоначального. Но, сделав эти оговорки, мы должны будем признать, что в целом нетрудноотыскать работу чужих рук в старых текстах и получить возможностьнасладиться шаг за шагом не только превосходством Шекспира, но и егохарактерным стилем по мере того, как он здесь восстает перед нами, и всемметодом его работы над текстом, которому он дает окончательную форму. Здесь нам представляется весьма редкий случай познакомиться с Шекспиромкак с художником-критиком. Мы видим, как он исправляет текст посредствомкакой-нибудь незначительной ретушевки, какой-нибудь простой перестановкислов. Так, например, когда Глостер говорит о своей осужденной жене: Как тяжело по жесткой мостовой Ступать ей будет нежными ногами! Все его сочувствие заключено в этих словах. В старом тексте самагерцогиня говорит это о себе. В большом монологе Йорка в первом акте, начинающемся словами: Анжу и Мэн французам отданы, - первые 24 строки принадлежат Шекспиру, остальная часть - прежний текст.В общеупотребительных переводах может показаться, что разница между двумяполовинами монолога не особенно велика, но надо взять в руки подлинник. Встаром тексте употребление стиха традиционно и однообразно; с каждой строкойзаканчивается предложение; после каждого стиха как бы наступает пауза; вновом тексте стих драматически подвижен, все в нем жизнь и огонь. Или возьмите монолог Йорка в третьем действии: Теперь иль никогда! Ты закали Свой дух, сомненья преврати в решимость! Сравните его в обоих текстах, и вы увидите, что в метрическом отношенииони до такой степени разнородны, что первый, как метко выразилась мисс Ли,столь же очевидно принадлежит более раннему уровню развития драматическойпоэзии, как очевидно для геолога, что слой земли, содержащий в себепростейшие формы животных, обозначает более раннюю ступень развития земли,нежели содержащий в себе более высокие формы органической жизни. Во второйчасти трилогии есть места, относительно которых никто не может подумать, чтоони вышли из-под пера Шекспира; таковы, например, старомодные шутки сСимпкоксом, заставляющие считать их автором Грина. Есть и другие, которые,не будучи недостойны Шекспира, не только всем своим стилем указывают наМарло, но порой видоизменяют тот или другой его стих. Так, в первом действиитретьей части Маргарита произносит следующую фразу: Суровый Фокенбридж повелевает Проливом. Эта строка представляет очевидную аналогию со стихом Марло в "ЭдуардеII". Но всего интереснее, пожалуй, отношение Шекспира к его предшественникупри создании характера Глостера. Невозможно сомневаться или отрицать, чтоэта личность, будущий Ричард III, вполне обрисована в старом тексте, так чтов действительности даже гораздо позже написанная трагедия Шекспира "РичардIII" еще вполне проникнута духом Марло в своем основном взгляде на главноедействующее лицо. Особенно поучительно изучить два больших монолога Глостерав третьей части "Генриха VI". В первом (действие III, сцена 2) основной тонстрасти дает, правда, Марло, но все лучшие места принадлежат Шекспиру.Таково, например, это место: И я о царстве только помышляю, Как человек, стоящий у пролива. Хотел бы он, далекий берег видя, Чтобы поспеть могли за взором ноги. Бранит он разделяющее море И хочет вычерпать, чтобы пройти. Так я издалека хочу короны И все браню, что с нею разделяет. Так говорю: препоны уничтожу И невозможной льщу себя надеждой. Последний монолог (действие V, сцена 6) принадлежит, наоборот, целикомстарой пьесе. Чисто в духе Марло уже в самом начале это выражение о кровиумерщвленного Генриха: Как плачет меч о бедном короле! И деятельность Шекспира по отношению к этому мощному достойномуудивления тексту ограничилась здесь урезкой одной ослабляющей впечатлениестроки, первой, ни к чему не нужной, за которой следуют самые дивные иглубокие в пьесе строки.