Исторический экономизм

Выставленный нами тезис мы можем считать доказанным: материализм не может понять и обосновать ни экономики, ни истории. Экономика и материализм — две вещи несовместные; история и материализм — две вещи несовместные (см. выше, с. 263).

Окончательное изгнание вульгарного материализма из истории и социологии завершается тогда, когда мы убеждаемся, что производственный процесс есть торжество духа над материальной природой, что хозяйство всецело входит в сферу цивилизации и культуры, в сферу духа.

Теперь спрашивается: что остается в марксизме, в его философии истории и социологии после изгнания материализма? Остается утверждение преимущественной направленности духа, т. е. общественного интереса, общественного сознания, общественного творчества на производство материальных благ; остается основной тезис, что в сфере цивилизации и культуры хозяйству принадлежит доминирующая и определяющая роль, что среди всех видов человеческой активности хозяйственная активность занимает центральное место. Такую точку зрения можно назвать экономизмом, но отнюдь не материализмом. Марксизм, принужденный отказаться от вульгарного материализма, приходит к историческому экономизму. Такой термин верно выражает его вынужденное отступление.

Культура и цивилизация объемлет всю систему человеческого труда и творчества, всю систему различных форм активности. Сюда относится активность техническая, научная, экономическая, политическая, художественная и, наконец, религиозно-этическая. Все эти различно направленные активности не стоят рядом индифферентно, но взаимно обусловливают друг друга, представляют собою систему взаимодействия. И вот, исторический экономизм утверждает, что экономический процесс есть как бы перводвигатель, определяющий и обусловливающий все виды активности и, следовательно, всю историческую судьбу общества («способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще») («Диамат», с. 32. Цитата из Маркса^20*).

Но какого рода эта обусловленность? Обусловленность причинной необходимости или свободной целесообразности? Обусловленность определяющего и достаточного основания или лишь одного из условий возможности (conditio sine qua поп^21*)? На это нет точного философского ответа. Сказано только «определяет, обусловливает», является фундаментом, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка (там же, с. 32), является «силой, определяющей физиономию общества» (там же, с. 17-19).

Посмотрим, что можно извлечь из этих неясных, неточных и ненаучных ответов. Может ли производственный процесс определять физиономию общества (его идеи, взгляды, политические учреждения)? Рабовладельческое хозяйство одинаково существовало в Греции, Риме, Египте, Иудее, Вавилоне, даже в Америке нового времени и в других странах, оно одинаково занималось земледелием и скотоводством и пользовалось почти теми же орудиями до изобретения современных машин. Можно ли из этой однородности рабовладельческого хозяйства вывести и понять бесконечное многообразие древних культур и эпох, с их идеями, верованиями, учреждениями?

Если бы хозяйство определяло физиономию культур и эпох, то всякая история сводилась бы к истории хозяйства, и история религии, права, науки, искусства, философии была бы просто не нужна. Мертвая скука такой истории, которая повествовала бы нам о том, что сначала было рабовладельческое, а потом феодальное и, наконец, капиталистическое хозяйство, что люди сначала пользовались каменными орудиями, а потом железными, и, наконец, паром и электричеством, делала бы такое повествование о народах и эпохах никому не интересным в силу его безличности, бессодержательности.

Вся полнота жизни исчезает из такой «экономической» узости кругозора: исчезает любовь, семья, власть, исчезают завоеватели и покорители государств, подвиги героев, преступления, исчезает трагическое и комическое, исчезает случай, судьба, индивидуальность, исчезают философы, пророки, полководцы, поэты, все те, которые презирали всяческую экономику; исчезает все возвышенное, потрясающее и изумляющее в истории, и вместе со всем этим исчезают физиономия и дух времени и народов, составляющие подлинное содержание истории. Остается «история производителей материальных благ, история трудящихся масс» («Диамат», с. 21). С точки зрения строгого марксизма остается лишь описывать орудия производства, определяющие их жизнь: сначала они пахали сохой и плугом, а потом трактором, сначала они были рабами, потом крепостными, потом ремесленниками, потом пролетариатом.

Физиономия человека дается целостным впечатлением всех черт его лица, а никак не одной какой-либо черты. Характеристика личности, характеристика народа объемлет всю систему разнообразно дифференцированной человеческой активности, а не одну какую-либо ее функцию. Можно ли определить существо личности из того, как и чем она добывает средства существования? Это имеет значение, но чем больше личность, тем меньше это значит. Можно ли понять личность Христа из того, что он был плотником? Личность ап. Павла из того, что он делал палатки? Личность Якова Беме из того, что он был сапожником? Личность Платона из того, что он был рабовладельцем? Личность Пушкина из того, что он был помещиком? Личность Энгельса из того, что он был капиталистом?

Точно так же великую культуру Египта с его астрономией и религией нельзя понять из разливов Нила и земледелия илотов, как это хотел Маркс. Сказать, что фараоны и жрецы существовали рабским трудом, что их храмы и пирамиды обусловлены «орудиями производства» — значит сказать нечто верное, но лишенное всякого смысла, как не отвечающее на вопрос. Вопрос идет о смысле этих пирамид, о разгадке сфинкса египетской культуры, о том, что выражает собою всеобъемлющий египетский стиль жизни в отличие от греческого и римского. Ибо «le style c'est l'homme», стиль — это человек^22*, стиль — это народ. Вот в чем состоит задача историка: показать всеобъемлющую форму всех видов труда и творчества народа во всех ее завершенных воплощениях и незавершенных заданиях и устремлениях. Ее нельзя свести к одной низшей функции материального производства.

Нельзя свести богатство конкретной действительности к одному из условий его возможности. Сказать, что игра Листа обусловлена беглостью его пальцев и наличием инструмента — не значит определить музыкальную физиономию Листа. Сказать, что построение дома обусловлено производством кирпичей — не значит понять архитектуру дома и его стиль. Сказать, что производство материальных благ есть conditio sine qua поп (отрицательное условие) всякой культуры и цивилизации — значит сказать нечто само собою разумеющееся, но к этому отрицательному условию должно прибавиться множество положительных условий, множество других творческих активностей, без которых нет никакой культуры и цивилизации, без которых невозможно даже само производство (таковы наука, право, власть, искусство, религия).

Мы уже несколько раз показывали несостоятельность метода «сведения» к низшему (объяснение через «не что иное» по такой схеме: «не что иное, как движение мозга», «не что иное, как атомы», «не что иное, как борьба за существование», «не что иное, как классовый интерес»... и т. п.). Гораздо совершеннее метод возведения к высшему: физиономия личности постигается не из того, каковы ее средства существования, а из того, каковы ее цели существования. Личность Пушкина постигается из того, во что он верил, в чем он видел смысл жизни, что он

ценил, кого он любил и кого ненавидел и, главное, каково было его творчество, в котором отражался его духовный лик.

Тем же самым путем постигается «физиономия» народа: из его верований, из его святынь, из его познаний, из его мудрости, из его вкуса к красоте, из его нрава, из его организации власти и подчинения и, наконец, из его хозяйства. Только вся эта система как органическое целое составляет духовный лик культурной нации. Через «не что иное» здесь ничего не объяснишь. Можно ли об этом целом сказать: «не что иное, как экономический процесс»? Нет, как раз все иное, что стоит выше экономического процесса, что дает ему смысл и ценность, составляет сущность целого, которое содержит в себе и этот экономический процесс как низшее условие возможности.