Любой прогноз эволюции социальных систем может быть основан только на знании характерных для них причинно-следственных связей. Философское учение, предметом которого является изучение всей совокупности этих связей, называется детерминизмом (лат. determinare — определять). До конца последовательно выстраиваемый детерминизм в приложении к жизни человека ведет к фатализму и отрицанию свободы воли.
Детерминизм можно определить как такую гипотезу, согласно которой результативность отношения вход-выход равна единице, т.е. сигнал, поступающий на вход системы, которая при этом сохраняет стабильность, каждый раз приводит к появлению на выходе одного и того же отклика.
Детерминистическая гипотеза носит фундаментальный характер и лежит в основе всех методов прогнозирования в любых областях позитивного знания. Если у нас есть причины предполагать, что в настоящее время при исследовании, в частности, процессов социокультурной динамики эта гипотеза начинает давать сбои, то для задач предвидения это может оказаться бедствием. Прогнозный потенциал науки в этом случае окажется под угрозой. Логично поэтому начать наш анализ с выяснения вопроса, в каких границах детерминистическую гипотезу можно считать бесспорной. Рассмотрим с этой целью историю становления и развития основополагающего для рационализма понятия причинности.
|
|
Немецкому философу Карлу Ясперсу принадлежит интересное наблюдение: примерно в одно время, около двух с половиной тысяч лет назад, в разных частях земного шара, как будто почти не связанных между собой, происходили весьма сходные явления.
Мудрецы, жившие в разных странах и наверняка ничего не слышавшие друг о друге, впервые задумались о космических масштабах бытия в его целостности, совершив титанический прорыв сквозь глубины самосознания, сумели наметить общечеловеческие высшие цели.
В Китае это были Конфуций и Лао-Цзы, в Иране — Заратустра, в Индии — Будда, в Палестине — пророки Илия, Исайя, Иеремия. Их трудами в ту эпоху были заложены основы мировых религий, которые и сегодня владеют умами людей, разработаны основные философские категории, которые и в наши дни служат исходной базой для формирования новейших научных и мировоззренческих парадигм. Чтобы подчеркнуть исключительную важность этой не слишком продолжительной эпохи для всей последующей мировой истории, Ясперс назвал ее Осевым временем.
В рассуждениях Ясперса была одна на первый взгляд не очень заметная, но по существу принципиальной важности неточность: в свой перечень он включил великих греческих философов Парменида, Гераклита, Платона. Среди них не было основоположников мировых религий, но в своем глубинном смысле христианство, несомненно занимающее центральное место среди всех мировых религий, явилось переработкой аппарата греческой философии. В отличие от религий Востока на Западе формированию собственной религии предшествовало возникновение философской картины мира. Быть может, именно в этой исторической инверсии и заключается первопричина того, что векторы исторического развития Востока и Запада, взявшего старт в эпоху Осевого времени, с течением последующих веков расходились все более и более. Однако в то время, когда ход часов мировой истории был только запущен, наиболее общие представления о Вселенной, о месте в ней человека, о смысле его жизни расходились повсюду не очень сильно. Рассмотрим их на примере античной философии, где они получили наиболее целостную и законченную форму.
|
|
В основе античной культуры лежит целостное миропредставление, которое можно назвать внеличностным космологизмом. В недрах космоса действуют законы, которые определяют ход всех событий. Поскольку эти законы столь же вечны и неизменны, как сам космос, их действие проявляется как абсолютная необходимость, как Мойра, судьба, за пределы которой выйти невозможно.
Античная философия обожествила этот абсолютный космос. Античные боги — это не что иное, как воплощенные в нем идеи, как законы, управляющие миром природы. Но, подчиняясь этим зако-
нам, космос в то же время абсолютно свободен, так как зависит только от самого себя.
А что же такое человек? Каково его место в этом абсолютном одушевленно-разумном космосе? Античность, пишет по этому поводу русский историк культуры А.Ф. Лосев, основана на соединении фатализма и героизма. Люди — это всего лишь эманация космоса, они актеры на сцене, которой является мир. Сыграв свою роль, предопределенную свыше, они уходят в никуда, растворяются в безличностном космосе [14].
Ахилл знает, что он обречен, но, невзирая на это, отважно идет в бой. Погибать ему или нет — дело судьбы, но смысл его жизни и его деяний — в героических подвигах. Такое миропредставление, характерное для античного человека, Лосев называет фаталистически-героическим космологизмом.
Рим вполне усвоил эту идеологию, которая, как отмечает Лосев, нашла отражение даже в латинской этимологии. Латинское subjectum — это вовсе не наш «субъект», не человек как личность: приставка sub означает «под», поэтому subjectum — это объект, которым управляют. Точно так же нельзя переводить латинское слово individuum как индивид, т.е. снова отдельно взятый человек, обладающий личностью; это всего лишь «неделимое», отдельная особь. Точный греческий эквивалент этого слова — atomos, хорошо известный нам атом.
Социальные корни таких взглядов на мир и место в нем человека хорошо известны — это закономерности рабовладельческой формации, которые лишают свободы не только раба, но и его хозяина. Мы не можем отказаться от рабства, писал Аристотель, потому что у нас нет искусственных устройств, которые могли бы заменить рабов. Но философская мысль не стояла на месте и искала пути выхода за рамки первоначального безличностного космологизма. Выход был найден на основе сближения с иудейским монотеизмом. Так родилось христианство.
Становление христианства знаменовало важнейший мировоззренческий переворот в истории философской мысли Запада. Мир природы объявлялся бездушным, и ему противопоставлялся Бог-Творец и Вседержитель Вселенной, обладавший абсолютной свободой и волей. Человек, как говорилось на первых же страницах Библии, был создан Богом по собственному образу и подобию и получил от него единственное поручение — владычествовать над всею землей и прочими ее обитателями. Тем самым человек получил высший дар — свободу, которой он был лишен, пока оставал-
|
|
ся в безличном космосе, подчинявшемся абсолютной необходимости.
Но вчитаемся внимательнее, что говорится в Библии по поводу этого дара. Бог поселил человека в Эдеме и поручил возделывать и хранить его. Повторим еще раз: и хранить. А чтобы человек, будучи свободным, не наделал при этом ошибок, Бог предостерег его не путать добро со злом, так как это может грозить ему гибелью. Предупреждение это было сделано в совершенно ясной, хотя и аллегорической форме. Однако вместе со свободой в сердце человека поселился червь сомнения, и ему пришлось заплатить немалую цену, чтобы спустя много времени осознать смысл божественного предостережения: свобода — это еще и ответственность.
Тот сплав греческой философии и иудейской религии, которым явилось христианство, содержал еще один важнейший элемент — предопределение, покорность заранее составленной Богом программе судеб мира и всех его обитателей. В качестве компенсации за неизбежные при этом страдания человеку предлагалась надежда на грядущее избавление от мук в Граде небесном. Правда, такая счастливая судьба ожидала не всех, а только немногих избранных. Между этой верой в божественное предопределение и столь же божественным даром свободы неизбежно возникал острейший конфликт, над разрешением которого философская мысль — практически безрезультатно — билась все последующие две тысячи лет. Другой сложной проблемой, вставшей перед христианской философией, была «автономизация» естественных процессов во Вселенной, возможность их описания без всякого божественного вмешательства. Пытаясь устранить возникавшую в результате этого опасность перехода к атеизму, Фома Аквинский писал: «Бог может производить природные действия даже без природы, но Он не желает действовать помимо природы, желая сохранить порядок в вещах». Основоположники протестантской теологии считали такие рассуждения недостаточными. «Госпожа Очаровашка, — с присущей ему страстностью писал Лютер, — нос картошкой, Природа, заявляется и смеет тявкать на своего Бога и уличать его во лжи».
|
|
Страх перед атеистическим натурализмом испытывали не только теологи, но и ученые, и философы. Сама по себе материя, утверждал Декарт, не способна поддерживать даже собственного существования, и потому Бог вынужден постоянно творить Вселенную заново. Сходным образом во втором издании знаменитого труда «Математические начала натуральной философии» рассуж-
дал и Ньютон: «Господь Бог Вседержитель Вселенной... всем управляет и все знает, что было и что может быть... по способу совершенно не человеческому, не телесному, по способу для нас совершенно неведомому» [4].
Однако сила механико-математической модели Вселенной, созданной гением Ньютона, была такова, что уже сто лет спустя один из его последователей, Пьер Лаплас, смог сказать: «Состояние системы природы в настоящем есть, очевидно, следствие того, каким оно было в предыдущий момент. И если мы представим себе разум, который в данное мгновение постиг все связи между объектами Вселенной, то он сможет установить соответствующие положения, движения и общие воздействия всех этих объектов в любое время в прошлом или будущем» [16].Это была первая формулировка классического принципа причинности, впоследствии получившего имя его автора — Лапласа. Этот блестящий результат позволил Лапласу заявить Наполеону, принявшему из его рук книгу «Небесная механика» — главный труд ученого: «Гражданин первый консул, в гипотезе о Боге я не нуждался». Наука окончательно перестала быть служанкой богословия.
Потребовалось две с половиной тысячи лет напряженной работы пытливой творческой мысли, чтобы наконец осознать: совершеннейший космический дом человечества, machina mundi, существует и развивается без всякого вмешательства каких-либо сверхъестественных сил. Пожалуй, более крепким орешком оказалась дихотомия:свобода воли человека — божественное предопределение.
Пытаясь найти решение этой проблемы, Лейбниц сформулировал постулат предустановленной гармонии. Установленные Богом законы есть, а свободный индивид своими действиями реализует именно их. Оставалось, однако, непонятным, за счет чего этому индивиду удается поступать именно таким образом. Быть может, за всем этим наблюдает некий демон порядка? Но в таком случае этот демон должен следить не только за каждым человеком, но и за каждым его поступком. Что же тогда остается от свободы воли и почему ни один человек не замечает этого постоянного контроля над собой?
Простой ответ на эти вопросы нашел Карл Маркс. По его словам, для того чтобы действовать в согласии с невидимыми законами, человеку достаточно зримых знаков, символов; знание самих законов вовсе не обязательно. Так, капиталист умеет правильно
учитывать цену труда, но при этом может ничего не знать о трудовой теории стоимости.
Но этот простой ответ вносил слишком мало ясности в понимание самой проблемы свободы. Артур Шопенгауэр провозгласил этот вопрос центральной проблемой философии. Пытаясь найти достаточно однозначное определение этого понятия, он вынужден был дать перечень препятствий, которые надо устранить для достижения цели. Результат этих поисков был парадоксален: собственное положительное содержание понятия свободы оказалось равным нулю.
Свое решение проблемы предложил Фридрих Ницше. Бога нет, провозгласил он, а потому следует отвергнуть рабскую мораль христианства. Восхваляя зло и порицая добро, Ницше по существу выстраивает новую религию — религию Сверхчеловека, аристократа и индивидуалиста. Не имеет значения, если для его торжества будут обречены на гибель миллионы «недоделанных и неполноценных». У профессора и теоретика Ницше было много последователей, но XX век показал на практике, к каким разрушительным последствиям ведет эта логика в реальной жизни.
Видимо, прав был Э. Кассирер, когда отмечал неопределенность понятия свободы. Оно обычно включается в ряд последовательных дихотомий: свобода-необходимость (философия), свобода-порядок (политика), свобода-ответственность (этика).
Э. Фромм в известной монографии «Бегство от свободы» пришел к выводу, что определить свободу из самой себя невозможно. На практике она обычно означает отрицание чего-то. Анализируя жизнь индустриальной цивилизации, Фромм показывает, что в ее условиях человек не приобрел свободы, если понимать ее как самореализацию его личности. Для массового человека, пишет Фромм, характерно стремление избавиться от излишней свободы, а вместе с тем и от ответственности, ему уютно, когда им руководят. Раскрытию того же феномена бегства от свободы посвятил монографию «Век толп» французский социолог С. Московичи [28].
Не смогли предложить удовлетворительного решения проблемы свободы также Маркс и его последователи. На базе принципов классического детерминизма был провозглашен постулат «свобода есть осознанная необходимость». Необходимость определялась императивом социально-экономической жизни, который следовал из марксистской теории. Жизненно-личным идеалом на этом основании провозглашалось тождество исторического императива и свободного становления личности. Но то, что красиво смотрелось
в теории, на практике означало подавление не только личной свободы, но нередко и самой личности.
Таким образом, философия, оставаясь в рамках классического мировоззрения и классического детерминизма, не смогла найти удовлетворительного решения проблемы человеческой свободы, поставленной еще на первых страницах Библии. С развитием в XIX в. и особенно в XX в. естествознания и в этой области не меньше трудностей возникло у классической рациональности и ее основного принципа — классического детерминизма.
Радикального пересмотра классического принципа причинности потребовало создание квантовой механики. По этому поводу Макс Борн заметил, что при описании атомных процессов «нет такого параметра, который позволял бы причинно увязать следствие столкновения с каким-либо индивидуальным событием... Я лично склоняюсь к тому, чтобы вообще отказаться от детерминизма в атомных процессах, но это уже философский вопрос, где одни лишь физические аргументы ничего не решают». Чтобы найти выход из этих трудностей, Борн предложил вероятностную модель атомных процессов [22].
Против вероятностной интерпретации выступил А. Эйнштейн, который заявил, что Бог не играет в кости. Расхождения идей Эйнштейна с квантовой теорией носили принципиальный характер. Ему был близок бог Спинозы, отождествляемый с природой. В этой концепции нет места ни для случайности, ни для свободы воли; стохастичность не более чем иллюзия. Развитие науки пошло, однако, по иному пути.
При описании причинно-следственных связей в мире квантовой механики существенную роль играет взаимодействие с наблюдателем либо с макроскопическим прибором. «Современная физика, — писал по этому поводу В. Гейзенберг, — превратила кантовское положение о возможности синтетических положений априори из метафизического в практическое положение. Благодаря этому синтетические суждения априори имеют характер относительной истины... Эти формы созерцания принадлежат, по-видимому, человеческому роду, но вовсе не принадлежат миру независимо от человека» [25].
Из квантовомеханических представлений следовала возможность квантовой телепортации — мгновенного перемещения материального объекта из одной пространственной области в другую, удаленную от первой на значительное расстояние. Этот совершенно невозможный с точки зрения классического детерминизма эф-
фект был в 1935 г. предсказан А. Эйнштейном, Б. Подольским и Н. Розеном (ЭПР-парадокс). В 1997 г. квантовая телепортация была осуществлена экспериментально группами А.Цайлингера в Вене и Ф. де Мартини в Риме. Этот парадоксальный эффект — свидетельство целостности той части физической реальности, которая подчиняется законам квантовой механики.
Основной прогресс, достигнутый в понимании проблем детерминизма за последние десятилетия, состоит в осознании того, что вероятность не обязательно связана с незнанием. Во многих случаях система ведет себя так, что ее дальнейшее развитие может осуществляться по одной из альтернативных виртуальных траекторий, причем реальный выбор одной из них определяется случайными факторами. «В современную науку, — разъясняет этот результат лауреат Нобелевской премии И. Пригожин, — входит историческая категория — «событие». Событие есть нечто такое, что не может быть предсказано детерминистически». В рамках стандартного макроскопического подхода описание эволюции таких систем оказывается невозможным [32].
На фоне этих трудностей естественным оказалось возникновение философии фаллибилизма, в основе которой лежит весьма радикальное утверждение об изначальной ошибочности всех прогнозных теорий вообще. Парадоксальное кредо этого направления философской мысли превосходно сформулировал американский космолог Джон Уилер: «Мы знаем, что все теории ошибочны. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы делать ошибки раньше». Это, конечно, крайнее суждение, но в нем есть зерно истины.
Несмотря на крайний радикализм подобных формулировок, фаллибилизм включает и позитивное направление, так как базируется на своеобразно понимаемом реализме. Известно материалистическое понимание реальности: теоретический образ объекта в целом удачно описывает его свойства. Реализм фаллибилизма базируется на ином утверждении: любая теория, основанная на данных опытах, лишь отчасти отражает свойства самого объекта, а потому может оказаться ложной. Это философское направление развивали Ч. Пирс, К. Поппер, Н. Лакатос, Дж. Агасси и др. [26, 30].
Кризис классической рациональности и детерминизма отмечает и русский философ М.К. Мамардашвили. В сложных системах, с исследованием которых имеет дело современная наука, может не работать классический принцип «истинно — ложно». Реальность оказывается более сложной, она многомерна и динамична [16].
Чтобы научиться адекватно обращаться с фактами такой реальности, необходимо разработать новый способ их анализа, в основу которого будут положены неклассические постулаты и допущения. Комплекс этих новых постулатов образует неклассическое виртуальное пространство мысли.
Можно сформулировать априорные требования к этому новому виртуальному пространству:
1. Отказ от постулата о существовании абсолютных истин в пространстве бытия.
2. Отказ от постулата о возможности абсолютно точного теоретического отражения реальности в пользу принципа неполноты бытия и нашего знания о нем.
3. Многофакторное описание бытия в многомерном пространстве — времени.
4. Признание альтернативных сценариев исторического процесса.
5. Иерархический принцип построения теоретических моделей любых реальных систем.
6. Учет множественных связей исследуемой системы, как с ее окружением, так и между ее собственными структурными элементами.
Выполнение этой программы — задача теории самоорганизующихся систем, или синергетики, о которой пойдет речь в следующей главе.
Глава 1.2