Причастие

Тела Твоего крохотный кусочек

Стоит в груди колом

И греет как горчичник.

Чей это над ухом комариный голосочек?

А неважно, чей он,

потому что он здесь лишний.

Когда в детстве, с глаз долой,

Я убегала в иван-чаи,

Был как хор весь дол древесный,

И мы вместе отвечали

Твоему такому тихому,

Такому бережному зову,

Каждая гвоздика дикая

Была Твоей кровинкою и словом.

Так безвинно и улыбчиво

Они все вместе трепетали,

Я одна имела голос, звук,

Он же не роптали.

И вольно ж мне было криком

Исходить в Твоих ладонях,

Терпеливей колокольчик

Был – лишь голову наклонит.

Всякое дыханье может –

Мне же непереносимо

Ни склониться, ни открыться,

Ни любить, ни быть любимой.

Всякое дыханье зреет,

Получив обетованье…

Тел твое тихо греет –

Кротость, сердца обрезанье.

В. Кривулину

Нечаянно ли двор крысиный

Три раза повернув, открылся

Фанерной дверью, в крестовине

Окна подпольный свет ютился.

Художник слова, председатель,

Заложенный в своем жилище

Коллекцией в разводах пятен,

Как крылья бабочек, делился:

- Где юные, что всласть лютуют,

Уроками пренебрегая,

Что залпом пьют и слухом чуют,

Я что-то их не примечаю, -

Сказал, оборотясь, - Наверно,

Всю взяло наше поколенье

Энергию.

Из мглы фанерной

Упорно прогрызалось тленье.

На отъезд поэта

Прикипевшему сердцем к незнаемой

Благодатной и нежной земле,

Я скажу: «Вот, страницы листаем мы

На которых написаны все».

Даже вздох, исторгающий пение

В глубине – как любимой слова,

Даже дождь, там идущий - знамение,

Если память возросших жива.

Ну а здесь – это лживая ласковость

Потаенных детдомовских мест

Не воспета еще, но истаскана,

Потому что родителей – нет.

Только ноги свои я измучаю,

Сердце выжму, глаза утомлю,

Если нянечку эту плакучую

Я любовью своей утолю.

Здесь нельзя не пройти незамеченной -

У меня на руках – дубликат,

В нем рождения дата отмечена,

А год смерти вопросиком взят.

«Кто последний», - скажу я, пристроившись

За желающим ласки, с хвоста.

А последнего нет и, условившись,

За собой оставляют места.