СОДЕРЖАНИЕ
Содержание.................................................................1
Вступление.................................................................2
Глава первая.................................................................4
Глава вторая.................................................................11
Глава третья.................................................................22
Глава четвертая...............................................................31
Глава пятая..................................................................37
Глава шестая..................................................................46
Глава седьмая..................................................................66
Глава восьмая..................................................................73
Сноски.........................................................................74
А. И. Герцен
БЫЛОЕ И ДУМЫ
----------------------------------------------------------------------------
Электронная версия: Павел Потехин
Первые три части печатаются по изданию Герцен А.И. Былое и думы. Части
1 - 3. - М.: ГИХЛ, 1958.
----------------------------------------------------------------------------
Н П. Огареву
В этой книге всего больше говорится о двух личностях. Одной уже нет, -
Ты еще остался, а потому тебе, друг, по праву принадлежит она.
Искандер
Июля I860.
Eagles Nest, Bournemouth
|
|
Многие из друзей советовали мне начать полное издание "Былого и дум", и
в этом затруднения нет, по крайней мере относительно двух первых частей. Но
они говорят, что отрывки, помещенные в "Полярной звезде", рапсодичны, не
имеют единства, прерываются случайно, забегают иногда, иногда отстают. Я
чувствую, что это правда, - но поправить не могу. Сделать дополнения,
привести главы в хронологический порядок - дело не трудное; но все
переплавить, dun jet 22, я не берусь.
"Былое и думы" не были писаны подряд; между иными главами лежат целые
годы. Оттого на всем остался оттенок своего времени и разных настроений -
мне бы не хотелось стереть его.
Это не столько записки, сколько исповедь, около которой, по поводу
которой собрались там-сям схваченные воспоминания из былого, там-сям
остановленные мысли из дум. Впрочем, в совокупности этих пристроек,
надстроек, флигелей единство есть, по крайней мере мне так кажется.
Записки эти не первый опыт. Мне было лет двадцать пять, когда я начинал
писать что-то вроде воспоминаний. Случилось это так: переведенный из Вятки
во Владимир - я ужасно скучал. Остановка перед Москвой дразнила меня,
оскорбляла; я был в положении человека, сидящего на последней станции без
лошадей!
В сущности, это был чуть ли не самый "чистый, самый серьезный период
оканчивавшейся юности" 23. И скучал-то я тогда светло и счастливо, как дети
скучают накануне (27) праздника или дня рождения. Всякий1 день приходили
письма, писанные мелким шрифтом; я был горд и счастлив ими, я ими рос. Тем
не менее разлука мучила, и я не знал, за что приняться, чтоб поскорее
|
|
протолкнуть эту вечность - каких-нибудь четырех месяцев... Я послушался
данного мне совета и стал на досуге записывать мои воспоминания о Крутицах,
о Вятке. Три тетрадки были написаны... потом прошедшее потонуло в свете
настоящего.
В 1840 Белинский прочел их, они ему понравились, и он напечатал две
тетрадки в "Отечественных записках" (первую и третью), остальная и теперь
должна валяться где-нибудь в нашем московском доме, если не пошла на
подтопки.
Прошло пятнадцать лет 24, "я жил в одном из лондонских захолустий,близ
Примроз-Гиля, отделенный от всего мира далью, туманом и своей волей.
В Лондоне не было ни одного близкого мне человека. Были люди, которых я
уважал, которые уважали меня, но близкого никого. Все подходившие,
отходившие, встречавшиеся занимались одними общими интересами, делами всего
человечества, по крайней мере делами целого народа; знакомства их были, так
сказать, безличные. Месяцы проходили, и ни одного слова о том, о чем
хотелось поговорить.
...А между тем.я тогда едва начинал приходить в себя, оправляться после
ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История Последних годов моей жизни
представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом видел, что ни один человек,
кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других; все
старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль
молодости, тюрьма и ссылка - эти ранние несчаетия, не оставившие никакой
горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими
ударами молодую жизнь".
Этот раз я писал не для того, чтобы выиграть время, - торопиться было
некуда. (28)
Когда я начинал новый труд, я совершенно не помнил о существовании
"Записок одного молодого человека" и как-то случайно попал на них в British
Museume 25, перебирая русские журналы. Я велел их списать и перечитал.
Чувство, возбужденное ими, было странно: я так ощутительно увидел, насколько
я состарелся в эти пятнадцать лет, что на первое время это потрясло меня. Я
играл еще тогда жизнию и самим счастием, как будто ему и конца не было. Тон
"Записок одного молодого человека" до того был розен, что я не мог ничего
взять из них; они принадлежат молодому времени, они должны остаться сами по
себе. Их утреннее освещение нейдет к моему вечернему труду. В них много
истинного, но много также и шалости; сверх того, на них остался очевидный
для меня след Гейне, которого я с увлечением читал в Вятке. На "Былом и
думах" видны следы жизни, и больше никаких следов не видать.
Мои труд двигался медленно... много надобно времени для того, чтобы
иная быль;отстоялась в прозрачную думу-.неутешительную, грустную, но
примиряющую пониманием. Без этого может быть искренность, но не может быть
истины!
Несколько опытов мне не удались, - я их бросил. Наконец, перечитывая
нынешним летом одному из друзей юности мои последние тетради, я сам узнал
знакомые черты и остановился... труд мой был кончен!
Очень может быть, что я далеко переценил его, что в этих едва
обозначенных очерках схоронено так много только для меня одного; может, я
гораздо больше читаю, чем написано; сказанное будит во мне сны, служит
иероглифом, к которому у меня есть ключ. Может, я один слышу, как под этими
строками бьются духи... может, но оттого книга эта мне не меньше дорога. Она
долго заменяла мне и людей и утраченное. Пришло время и с нею расстаться.
Все личное быстро осыпается, этому обнищанию надо покориться. Это не
отчаяние, не старчество, не холод и не равнодушие: это - седая юность, одна
из форм выздоровления или, лучше, самый процесс его. Человечески переживать
иные раны можно только этим путем. (29)
|
|
В монахе, каких бы лет он ни был, постоянно встречается и старец и
юноша. Он похоронами всего личного возвратился к юности. Ему стало легко,
широко... иногда елищком широко... Действительно, человеку бывает подчас
пусто, сиротливо между безличными всеобщностями, историческими стихиями и
образами будущего, проходящими по их поверхности, как облачные тени. Но что
же из этого? Людям хотелось бы все сохранить: и розы, и снег; им хотелось
бы, чтоб около спелых гроздьев винограда вились майские цветы! Монахи
спасались от минут ропота молитвой. У нас нет молитвы: у нас есть труд. Труд
- наша молитва. Быть может, что плод того и другого будет одинакий, но на
сию минуту не об этом речь.
Да, в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению
мотива; кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы
увидите, что по обе стороны полного разгара жизни, с ее венками из цветов и
терний, с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в
главных чертах. Чего юность еще не имела, то уже утрачено; о чем юность
мечтала, без личных видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных
видов из-за туч и зарева.
...Когда я думаю о том, как мы двое теперь, под пятьдесят лет, стоим за
первым станком русского вольного слова, мне кажется, что наше ребячье Грютли
на Воробьевых горах было не тридцать три года тому назад, а много -три!
Жизнь... жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали,
менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже
почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет
вместо Москвы-реки, и чужое племя около... и нет нам больше дороги на
родину... одна мечта двух мальчиков - одного 13 лет, другого 14 - уцелела!
Пусть же "Былое и думы" заключат счет с личною жизнию и будут ее
оглавлением. Остальные думы - на дело, остальные силы - на борьбу.
Таков остался наш союз...
Опять одни мы в грустный путь пойдем,
Об истине глася неутомимо, -
И пусть мечты и люди идут мимо!