I оборотень 4 страница

Луиза посмотрела Брачеру в глаза, в его взгляде светилась холодная уверенность, и она ощутила, как все ее существо склоняется перед силой его доводов, которые она хотела и не могла опровергнуть. Наконец, она вновь повернулась к Бласко и спросила:

— Cne ci vuol dire, signore? ^[6]

— Liberatea mei di questa cell! — закричал Бласко.- Incatenate Kaldi, incatenatelo en mettetici il fiore del luper dormente sulle catene, e liberatea mei di questa cella! ^[7]

— Он хочет, чтобы его освободили из камеры, — сказала Луиза.

— Ах, вот так, — засмеялся Брачер. Не обращая внимания на его смех, она продолжила:

— Еще он говорит, что его друга нужно покрепче связать цепями и привязать к нему какое-то растение, но я не знаю, какое растение он имеет ввиду. Он называет его «цветок спящего волка».

— Скорее всего, их обычные суеверные предрассудки, — сказал Брачер. Он провел рукой по толстым стальным прутьям.

— Так вот… Он останется в этой камере. А цепи нам для этого лунатика не понадобятся. Достаточно и решетки.

— Не достаточно, — вдруг сказал Калди на хорошем английском языке с чуть заметным акцентом.

После неожиданной реплики доселе безгласного узника все растерянно примолкли, а затем Брачер разразился гневной тирадой:

— Во время ареста полицейские говорили с тобой по-английски, и когда тебя привезли сюда, с тобой тоже разговаривали по-английски. Ты что же, думаешь, мы в игрушки играем?

— Когда произойдет превращение, эта решетка не удержит меня, — продолжал Калди, не обращая внимания на слова Брачера. Он говорил ровным бесстрастным голосом, но в каждом его слове слышалась какая-то скрытая печаль:

— Если мой друг Бласко останется здесь, он погибнет. Если вы не сделаете со мной всего того, о чем он говорил, вы тоже погибнете.

Лицо Брачера налилось краской, он сложил руки на груди и проговорил:

— Моим первым правилом всегда было хорошенько научить заключенных, чтобы они не смели угрожать своим тюремщикам, это тебе понятно, цыганская свинья?

— Такие люди, как вы, капитан, должны хорошо понимать разницу между угрозой и предостережением.

Цыган говорил спокойно, разумно и чуть иронично, и это привело Брачера в ярость. Но прежде, чем он смог отреагировать на слова молодого цыгана. Невилл попытался вставить несколько слов:

— Знаешь, Фредерик, что бы ты там не надумал, по развести их по разным камерам, мне кажется, не помешает.

Брачер взглянул на Невилла, от переполнявшей его ярости глаза его сузились и превратились в два горящих уголька.

— Джон, я не привык, чтобы мне перечили и не потерплю этого ни от тебя, ни тем более от этой твари.

— Послушай, Фредерик, — проговорил Невилл, вытирая пот со лба. — Я не одобряю всего этого, тебе это известно…

— Твое одобрение или неодобрение не имеет значения, — злобно пробормотал Брачер.

— Пусть так, пусть так. Но ты хочешь, чтобы я выступил в роли квалифицированного наблюдателя, дал оценку происходящему. Хорошо, я это сделаю, но я не собираюсь нести ответственность за смерть старика. Если Калди действительно так опасен, как он говорит, то ты просто обязан развести их по разным камерам, пока у того не начался припадок. То есть, я хочу сказать, что если человек буйнопомешанный, то он просто напросто убьет второго цыгана, а ты сам сказал, что… ну, что ты хочешь, чтобы он остался здесь, пока окончательно не прояснится эта… эта ситуация.

Брачеру очень не хотелось выполнять просьбу старика-заключенного, и уж меньше всего он желал показать, что предостережение молодого цыгана подействовало, однако ему ничего не оставалось, как признать разумность доводов Невилла:

— Хорошо, Джон, — буркнул он, со злостью глядя на Калди, — я воспользуюсь твоим советом.

Он оглянулся на Бауманна и сказал:

— Отведи старика в другую камеру.

Затем, все еще обращаясь к Бауманну, но глядя прямо в глаза Калди, словно вызывая того на конфронтацию, добавил:

— А этого оставим здесь. С такими решетками никуда он не денется.

Бауманн взглянул на заключенных и ухмыльнулся.

— Да, сэр, — весело сказал он.

Калди не обращал на них никакого внимания, все также безучастно разглядывая стену. Он словно целиком погрузился в свой внутренний мир, откуда только что вынырнул на мгновенье, чтобы сказать несколько слов, и куда сразу же удалился вновь.

Следующие полчаса прошли в спокойных методичных приготовлениях к тому, что у них называлось «припадок Калди». Для охраны заключенных Брачер вызвал только двух «кнутов», полагая, что и этого будет более, чем достаточно для двух жалких цыган. Джимми Бауманн отвел Бласко в другую камеру дальше по коридору, а в это время Лайл Хокинс устанавливал штатив и крепил к нему видеокамеру. Затем он вставил пленку в аппарат и занялся дополнительным освещением в камере Калди.

Пока он возился с лампами, дверь в камеру была открыта. И если бы Калди в этот момент попытался убежать, Бауманну или самому Брачеру не составило бы труда пристрелить его; однако цыган не предпринял попытки к бегству, даже не взглянул на открытую дверь. Он без движения сидел на пластиковой табуретке, уставившись в стену.

— Если этот парень действительно подвержен припадкам такой силы, и наши предположения верны, — объяснил Брачер Невиллу, — то для последующих исследований весьма полезным и могут оказаться видеозаписи его необычного поведения.

На это замечание ответила Луиза. Ей удалось, наконец, совладать со своим гневом и раздражением, и сейчас она заговорила с кузеном спокойным, почти грустным голосом:

— Фредерик, ты помнишь, когда мы были детьми, наши матери все время брали нас с собой в церковь?

— Конечно помню, сестренка, — ответил Брачер, добродушно улыбаясь, каждое утро по воскресеньям… Я места себе не находил от скуки.

— Так неужели ничего из того, что ты у слышал и узнал в церкви, не имеет для тебя значения? Неужели тебе ничего не дорого, ну хоть чуточку? — Она готова была разрыдаться. — Фредерик, разве ты не понимаешь, что ты поступаешь дурно, что это элементарно противоречит нормам морали?

Брачер, казалось, был удивлен и почти смущен таким откровенным — как он это охарактеризовал — проявлением инфантилизма со стороны Луизы.

— Ах, да перестань ты, Луиза!

— Разве ты не помнишь, как Христос говорил о том, что нужно любить врагов наших и что ударившему тебя по щеке подставь другую? Разве ты забыл его слова: «Возлюби ближнего как самого себя»?

Брачер наклонился к ней и, глядя прямо в глаза, сказал очень отчетливо, словно сообщая абсолютную истину:

— Не забывай, Луиза, что Иисус был евреем!

Луиза молчала. Это заявление просто ошеломило ее.

После того, как Лайл Хокинс кончил возиться с подсветкой и проверил готовность аппаратуры к съемке, делать уже ничего не оставалось, только ждать. Брачер подумал уже, не послать ли за шерри, но потом решил этого не делать. Он выкурил несколько сигарет, забавляясь тем, что пускал дым в лицо Невиллу, пока тот не закашлялся. Джимми Бауманн стоял рядом с дверью, сжимая в руках ружье, Хокинс возле штатива с видеокамерой ждал, когда Брачер даст команду снимать. Брачер находился по одну сторону штатива, а Невилл, вопреки своему желанию — по другую. Оба внимательно наблюдали за Калди. Луиза сидела на стуле возле двери, страстно желая уйти, от чего ее удерживала лишь необходимость унижаться перед кузеном, испрашивая разрешения.

Солнце зашло в пять сорок пять, и в маленьком оконце под потолком камеры показалась окутанная облаками полная луна. В шесть часов Янош Калди начал кричать.

— Начинай, — тихо сказал Брачер, и Хокинс включил камеру.

Лицо Калди исказила гримаса страдания, дрожь прошла по всему телу, словно внутри него бушевала невыносимая боль. Его крики стали непрерывными и страшными, и Луиза закрыла уши ладонями. Цыган упал на пол, скорчившись и подтянув колени к подбородку, но в следующее мгновенье с диким визгом он раскинул ноги и руки в стороны. Нечеловеческие крики сливались с хрустом костей. Зрелище было настолько ужасным, что Брачер и Невилл с открытыми ртами подались вперед, не веря своим глазам.

Калди менялся.

Сначала эта перемена в облике была едва уловимой: почти незаметное удлинение рук, сопровождающееся отвратительным звуком разламывающихся костей. Его плечи начали раздаваться, словно их накачивали воздухом, а на руках, спине и груди вздулись бугры мускулов. Черные глаза сделались желтыми и засветились, а отблеск боли и отчаяния, который прежде отражался в таком живом человеческом взгляде этих глаз, начал меркнуть, и вот уже в глубине их зародилось что-то звериное, дьявольское, пугающее. Ноги заметно укоротились, словно компенсируя избыточную длину рук, и вдруг на всей поверхности тела начала расти шерсть, как будто разом открылись все поры. Калди поднялся на колени и уставился на своих захватчиков, однако от прежнего Калди в нем почти ничего не осталось. Кровь хлынула изо рта, когда длинные клыки прорезали десны сверху и снизу; лицо начало удлиняться к низу от короткого носа с мясистыми влажными ноздрями и вскоре превратилось в заросшую косматой шерстью морду. Изо рта показался длинный собачий язык и плотоядно облизнул губы.

Калди вскрикнул еще раз, и затем, когда в его глазах потухла последняя искра разума, он принялся рычать.

Существо — ибо это уже был не Калди — стояло на задних лапах и разглядывало людей по другую сторону решетки с откровенным, смешанным с какой-то звериной ненавистью, аппетитом. На мгновенье все замерли: и Невилл, и Брачер, и» кнуты». Позади всех Луиза прошептала: «Боже всемилостивый!..»

Эти слова как будто послужили сигналом к действию. Чудовище бросилось на решетку, потом еще раз и еще, пока решетка целиком не выломалась из стены, с грохотом обрушившись на пол.

Луиза и Невилл в ужасе закричали, Хокинс бросил камеру и отпрыгнул назад, Бауманн направил ружье прямо на оборотня и выстрелил из обоих стволов. Но он с таким же успехом мог стрелять бумажными пулями, ибо ударяясь о грудь монстра, они не причиняли ему вреда. Яростно рыча, монстр набросился на Бауманна. Острые когти, как в масло, вошли в горло «кнута» и, зацепив челюсть, с хрустом выдрали ее. Следующим ударом когтей он смахнул с плеч голову, которая, нелепо подпрыгивая, покатилась прочь.

Луиза бросилась по коридору к выходу. Ее муж и кузен последовали за ней, в то время как до смерти напуганный Лайл Хокинс схватил штатив с видеокамерой и начал изо всех сил колотить оборотня по голове и плечам. Однако тот, не обращая внимания на удары, словно тяжелый штатив был тонким прутиком, вонзил клыки Хокинсу в предплечье, вырвал большой кусок мякоти и проглотил его. «Кнут» страшно закричал. А чудовище уже бежало к выходу из коридора, оставив Хокинса корчиться в луже собственной крови.

Все это произошло так быстро, что ни Брачер, ни Невилл, ни Луиза не успели добежать до стальной двери в прихожей, за которой был выход. Когда оборотень ввалился в прихожую из коридора, Брачер, стараясь не привлекать внимания, замер без движения в одном углу, а его сестра с мужем затаились в другом.

Здесь монстр остановился, в растерянности озираясь по сторонам, словно озадаченный тем, что после камеры и коридора оказался не на улице под звездным небом, а попал в другое помещение. Казалось, он забыл об остальных людях, целиком сосредоточившись на поисках выхода. Его ограниченный разум был не в состоянии постичь природу и назначение двери в противоположной стене. И он медленно обводил взглядом стены и потолок, ища хоть какой-то проем.

Брачер, не сводивший глаз с монстра, в тоже время осторожно манипулировал рукой, дюйм за дюймом продвигая ее к кобуре с пистолетом, однако вскоре он прекратил это занятие, рассудив, что если уж Бауманн с ружьем не смог остановить зверя, то какая польза будет от его пистолета. И он стоял все так же неподвижно, уповая лишь на то, что чудовище не заметит его и набросится сначала на Невилла и Луизу, тем самым дав ему возможность добраться до двери.

Джон и Луиза, прижавшись друг к другу и дрожа от страха, замерли в углу, ни минуты не сомневаясь в том, что живыми им из этой комнаты уже не выбраться. Но в этот момент монстр заметил небольшое окно под самым потолком, сквозь решетку которого было видно яркую луну и звезды, пробивающиеся сквозь тучи. Он попытался допрыгнуть до окна, расположенного на высоте двадцати пяти футов от пола, но неудачно. Тогда он прыгнул опять и на этот раз ему удалось ухватиться за прутья решетки. Оборотень сверху оглядел камеру и злобно зарычал, а затем, повиснув на одной руке, выдрал другой несколько прутьев из решетки, и одним ударом мощной лапы пробив толстое стекло, подтянулся, выпрыгнул в образовавшееся отверстие и скрылся в ночи.

Несколько минут Брачер, Невилл и Луиза стояли без движения, никак не реагируя на происшедшее. Затем Невилл упал в обморок, а Луиза истерически зарыдала. А капитан Фредерик Брачер, которого давно привычные ему атрибуты смерти оставили равнодушным, мечтательно улыбался, изумляясь дерзости, своих планов, начинающих уже обретать конкретную форму.

Когда Брачеру было семь лет, он и его друг попались на какой-то шалости, и учительница отправила их к директору школы. Он помнил то чувство, с которым он, маленький испуганный мальчик, стоял перед лицом власти, как колотилось в груди маленькое сердце и поднималась тошнота, как дрожали ноги, пока он ждал, что всемогущий директор откроет рот и вынесет свой приговор.

Сейчас он ощущал примерно то же самое.

Его просьба о срочной встрече была удовлетворена, и теперь он стоял в напряженном ожидании, прислушиваясь к стуку сердца и ощущая, как подкатывает тошнота, пытаясь справиться с дрожью в ногах.

Разница, конечно, была. Сейчас он боялся не наказания, а недоверия, отказа от его предложения. Он прекрасно сознавал, что власть сидящего перед ним человека была не призрачной властью директора школы, речь шла о сотнях миллионов долларов и невероятном политическом влиянии, которым располагал этот человек. Влияние — это все равно, что власть или деньги. Его никогда не бывает слишком много, а Крейтон Халл хотел еще больше и всегда добивался этого.

Брачер понимал, что в интеллектуальном отношении Халл отнюдь не превосходил его, что они союзники и равноправные участники одного большого дела. И в то же время трудно равняться с человеком, личное состояние которого выражается десятизначным числом. И хотя Халл не управлял Центром лично, он являлся его владельцем. Это было его любимое детище, и все решения по новым проектам необходимо согласовывать с ним.

Пока Халл читал отчет, Брачер размышлял над тем, насколько обманчива может быть внешность. Крейтон Халл совершенно не производил впечатления важной персоны, и ничего в его манерах и поведении не говорило о той необъятной власти, которой он обладал в экономической и политической жизни страны. Владелец огромного состояния, крайне правый реакционер, расист и антисемит, он скорее походил на клерка, давно вышедшего на пенсию, или на престарелого начальника почты в какой-нибудь маленькой деревушке. Бумаги, разбросанные по всему столу, вполне могли сойти за графики производственной деятельности небольшой фирмы, которые внимательно просматривал мелкий служащий. Халл отлично подходил для этой роли: маленькие круглые очки, лысый череп в обрамлении редких седых волос, аккуратный округлый животик, тонкие губы на изборожденном морщинами лице.

И лишь по ярлыкам на папках можно было догадаться о содержащихся в них отчетах о различных экспериментах и исследованиях, проводимых в Центре генетических исследований под покровом ночи; и только такой человек, как Брачер, целиком разделявший убеждения и ненависть Халла, его идеализированные представления о прошлом Америки и апокалиптические видения ее будущего, знал, что именно находится в этих папках.

Халл был занятой человек и, несмотря на преклонный возраст, вел активную жизнь. Поэтому несмотря на многолетнее сотрудничество, Брачер не мог запросто прийти к нему, когда ему этого хотелось, без предварительного уведомления о встрече. Штаб-квартира Халла находилась в Калифорнии, и сейчас Брачер стоял в обитом плюшем кабинете на последнем этаже принадлежавшего Халлу небоскреба в Лос-Анджелесе и ждал, пока старик покончит с отчетом. Этой встречи Брачер добивался неделю.

Халл аккуратно отложил машинописные листы в сторону и поднял на Брачера маленькие, непроницаемые змеиные глазки. Брачеру показалось, что старик слышит биение его сердца. Наконец, Халл заговорил. Его голос звучал мягко и ровно, и в нем слышалось недоверие:

— Оборотень, Брачер? Вы хотите сказать, что вы поймали оборотня?

«Ну, а теперь, главное — не упустить момент,» — подумал Брачер.

— Знаю, мистер Халл, знаю. Сама эта мысль настолько нелепа, что я тоже не поверил, пока не увидел все своими глазами. Во время ареста старик — Бласко — сообщил об этом через переводчика, и я, разумеется, счел это не более, чем предрассудком. Я уверен, что ни Бласко, ни этот Калди сами не понимают, как происходит превращение. Однако факт остается фактом, и каким-то образом цыган Калди…

— Я всегда расценивал наше сотрудничество как весьма удовлетворительное и продуктивное, Брачер, — перебил его Халл, совершенно очевидно игнорируя то, о чем говорил Брачер. — Я старик, и не знаю, сколько мне еще отпущено. Я уже давно подумываю о наследнике, меньше всего мне хотелось бы, чтобы это была моя бестолковая племянница. Я думал о вас, Брачер. Мы с вами не заблуждаемся относительно того, что происходит в стране. Мы оба знаем, что нужно делать, и я всегда считал вас человеком, способным на это. — Он разочарованным жестом показал на папку. — И вот вы приходите ко мне, и с чем?! Оборотень, подумать только! — Он помолчал, нахмурив брови. — Может быть, я переоценил вас?

Брачер тщательно подбирал слова. Имея в своем распоряжении неопровержимое доказательство, он тем не менее не хотел предъявлять его таким образом, чтобы Халлу пришлось извиняться или признать свою неправоту.

— Вся эта история похожа на бред, мистер Халл, я понимаю. Но у меня есть видеопленка с записью событий, на которые я ссылаюсь в отчете. Наверное вам следовало бы посмотреть ее, прежде чем мы продолжим обсуждение.

Халл помолчал, обдумывая что-то.

— А как вам удалось сделать запись?

— Сначала я полагал, что этот цыган — просто маньяк-убийца, безумие которого мы могли бы использовать в своих целях. Поэтому я решил записать на пленку его поведение во время припадка. Кроме того, я устроил так, чтобы при этом присутствовал муж моей двоюродной сестры в качестве наблюдателя. Этот человек — доктор психологии, а с недавних пор и обладатель медицинской степени.

Брачер вспомнил о глубокой, иногда даже эксцентричной религиозности Халла и добавил:

— А вообще-то он пастор.

Халл одобрительно кивнул:

— Он прошел проверку?

— Я не вижу в этом необходимости, мистер Халл, — быстро ответил Брачер, я знаю его много лет. — И вы можете поручиться за него?

— Я могу поручиться за его лояльность и молчание. — Рассудив, что этих заверений будет достаточно, Брачер продолжил:

— Мы снимали Калди с близкого расстояния с того самого момента, когда началось превращение, и до тех пор, пока он не вырвался из камеры. Съемку вел Лайл Хокинс — один из наших парней. Когда Калди набросился на нас, Хокинс прекратил съемку и даже пытался действовать треногой видеокамеры, как дубинкой. Брачер нервно облизнул губы. — Мистер Халл, вы знакомы с моей биографией и знаете меня лично. Вам известно, что я не подвержен иллюзиям и эмоционально устойчив, в противном случае ни о морской пехоте, ни о ЦРУ для меня не могло быть и речи. Принимая во внимание все это, я повторяю свою просьбу: пожалуйста, посмотрите эту пленку.

Халл долго, в упор разглядывал Брачера. Затем коротко бросил:

— Хорошо, где она?

У моего адъютанта, он ждет за дверью, — ответил Брачер, чувствуя огромное облегчение. Первое из тех препятствий, которые ему сегодня предстояло преодолеть, было позади. — У вас в кабинете есть телевизор и видеоаппаратура, поэтому, если вы не возражаете…

Халл протянул руку к панели управления в углу стола и нажал кнопку. Две половинки деревянного панно на противоположной стене бесшумно раздвинулись в стороны, открывая комплекс телевизионных мониторов и разнообразного электронного оборудования. Халл откинулся на спинку кресла и сложил руки на коленях.

— Приступайте, — мягко сказал он.

Следующие несколько минут показались Брачеру бесконечными. Бриггс принес пленку, вставил ее в магнитофон и нажал на кнопку воспроизведения. Брачер чувствовал себя, как на иголках. Халл сидел, не шевелясь, его лицо оставалось безучастными непроницаемым все время, пока Янош Калди двигался на экране, отражаясь в бифокальных очках старика. Брачер тщетно пытался определить, какие чувства вызывают в Халле разворачивающиеся перед ним события.

Видеопленка зафиксировала все: от первого судорожного спазма, согнувшего Калди пополам, и до того момента, когда оборотень стал бросаться на толстые прутья решетки, после чего Хокинс прекратил съемку. Больше на пленке ничего не было, и Бриггс выключил аппарат.

Брачер повернулся к Халлу в ожидании ответа.

Халл сидел задумчиво, прижав к губам пальцы. Затем он сказал:

— Еще раз…

Брачер кивнул Бриггсу, и тот снова включил видеомагнитофон.

Наконец, Халл объявил:

— Перемотайте пленку к началу. Сейчас в Калифорнии находится профессор Пратт. Он прибыл но моему приглашению и пробудет здесь пару недель. В данный момент он в этом здании. Я хочу, чтобы он тоже взглянул на это.

Он наклонился к селектору и отдал секретарю распоряжение разыскать Пратта и попросить его срочно подняться к нему в кабинет. Брачер знал, что эта вежливая просьба равносильна приказу, и действительно, не прошло и пяти минут напряженного ожидания, как появился Пратт.

Уильям Генри Пратт официально являлся главой администрации Центра «Халлтек», и лишь немногие сотрудники знали, что фактически руководил Центром Брачер. Положение Пратта было довольно странным, ибо его квалификация явно не соответствовала той высокой должности, которую он занимал, тем более что это было связано с научными исследованиями. В прошлом он в течение семи лет учился в пяти разных колледжах, пока, наконец, не закончил один из них с дипломом по антропологии, причем с очень низким средним баллом. Вся его учеба была хаотичной, лишенной какой-либо определенной цели. Он разработал свою собственную этническую теорию рас и опубликовал на эту тему несколько статей в крайне правых журналах, чем и заинтересовал Крейтона Халла.

Какое-то время Пратт работал преподавателем в одной частной школе в Огайо, и когда Халл разыскал его, он уже был под следствием по обвинению в развратных действиях в отношении нескольких своих учениц. Для человека, столь искушенного в жизни, Халл обнаруживал поразительную наивность во всем, что касалось научных знаний, и на него произвели впечатление псевдонаучные рассуждения Пратта о расовой принадлежности и биологии человека.

До того знаменательного момента, когда Халл решил использовать его в качестве прикрытия для Брачера, Пратт работал над тем, что он сам называл «делом всей своей жизни», «научным шедевром» и «своим великим вкладом в мировую науку», — над расовым словарем. Пратт считал, что каждый человек подлежит классификации по биологическому виду и расовым признакам. Щедрая финансовая поддержка Крейтона Халля обеспечивала бурную деятельность Пратта по классификации людей в разных частях света. Ему пришлось прервать составление своего словаря, когда Халл пригласил его в Центр «Халлтек», но о своих теориях он никогда не забывал.

Брачер нетерпеливо ждал, когда Халл заговорит. Из опыта работы с ним он знал, что старик всегда открывает дискуссии одним из двух способов: он либо сразу высказывал свое мнение о предмете обсуждения, либо сначала спрашивал мнение окружающих. Если сейчас Халл начнет с того, что он думает о Яноше Калди, это означает, что решение уже принято, и Пратт должен всего лишь послушно согласиться с ним. Брачер же надеялся, что старик попросит Пратта дать оценку увиденному.

— Капитан принес мне видеопленку, профессор, — начал Халл, наделяя Пратта званием, на которое у того не было никакого права. — Это запись одного весьма необычного происшествия, в котором замешан некий цыган. — Он сделал паузу, и Брачер затаил дыхание. — Я прошу вас посмотреть эту пленку и высказать свое мнение.

Брачер облегченно вздохнул, когда видеомагнитофон был включен в третий раз. «Мне и не нужно, чтобы Халл полностью поверил, — сказал он себе, — достаточно, если он признает, что это заслуживает внимания и согласится на проведение исследований. А уж логика развития событий так или иначе приведет к намеченной цели.»

Когда пленка кончилась, Брачер с удовлетворением отметил, что Пратт просто ошеломлен увиденным. Самозваный расовый эксперт снял очки с толстыми стеклами и вытер лоб платком. «Все-таки есть в нем что-то отталкивающее», — подумал Брачер. Может быть то, что его толстая шея постоянно блестела от пота, или складки на жирных щеках, которые появлялись, когда он улыбался, и почти полностью закрывали маленькие глазки. Брачер не сомневался, что этническое происхождение Пратта заслуживало доверия, но его внешний вид был весьма далек от расового идеала. «И тем не менее, — напомнил себе Брачер, — эта жирная свинья пользуется у Халла авторитетом, и при необходимости может оказаться ценным союзником».

Халл подождал, пока профессор соберется с мыслями, и спросил:

— Ну, как по вашему? Это возможно?

Пратт прокашлялся:

— Прошу прощения за мой вопрос, мистер Халл, но не допускаете ли вы, что эта запись смонтирована или еще каким-то образом фальсифицирована?

Вместо ответа Халл посмотрел на Брачера, и тот отрицательно покачал головой:

— Ни в коем случае, профессор. Я лично присутствовал при съемке.

Пратт кивнул и задумчиво поджал губы. Он хорошо знал Брачера и ни минуты не сомневался в преданности бывшего капитана морской пехоты великому делу очищения Соединенных Штатов.

— В таком случае, мистер Халл, мне остается только сказать, что это абсолютно невозможно, но тем не менее это — факт.

На лице Халла ничего не отразилось:

— Что вы думаете по этому поводу, профессор?

Пратт насупил брови:

— В природе встречаются аналоги данному явлению, мистер Халл, не идентичные, но вполне соответствующие данной ситуации. Здесь мы, по всей видимости, имеем какую-то спонтанную генетическую мутацию, затрагивающую структуру клеток вплоть до молекулярного уровня. Цыгане, конечно, представляют собой низшую форму жизни, — недочеловеки, как впрочем и азиаты, — но их физическое сходство с людьми как бы защищало их от комплекса исследований, необходимых для понимания их биологической сущности.

— Вы упомянули аналоги в природе, — сказал Халл. — Например?

— Ну, обычные метаморфозы: превращение гусеницы в бабочку или головастика в лягушку…

— Но в нашем случае, — вступил Брачер в разговор, — превращение происходит с определенной периодичностью, и к тому же имеет свойство протекать в обратном направлении.

— Вы уверены? — спросил Пратт.

— В известной степени, да, — ответил Брачер, — хотя абсолютной уверенности у меня нет. Сейчас мы можем быть абсолютно уверены только в том, что превращение произошло. Но мы не знаем, как и почему.

Пратт снова кивнул:

— Мы должны изучить это существо и, если понадобится, далее анатомировать его.

— А вот этого я бы не советовал делать, разве что в крайнем случае, — сказал Брачер, обращаясь к Халлу. — У нас вряд ли будет еще одна такая особь, и наша наука понесет огромную потерю, если мы его без нужды уничтожим.

— Но его необходимо классифицировать, — пробормотал Пратт. — Мне кажется, он даже и не цыган, а скорее, низшая форма псевдочеловека, как, например, африканские негры или американские аборигены. Может быть, следует назвать его «ликантропом».

— Как, как, профессор? — Халл повернулся к Пратту.

— «Ликантроп», это греческое слово, которое дословно означает «волкочеловек». Некоторые психологи описывают ликантропию, как расстройство психики, при котором…

— Я бы не хотел с вами спорить, профессор, — прервал его Брачер, — но в данном случае это уже несколько выходит за рамки простого расстройства психики.

— Да, да, конечно, — согласило! Пратт.

— Господа, — сказал Халл, как бы подводя итог, — итак, мы сделаем следующее: во-первых, вы, Брачер, должны снова его поймать. С этим будут какие-нибудь проблемы?

— Никаких, мистер Халл, — заверил его Брачер. — У меня уже готов план.

— Хорошо. После его поимки нужно провести исследования.

Халл поднялся из-за стола, и Брачер в очередной раз отметил, как не вяжется неприметная внешность этого маленького человека с его огромной властью.

— Я думаю, — продолжил Халл, — прогресс, достигнутый в генетических исследованиях и экспериментах, проводимых в Центре, следует расценить как весьма обнадеживающий. Но ослабить мертвую хватку, с которой низшие расы вцепились в нашу страну, можно только имея определенные достижения по селекционированию высшей породы людей. Мы обязаны продолжить работу СС, прерванную военным поражением Германии. Наш долг — воссоздать арийский народ, который когда-то правил миром, не испоганенным цветными и евреями.

С учетом этой цели жизненно важным для нас является дальнейшее изучение генетических процессов.

Брачер сделал глубокий вдох. «Теперь!» — подумал он.

— Мистер Халл, поимка и исследование этого существа несомненно важны с точки зрения генетических исследований. Но есть и другие причины…