Ну а тогда, в первые часы и дни разразившейся катастрофы, Вождю уже было не до «укрощения строптивых». «Большая сталинская игра» закончилась полным крахом. В ночь на 22 июня иссиня-белый, с погасшей трубкой в руке Вождь мрачно сидел в своем кремлевском кабинете и вместе с членами Политбюро слушал доклад военного руководства. Вот как описывал эту встречу Г. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления». Фрагмент этот назначенные в ЦК бдительные консультанты вымарали еще при подготовке первого издания. Восстановлен он был только в 10-м издании 1990 г. Так что приведем его полностью: «Мы доложили обстановку. И. В. Сталин недоумевающе сказал:
– Не провокация ли это немецких генералов? – Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. – ответил С. К. Тимошенко.
– Если нужно организовать провокацию, – сказал И. В. Сталин, – то немецкие генералы бомбят и свои города…– И, подумав немного, продолжал: – Гитлер наверняка не знает об этом…»
После разговора с германским послом графом фон Шуленбургом В. И. Молотов быстро вошел в кабинет и сказал: «Германское правительство объявило нам войну.
|
|
Наступила длительная, тягостная пауза.
Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.
– Не задержать, а уничтожить, – уточнил С. К. Тимошенко.
– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин. – Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушили немецкую границу» [8]
Жуков Г. Воспоминания и размышления: В 3-х томах, дополненное по рукописи автора. 10-е изд. М.: АПН., 1990. Т. 2. С. 9-10.
[Закрыть]
.
Невероятно, но факт! Война уже была свершившимся фактом. Враг наступал на всех стратегических направлениях. А Сталин все никак не мог преодолеть себя и как-то перестроиться. Директива № 3, подписанная Сталиным, Жуковым и Тимошенко сразу же после начала войны, говорила о том же самом. Без твердого знания обстановки и состояния войск, так до конца и не уяснив для себя планов противника, без сосредоточения достаточных сил Вождь и высшие военные лидеры страны выступили с абсолютно невыполнимой задачей. Они бездумно требовали наступать и «к исходу третьих суток захватить Люблин». Гитлер и его генералы, с самого начала опасавшиеся, что организованно отошедшая Красная Армия сохранит свой боевой потенциал и, сжавшись, как пружина, обретет способность нанести мощный контрудар, только того и ждали. Ведь запрещая отступления и постоянно понуждая войска переходить в ничем не обеспеченные контратаки, советское командование буквально затаскивало советских солдат в немецкий плен.
|
|
Чуть позже, придя в себя, Сталин, по обыкновению, о своей собственной ответственности даже не заикнулся. Максимум, на что его хватило, это уже упомянутый эпизод в Наркомате обороны на седьмой день войны. Там он, упрятав себя в множественную форму первого лица, еще хоть как-то делил свою личную ответственность с членами Политбюро. Отчасти именно это обстоятельство помешало ему тогда строго спросить с утративших управление и закопошившихся перед накатившейся вражеской силой Тимошенко и Жукова. Зато чуть позже ни с поиском виновных, ни с их наказанием не задержался. И того же командующего войсками Западного фронта Д. Павлова, который скрупулезно исполнял вышестоящие распоряжения, без колебаний распорядился поставить к стенке…
О народе Сталин вспомнил лишь в начале третьей недели войны, когда нашел нужным 3 июля обратиться к нему по радио. В самый же для этого важный момент – первый день войны он перепоручил эту миссию наркому иностранных дел В. Молотову. И тот, выполняя малоприятную роль гонца, оглашающего страшную весть, говорил о «вероломном, ничем не спровоцированном нападении», о необходимости сплотиться вокруг «родной партии большевиков». Но запомнился людям только первым страшным словом «война» и последней фразой: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
«Мы будем сражаться…»
Слова, которые мог бы сказать сам Сталин и которых народ ждал от него 22 июня, произнес лидер совсем другой страны.
Узнав о нападении фашистской Германии на СССР, Уинстон Черчилль немедленно выступил с радиообращением к нации, в котором сказал: «Мы будем сражаться на суше, на море и в воздухе». Но британскому премьер-министру было проще. Он, конечно, был бы не прочь поиграть с Гитлером в те же игры, что и Сталин, то есть столкнуть СССР и Германию лбами и отскочить в сторону. Был за плечами его предшественников и позорный мюнхенский сговор, в результате чего Чехословакия была просто отдана фашистской Германии на растерзание. Но все же так цинично, как Сталин, Черчилль с Гитлером Европу не делил. Его страна вступила – пусть сначала лишь формально, пусть в какую-то странную, но все же войну еще 3 сентября 1939 г. И когда Гитлер напал на нашу страну, Черчилль не стал двуличничать, а прямо заявил: «Никто не был более упорным противником коммунизма, чем я, в течение последних 25 лет. Я не возьму назад ни одного из сказанного мною слова, но сейчас все это отступает на второй план перед лицом развивающихся событий. Опасность, угрожающая России, – это опасность, угрожающая нам и Соединенным Штатам». Итак, война пришла на нашу землю. Пришла во многом из-за невероятного самомнения хозяина Кремля, уверенного, что в собственной стране кроме него незаменимых нет, а на международной арене он может переиграть кого угодно. Но первые же залпы обнаружили, что подлинное сталинское «величие» заключалось совсем в другом. В безрассудной жестокости, с которой он уничтожил перед войной цвет Красной Армии. В невероятном упрямстве, с которым – когда уже бомбили наши города – продолжал считать, что Гитлер играет по его, а не по своим собственным планам. Признавать это на всю страну, да еще в первый день войны? Нет, Сталин не был безумцем. Да и не было в том уже никакой нужды. Теперь народу уже было не до выяснения причин и истоков. Теперь гражданам страны надо было идти «сражаться на суше, на море, в воздухе». Защищать свой дом, своих близких, страну. И личными жертвами, собственной жизнью, судьбой своих близких оплачивать «прозорливую деятельность» заигравшегося Вождя.
Выплата эта продолжалась до самого последнего дня войны. Но самая большая цена была заплачена в самом начале. Уже к исходу лета 1941 г. от состава тех батальонов, полков, дивизий, которые приняли на себя первый удар, осталось, по существу, одно название. Да и тех, кто чудом уцелел, война добивала еще четыре года. Поэтому до Победы дожили очень немногие. А уж тех, кому посчастливилось дожить, дойти до Берлина, штурмовать Рейхстаг и водружать над ним знамя, вообще остались единицы. Наш дальнейший рассказ как раз о них. Но начнем мы его все же с истории о других. Которые погибали, но выжили. Дошли, но не до Берлина. Водружали, но не над Рейхстагом.
|
|
Словом, коснемся судьбы того абсолютного большинства, которое, тем не менее, ко всему этому оказалось причастно самым непосредственным образом. Потому что в любой войне, а уж тем более нашей, боевое знамя с самого первого до самого последнего выстрела передается от уже мертвых к еще живым. И в конце концов победно развевается на древке, отшлифованном не одной тысячей натруженных рук.
Итак, вроде бы обычная судьба обычных солдат. И даже с фамилией у первого, на которой, как говорится, Россия держится.
…О том, что фашистская Германия напала на нашу страну, 23-летний лейтенант, досрочный выпускник Томского артиллерийского училища Николай Иванов узнал в Москве, по пути следования к месту службы в Прибалтийский военный округ.
Когда добрался до Риги, город уже бомбили. Однако в гарнизоне, возглавляемом тем самым генерал-лейтенантом Н. Берзариным, который с такой редкой удачей потерялся для дальневосточных чекистов, никакой паники не наблюдалось. На железнодорожном вокзале вновь прибывших встречали представители округа и сразу же распределяли по частям и подразделениям.
Свежеиспеченного лейтенанта определили в артиллерийский дивизион 183-й стрелковой дивизии, которая в ходе «присоединения» Прибалтики целиком, со всем своим говорящим исключительно по-латышски штатом стала частью сухопутных сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
В составе этой дивизии, переодетый в латышскую военную форму (желтые кожаные сапоги, рыжеватая шинель, коротенькая плащ-накидка), и начал Николай Иванов отход под напором превосходящих сил противника к старой границе СССР. Стрельбой из не ведомых ему доселе 120-мм английских гаубиц овладевал по ходу дела. А молниеносный карьерный рост (будучи всего-навсего лейтенантом, принял батарею) совершил благодаря своему предшественнику, капитану-латышу. Тот тихой безлунной ночкой, прихватив лошадь (артиллерия в полку была на конной тяге), убыл в неизвестном направлении.
|
|
Вообще-то, латыши в своей массе оказались надежными, упорными в бою вояками. И не доходя до родных хуторов, сражались достойно. Дальше, правда, с Красной Армией расставались так же, как их учили и вооружали (то есть по-английски, не прощаясь). Не забыв, однако, прихватить с собой оружие и конский состав…
Русскоговорящий комдив и латыш-комиссар оказались людьми мужественными, не боящимися смотреть фактам в лицо. И потому как-то в перерыве между боями под предлогом разбора минувших сражений собрали офицеров-латышей поодаль от остальных и попросили определиться. Большинство тут же прямо заявило, что будет добросовестно оборонять родимый край. Но только до его границы. За такую обезоруживающую честность их тут же разоружили и отпустили на все четыре стороны.
На следующий день у Гульбене дивизию ожидал сюрприз. Миновать этот живописно расположившийся в окружении лесов и болот городок никак было нельзя: через него пролегала единственная ведущая на восток дорога. Так вот: на подходе к Гульбене дивизия была встречена убийственной по точности и кучности стрельбой.
Кто так исключительно метко поливал их огнем, так и осталось до конца не выясненным. Говорили о заброшенном в наши тылы немецком десанте. Однако сам Иванов никак не мог избавиться от каверзной мыслишки, что не обошлось тут без отпущенных накануне бывших сослуживцев. Уж больно хорошо они знали, что, сколько и где в дивизии находится. И с поразительной точностью предугадывали все действия батареи Иванова.
Однако хуже всего дело обстояло в пехоте. Буквально накануне в дивизию поступило пополнение. Новобранцы – в основном мобилизованные из Рыбинска и Ярославля – успели лишь получить оружие. Но при этом все равно остались необученными, необстрелянными и даже не обмундированными.
В первом же бою вся эта наспех раскиданная по взводам масса в белых рубашечках под цивильными пиджаками густо перемешалась с латышскими мундирами и штатным красноармейским обмундированием. И создала при перемещениях такую сумятицу, что разобраться, кто куда бежит и что делает, стало решительно невозможно.
Дабы восстановить управление, комдив вынужден был пойти на экзотический шаг: приказал всему подчиненному воинству оголиться по пояс. Однако ни солидная численность идущих в бой (дивизия была 10—12-тысячного состава), ни полугладиаторский, способный вызвать у слабонервных оторопь вид атакующих нужного результата не дали. Люди рвались вперед, гибли десятками, но не то чтобы ворваться в город, даже зацепиться за его окраину не смогли…
От полного уничтожения личный состав спасло другое решение. Буквально за ночь вымостив натруженными солдатскими руками колонный путь в обход мало гостеприимного городка, дивизия обошла Гульбене по лесам и топям, чтобы затем снова выйти на шоссе и с боями продолжить свой отход на восток…
«Смерть врагу» на конной тяге
Кое-как отбиваясь от по-бульдожьи наседающих немецких мехколонн и одновременно быстро тая, дивизия на двенадцатый день войны дошла до Пскова.
Древний русский город, служивший когда-то форпостом на пути наступавших из Ливонии псов-рыцарей, запомнился Иванову расклеенными повсюду бумажками с текстом радиовыступления товарища Сталина. Впервые с начала нападения фашистской Германии на страну Великий Вождь и Учитель обращался к своему воюющему народу. И как! Почти по-христиански: «Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К Вам обращаюсь я, друзья мои!» Это горестно-задушевное «друзья мои» вместе с признанием, что над страной нависла смертельная опасность, просто обдавали сердце холодком…
Под Псковом оставшиеся без боезапаса и потому бесполезные английские гаубицы Иванов утопил в реке. А взамен получил новенькие 76-мм пушки. При своем сравнительно небольшом весе они были весьма удобны для маневрирования. Но в то же время обладали мощностью, достаточной для того, чтобы подбить танк…
С этого момента в военной судьбе лейтенанта Иванова наступил удивительный период, когда ему пришлось делать такое, что не предусматривалось никакими уставами, не описывалось ни в каких наставлениях. Но где легло «в масть», сошлось как в прицеле многое. И уже кое-какой поднакопленный боевой опыт. И изначально имевшийся в наличии бойцовский, не страшащийся сближения с противником характер. И волевая, не теряющаяся в самой критической ситуации натура…
Батарею Иванова включили в специальный подвижной отряд, состоящий из пехотинцев, саперов, минеров. И забросили за спину немецкого мотопехотного авангарда – резать транспортные коммуникации, сбивать гитлеровцев с бодрого марша по шоссе в направлении Сольцы – Новгород Великий – Ленинград.
Как показало дальнейшее, отряд для подобного рода задачи оказался слишком громоздким. И по ходу дела естественным путем распался на небольшие самостоятельно действующие группы. Чему командир отряда майор Чернов по-воински мудро не препятствовал. И даже благословил прибывшего к нему за указаниями Иванова репликой:
– Ты парень неглупый – решай сам!
Лейтенант и решал. Переправился со своими пушками на конной тяге глухой ночью через речку Шелонь. Поставил орудия на прямую наводку. И как только забрезжил новый день, вдарил по населенному пункту Боровичи, в котором на ночь разместилась какая-то крупная немецкая часть.
Отвыкшие от такого гитлеровцы, бросив более сотни машин с различным имуществом, несколько подбитых танков и десятки покалеченных мотоциклов, бросились из Боровичей в диаметрально противоположные стороны. Одна группа – поменьше – решила искать нападавших впереди и бросилась на восток, к Сольцам. Другая – самая многочисленная – предпочла отходить на запад, под крыло выдвигавшихся навстречу подкреплений.
Вот она-то и стала легкой добычей артиллеристов батареи Иванова. Потому что с грамотно выбранной командиром позиции на много километров открывался шикарный вид: убегающее на запад шоссе, прилепившиеся к нему населенные пункты, а главное – спешно ретирующиеся гитлеровцы.
Для почина Иванов приказал бить зажигательными по «голове» и «в хвост» колонны. Потом перенес огонь батареи по всем видимым с позиции целям – мостам, переправе, населенным пунктам: там наверняка стояли гарнизоны. А затем, используя для быстрой смены позиции отечественных «саврасок» и трофейные грузовики, пустился в преследование, не позволяя противнику разорвать дистанцию и перевести дух.
И долбил, долбил, долбил… Да так основательно, что еле поспевающая за батареей пехотная часть десантного отряда прошла за артиллеристами 12 километров без единого выстрела…
В течение следующих двух недель, приказав подцепить орудия к трофейным грузовикам и пересадив расчет на лошадей, Иванов обходными проселками выводил по ночам батарею к трассе. А днем дерзкими огневыми налетами терзал тянувшиеся к передовой вражеские подкрепления.
Теперь лейтенант по личному опыту знал, что пользы от таких маневренных, сбивающих противника с темпа действий было во сто крат больше, чем от нашей традиционной, выстроенной эшелонами обороны. Ведь уже не немцы своими бронированными кулаками заученно дубасили «рус иванов» с флангов. А его, командира Красной Армии Иванова, пушки чувствительно били тевтонов под дых.
Но вот она, драма войны на своей территории! Стрелял-то он по проклятым завоевателям. Да стволы разворачивал на родные просторы и веси. Сейчас в этих уютных деревеньках и тихих городках отдыхал, хозяйничал, укрывался смертельный враг. А значит, не было, не могло быть там для лейтенанта ни родной стороны, ни места, которое могло бы вызвать в его душе чувства сомнения или пощады.
…Решение пробиваться к своим Иванов принял только тогда, когда расстрелял почти все снаряды.
Выходить наметил в ночное время, разделив батарею пополам. Противника подловил на «распылении внимания»: пока два расчета вели беглый огонь по врагу, два остальных с подцепленными к грузовикам пушками незаметно для немцев проскочили передний край. А там, «спешившись», начали уничтожать фрицев с другой стороны. В то время, как вконец запутанный противник крутил головой, пытаясь разобраться, откуда по нему бьют, оставшиеся, расторопно подцепив орудия к машинам, без особых помех повторили маневр своих предшественников.
Полковник Кажеухов – начальник артиллерии корпуса, в расположение которого вышла батарея, удивился несказанно:
– Неужели все живы?
Только после этого «неужели» до Иванова дошло, что командование, отправив их отряд на задание, обратно никого особенно не ждало. Главное, чтобы посланные, «пережав» раз-другой тыловые артерии противника, хоть на день, хоть на ночь, хоть на час ослабили его наступательный порыв. А дальше – обычное дело – могли сгинуть. Или вернуться. Но при этом все равно остаться в масштабном полководческом сознании уже списанными, снятыми со всех видов довольствия единицами неизбежных на войне потерь…