Примечания

Глава десятая ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МУДРОСТЬ И ПРЕМУДРОСТЬ БОЖИЯ 1. Правда, иудеи рассеяния порой оказывались в состоянии конфликга синоверцами. Так, легенда, сохраненная Книгой Эсфирь, говорит о вспышкегонений в персидской столице, которые, впрочем, быстро прекратились. КнигаЭсфирь (евр. Эстер) была, по-видимому, составлена ок. I в. до н. э. какисторический мидраш к празднику Пурим. Есть основания полагать, что этотпраздник возник среди иудеев диаспоры (Вавилона и Персии) в противовесхалдейскому празднику Мардука и Иштар (отзвук этого сохранился в именахглавных персонажей книги: Мардохея и Эстер). Этимологический характер книгии ее связь с праздником послужили, вероятно, главной причиной для включенияее в канон. Книга сохранилась в нескольких, весьма отличающихся вариантах. Вчастности, греч. версия (LХХ) обширнее масоретской (см.: архим. Иосиф. КнигаЭсфирь.-ТБ, т. III, СПб., 1906, с. 412 сл.). Несмотря на легендарныйхарактер рассказа, вполне возможно, что в основе его лежат Воспоминания окаких-то исторических событиях. См.: Н. Lusseau. Esther.- RFIB, Engl. tr.1970, v. II, р. 157-161. 2. Впервые о Великом Соборе упоминает Флавий (Арх. XII, 3, 3).Талмудический трактат Авот рабби Натана (1-4, пер. Переферковича, с. 3)говорит, что Мужи Собора толковали Св. книги. В другом трактате, Бава-Батра(14в, 15а), сказано, что они "написали" книги Иезекииля, Малых пророков,Даниила и Эсфирь. Но слово "написали" следует понимать как "отредактировали"или "привели в порядок" (см: Н. Дагаев. История ветхозаветного канона, с.107). 3. О правах первосвященника в ту эпоху см.: А. Gody. А Нistory оf OldTestament Priesthood. Rome, 1969, р. 180 ff. Один из православныхисследователей подчеркивает, что, в отличие от Синедриона, Великий Собор"никогда не выступал как административное и судебное учреждение" (Ф.Арфаскадов. Иерусалимский Синедрион. Казань, 1903, с. 13). См. также: TheHistory of the Jewish People in the Age of Jesus Christ. Revised ed. v. II.Edinburgh, 1979, р. 218. 4. Авот, I, 1. Эти три изречения показывают, что основной функциейСобора было толкование Торы. См.: М. Поснов. Иудейство. Киев, 1906, с 77. 5. "Устная Тора" была впоследсгвии зафиксирована в Талмуде См.: S.Funk. Die Entstehung des Talmuds. Leipzig, 1910, S. 58-64. 6. Израильская хокмическая литература имеет параллели с эпосом оГильгамеше, с поэмой о страдающем праведнике, с египетскими дидактическимипроизведениями ("Беседа разочарованного со своим духом", "Песнь арфиста","Поучения Аменомопе" и др.). См.: М. Коростовцев. Писцы древнего Египта. М,1962, с. 105 сл.; Поэзия и проза древнего Востока. М., 1973, с. 133; R. Е.Мurphy. Introduction to the Wisdom Literature of the Old Testament.Collegeville, 1962, р. 15-29. 7. 3 Цар 4, 33. 8. О первых редакциях Кн. Притч см.: "Вестники Царства Божия", гл. VI,прот. А. Князев. Ветхий Завет. Учительные книги. Париж, 1952 (ротаторноеиздание); J. Terence Forestell. Proverbs. - JBC, I, р. 495; об авторе 1-9гл. Притч см.: Р. W. Skehnan. A Single Editor for the Whole Book ofProverbs.- "The Catholic Biblical Quarterly", 1948, 10, р. 115. 9. Феодор Мопсуестский писал, что автор Притч "не получил дарапророческого, но имел только дар мудрости" (Деяния Вселенских Соборов, т. 5,с. 95). См.: Я.Гусев. Феодор Мопсуестский. М., 1890, с. 201. 10. "Иметь страх Божий, или быть богобоязненным, - пишет Вл. Соловьев,- не значит, конечно, пугаться Божества, а значит бояться своегопротиворечия Божеству или недолжного отношения к Нему... В положительномчувстве благоговения, или благочестия, человек утверждает свою должную илиподобающую связь с высшим началом" (Соч., т. VIII, с. 174-175). Опереживании трепета перед Высшим см.: R. Оttо. Тhе Idea of Holy, р. 87 ff. 11. Иов, гл 28. По мнению современных библеистов, эта глава естьсамостоятельное произведение автора Книги Иова, включенное в нее редакторами(см.: R.А.F. Масkenzie. Job. - JBC, I, р. 526). В дальнейшем переводчикибиблейских книг будут указываться, кроме тех случаев, когда автор предлагаетсвой опыт перевода. 12. Targum Jerusalim. Bereshit, I, 11, Феофил. К Автолику, II, 10;Августин. Исповедь XII, 15. Ср.: Откр 3, 14, где "началом создания Божия"именуется Сам Христос. 13. Притч 8, 22-26. В синодальном переводе вместо "создал меня" стоит"имел меня". Однако более точным считается перевод "создал" (так в пер. LХХи славянском). См.: А. Глаголев. Книга Притчей Соломоновых ТБ, т. IV, с.450. 14. О прямом влиянии греческой мысли здесь, однако, не может быть иречи. Налицо независимый параллелизм. См.. С. Аверинцев. К уяснению смысланадписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской. - В кн.: Древнеерусское искусство М., 1972, с. 25-49. 15. См., напр. Пс 103, 27, 150, 6, Дан 3, 59-81 (по синодальномупереводу с дополнением из пер. LХХ), Рим 8, 19-22. 16. Иов 12, 13, Ис 28, 29; Прем 7, 25. 17. Подобная концепция Премудрости (греч. Софии) возникла еще вгностицизме под влиянием греческого и восточного пантеизма. Впоследствии онабыла развита в полутеософских доктринах Запада (Яков Беме) и нашла своегорода завершение в русской "софиологии" Вл. Соловьева, Флоренского, Булгакова(см. Н. Бердяев. Из этюдов о Я. Беме. II Учение о Софии и андрогине. Я. Бемеи русские софиологические течения. - "Путь", Париж, 1930, Э 21, с. 34-62)."Софиология" представляет собой попытку придать христианскому богословиюмонистический характер (учение о всеединстве). София, согласно этому учению,извечно пребывая в недрах Божества, в то же время является сущностью твари.Тем самым стирается грань между Абсолютом и созданным Им миром. "ЕдинаяСофия открывается и в Боге и в творении", утверждает прот. С. Булгаков (С.Булгаков. Агнец Божий. Париж, 1930, с. 148). "Софиология" во многом обязанасвоим возникновением германскому пантеизму, который оказал немалое влияниена русскую религиозную мысль. Однако в русском же богословии возниклаоппозиция "софиологии", опирающаяся на Библию и патристику, то есть набезусловный креационизм ("Абсолют и мир связует чудо творческого акта"). См.напр. Е. Трубецкой. Смысл жизни. М., 1918, с. 99-104; прот. В. Зеньковский.Основы христианской философии, т. II. Париж, 1964, с. 13-28. О ветхозаветномпонятии Софии-Премудрости. см.: А. Князев. Образ и понятие БожественнойПремудрости Хокмы-Софии в Ветхом Завете. ПМ, 1955, вьп. X, с. 92-112. 18. Об Ангеле Господнем (Малеях Ягве) как образе Богоявления см. Быт16,7, 22, 11; Исх 3, 2; Суд 2, 1. Явление "Ангела" (не смешивать с "ангелом"тварным духовным существом) обусловлено тем, что человек не может созерцатьБога в Его полноте (ср. Исх 33, 20). См.: С. Булгаков. Лестница Иаковля.Париж, 1929, с. 181 сл. 19. См. С. Трубецкой. Учение о Логосе, с. 255. В православнойлитературе это наиболее последовательное изложение учения о библейскихТеофаниях. О Слове как Богоявлении, аналогичном Премудрости, см: Л. Буйе. ОБиблии и Евангелии Брюссель, 1965, с. 27-30. Следует отметить, что ввизантийской традиции Премудрость отождествлялась с Логосом. Это пониманиевытекало из I Кор I, 24. Первый храм Софии-Премудрости был посвящен Христу. 20. См. J. Меуепdorff. L'iconographie de la sagesse divine dans latradition Byzantine. - Cahiers archeologiques. 1959, 10, р. 259-277. 21. См. Г. Флоровский. Тварь и тварность -ПМ, Париж, 1928, вып.1, с.176-212, его же: Византийские Отцы V-VIII вв. Париж, 1933, с. 206, арх.Киприан. Антропология св. Григория Паламы. Париж, 1950, с. 282. Энергии, поучению св. Отцов, не входят в состав твари, но суть силы Божий, которыепронизывают бытие, созданное "из ничего". Тем самым сохраняется рубеж междутварным и безусловным. "Энергии" есть лишь иное название для библейскихТеофаний. 22. Быт 4, 7, 10; Ис 1, 8; Иер 51, 33, Плач 1, 1-2. 23. Притч 9,1 сл. Семь столпов "Дома Премудрости" означают егосовершенство. Семь - "обычный символ полноты и величия (ст. 2). Вино смешанос пряностями, чтобы сделать его крепче и приятней на вкус. Хлеб и вино (ст.5) символ учения и опыта, предлагаемых Премудростью" (Е. Lussier. Тhе Воокоf Рroverbs аnd Thе Воок оf Sirack. Соllegeville, 1965, р. 21). 24. См. еп. Михаил. Библейская наука. Учительные книги Ветхого Завета.Тула, 1900, с. 94. Некоторые исследователи указывают на связь образов двухжен (Премудрости и Блудницы) с древней финикийской поэзией. См.: W.Аlbright. From the Stone Age to Christianity, 1949, р. 365 ff. Глава одиннадцатая ДВА ИОВА Иудея, ок. 400 г. до н. э. Дай мне прямые ответы на проклятые вопросы! Г. Гейне Книга Иова издавна привлекала богословов и философов, художников ипоэтов своей удивительной красотой, силой и бесстрашием. Ее перелагалЛомоносов, Гете использовал ее сюжет в прологе своего "Фауста", Пушкинговорил, что в этой книге заключена "вся человеческая жизнь"; он специальноизучал еврейский язык, чтобы переводить "Иова". Кьеркегор утверждал, что вречах библейского страдальца больше мудрости, чем во всей философии Гегеля,а современный библеист Стейнман с полным основанием считает, что Книга Иова- шедевр, "равный греческим трагедиям и диалогам Платона, и достигает той жеглубины, что монологи Шекспира и Паскаля". При всем том в Библии нет книги более трудной и противоречивой. Ееавтор соединил притчу в духе традиционного благочестия с криком бунтующейдуши, безотрадную картину жизни - с назидательным "счастливым концом", образБога в виде восточного монарха - с учением о непостижимости Сущего. Всякнига от начала до конца парадоксальна, и правы те богословы, которыесчитают попытки свести ее к единой формуле и единому замыслу безнадежнымделом. Нелегко определить и место "Иова" в Ветхом Завете. Страстныйпатетический тон книги роднит ее с писаниями пророков. Тем не менее онарезко от них отличается. Пророки сознавали себя причастными к тайнам Божиим.Они несли людям непосредственно открывшееся им Слово. Иов же лишен этогосознания. Он недоумевает, вопрошает, взывает, но прямого ответа ему недается. Это наиболее философская часть Писания, философская - не поструктуре изложения и ходу мысли, а в силу того, что исходная точка ее -человек с его сомнениями. Иов не обладает истиной, он ищет ее, как искалиСократ или Декарт, однако ищет по-иному. Сократ начинал с признания своегоневедения, Декарт - усомнившись во всем; Иов - страдающий праведник - бьетсянад разгадкой своей судьбы и жребия человеческого. Он погружен во тьму,заблудился и ощупью пробирается к истине. По ряду признаков Книгу Иова можно отнести к писаниям хакамов. Но приэтом она далеко выходит за рамки их учения. Так, если читать лишьпрозаическую часть "Иова" - пролог и эпилог, может показаться, что мудрецпросто отстаивает высказанный в Притчах взгляд на страдания, которые невсегда следует рассматривать как кару, ибо часто они есть испытание,очищающее веру от своекорыстия. Однако основные - поэтические главыпоказывают, что этого объяснения автору недостаточно. Он оставляет позадиумиротворенную философию хакамов и смело спускается в самую бездну, во тьмубогооставленности. Мы ничего не поймем в этом загадочном творении израильской мудрости,если не будем учитывать, что двойственность Иова - этого образца терпения иодновременно мятежника, не желающего мириться со своей долей, - связана спроисхождением и композицией книги. В ней сплетены две различные темы, дваподхода, два Иова. Автор поставил рядом богословие мудрецов и свойвнутренний опыт, объединив их - почти механически - общей канвой. Книга Иова, как и большинство произведений хакамов, выносит религиюЗавета за скобки. Автор не хочет говорить от лица иудея, чтобы не касатьсятемы спасения народа как целого. Его волнует участь всех людей и участьотдельной личности. Поэтому он выбирает героя, не связанного со священнойисторией. Даже израильское имя Творца - Ягве- он не употребляет в основнойчасти книги, предпочитая называть Его: Элогим, Элоах, Шаддай - именами,общими для всей семитской традиции. Время жизни Иова отнесено к незапамятной эпохе. Он праведник, чтущийединого Бога, как Мелхиседек, и приносящий Ему жертвы в простоте, подобнопатриархам. Впоследствии иудейские раввины, а с ними и Отцы Церкви полагали,что Иов жил в домоисееву эпоху. По мнению некоторых древних толкователей, сказание о нем не более чемпритча(1). Тем не менее в Израиле имя Иова было известно давно и его считалилицом вполне реальным. Пророк Иезекииль, говоря о святых неизраильскогомира, называл наряду с Ноем и Даниэлем также и Иова(2). В египетскихдокументах XIV в. до н. э. упомянут палестинский царь Айав, и есть мнение,будто именно о нем и сложились легенды, легшие в основу Книги Иова(3)."Земля Уц", в которой жил Иов, по-видимому, одна из областей Эдома, и вполневероятно, что именно там нужно искать родину легенды(4). Как бы то ни было, ссылка Иезекииля на Иова доказывает, что эта легендав устной или письменной форме уже существовала в годы изгнания. Но КнигаИова имеет к ней такое же отношение, как гетевский "Фауст" - к народнымлегендам о Фаусте-чернокнижнике. Подобно тому как Софокл взял для своего"Эдипа" сюжет из фиванского предания, так и для автора "Иова" стариннаяпритча послужила отправной точкой для грандиозной ветхозаветной драмы. По всей вероятности, в прологе и эпилоге писатель почти буквальноповторяет содержание легенды. Поэтому и язык его намеренно архаичен истилизован. Мыслитель и поэт, за плечами которого стоял многовековой путьбиблейской религии с ее возвышенным учением о Боге, он изображает небеса наманер древних фресок или как художник-примитивист. Это должно оттенитьусловность нарисованной им картины. После нескольких слов об Иове, человеке "непорочном, справедливом,богобоязненном и далеком от зла", книга переносит читателя в надзвездныечертоги(5). На престоле, подобно царю, принимающему доклады вельмож,восседает сам Ягве, окруженный своими слугами-ангелами. Среди этих "сыновБожиих" выделяется один, названный "Сатаной", т. е. Противящимся. Это имя недолжно вводить нас в заблуждение: Противник - отнюдь не дьявол, как егостали понимать впоследствии. Он лишь исполнитель суровых предначертанийЯгве, подобный грозным ангелам-губителям. Его задача - испытыватьчеловека(6). Обойдя в который раз дозором землю, небесный обвинитель нашел,по-видимому, мало достойных людей. Но Ягве обращает его внимание на Своего"служителя" Иова: "Нет такого, как он, на земле". Это как бы повторение темыо праведниках, которыми спасается мир, впервые раскрытой в сказании обАврааме и Содоме. Но пример Иова не может смягчить отношения Сатаны к людям.Он не без насмешки утверждает, что праведность Иова результат вполнеопределенного расчета. "Служитель" просто куплен Богом, Который даровал емувсе, о чем мечтают смертные: власть, богатство, успех, прекрасных детей.Поэтому и благочестив он только до поры до времени. Но протяни-ка руку Твою, дотронься до всего, что есть у него, Разве не похулит он Тебя в лицо Твое?(7) Иов 1,11 Книга Иова здесь цитируется (с некоторыми изменениями) по переводу С.Аверинцева. Это очень важный момент. Здесь недвусмысленно ставится иод сомнениепопулярная трактовка Завета как сделки. И действительно, так ли ужвозвышенна преданность Иова Богу, если она приносится только в обмен наблагодеяния? "Разве не за мзду богобоязнен Иов?" Сатана как бы предвосхищаетте обвинения, которые не раз потом выдвигались против религиозной этики,якобы всецело построенной на "награде и каре". Отвечая Сатане, Ягве не просто отвергает его подозрения, но предлагаетему самому убедиться в его ошибке. Он отдает судьбу Иова в распоряжениеангела-скептика, чтобы показать ему безусловную верность праведника. Читателя книги может неприятно поразить: как это Бог делает человекаставкой в споре? Но не нужно забывать, что перед нами аллегория, притча,никак не претендующая на точное изображение реальности. Эта почти жанроваяпо тональности сцена, не лишенная даже оттенка иронии, - лишь литературныйприем, призванный раскрыть главную и очень серьезную мысль. Вспомнимевангельские притчи. Было бы поистине странно, если бы мы сочли подлиннымобразом Бога господина, который "жнет, где не сеял", или царя, в раздражениинаполняющего свой дворец уличным сбродом. В том же условном ключе изображены, по существу, и беды, которые Сатананавлек на Иова. Автор нагнетает их, не заботясь о чувстве меры иправдоподобии. Не успевает смолкнуть один горестный вестник, как уже вбегаетдругой, чтобы поведать о новом несчастье. Стада угнаны врагами, слугисражены молнией, дом рухнул и похоронил под руинами детей Иова... Писатель собрал здесь и людское и природное зло, чтобы направить удар водну точку. Он поступает, как впоследствии Вольтер, который в своем"Кандиле" с легкостью громоздил ужасы, чтобы опрокинуть теорию Лейбница онашем мире как о "лучшем из миров". Это почти гротеск, но цель в обоихслучаях достигнута. Герои показаны жертвами всех мыслимых невзгод. Итак, Иов во мгновение ока низринут с высоты могущества и счастья надно жизни. Но он переносит катастрофу с мужеством, подобающим истинномуправеднику: Наг вышел я из родимых недр и наг возвращусь назад. Господь дал. Господь взял. Благословенно имя Господне! Иов 1, 21 Казалось бы, после этого Сатана должен удовлетвориться: Иов доказалсвою веру, смирение и бескорыстие. Но недоверчивый ангел не унимается.Теперь он заявляет, что Иов держится стойко лишь потому, что сам жив-здоров."Кожа за кожу", - цинично повторяет он поговорку торговцев; у Иова есть ещечему радоваться. Вот если его самого поразит болезнь, неизвестно - останетсяли он столь же неколебимым в своем доверии к Богу. Ягве и тут дает Сатане полную свободу действий. Сохранной должнаостаться лишь "душа", то есть жизнь Иова. И вот недавний баловень счастья лежит на пепелище. Все отшатнулись отнего, пораженного недугом, который издавна считался знаком небесного гнева.Жена уговаривает Иова произнести хулу на Творца и умереть от Его руки, чтобыизбавиться от позора и мучений. Но Иов отвечает: Приемлем мы от Бога добро, ужели не приемлем зло? Иов 2,10 Книга ничего не говорит о его переживаниях и тайных надеждах. Иов лишь"не погрешает устами своими". Уповает ли он на милость Божию, которая вконце концов спасет его? Верит ли, что все совершающееся будет во благо?Этого мы пока не знаем. А то, что Иов будет говорить впоследствии своимдрузьям, относится уже к другой теме книги, к "другому" Иову. О мыслях же"первого", терпеливого Иова, нам остается только догадываться. В этом могутпомочь сказания о страдающем праведнике, издавна распространенные наВостоке. Таких прототипов Иова известно несколько. Прежде всего, это геройшумерской поэмы, расшифрованной в середине нашего века. Человек, о которомона повествует, как и Иов, потерял все, что имел. Истерзанный недугом,полный отчаяния, он слезно молит Божество о помощи: Пусть искусный певец оплачет мою злосчастную судьбу. Бог мой, над землею сияет яркий день, а для меня он черен. Злая участь держит меня в своих руках, отнимает у меня дыхание жизни. Бог мой, мой отец, зачавший меня, дай мне поднять голову. В конце концов стоны несчастного услышаны. Бог "внял правдивым иискренним словам" человека и "превратил его страдание в радость". Онисцелен, возвращен к жизни и обретает утраченное. Не ропот спас его, номолитва. Две аналогичные повести были написаны в Вавилоне. В одной из нихговорится о бедствиях некоего жителя Ниппура, который страдал не только отвнешних зол, но и оттого, что потерял веру в правильность своего отношения кБогу. Он совершал все обряды и приносил жертвы, теперь же, впав вничтожество, усомнился, и ему кажется, что все это было тщетным. Хотел бы я знать, что Богу приятно, Что хорошо человеку преступленье пред Богом, Что для него отвратительно хорошо его Богу. Кто волю богов в небесах узнает? Откуда людям узнать пути Божьи? (8) Другое сказание говорит о том же, и в обоих конец светлый: божествоспасает того, кто уповает на Него. Из этих примеров явствует, что проблематика Иова - добиблейская иобщечеловеческая. Мудрецы Месопотамии поставили ее задолго до Израиля ипопытались по-своему разрешить. Их вывод: когда в несчастье сердце человекаоткрывается Богу, Он слышит его. Но спасение мыслится в чисто земном плане.То же самое находим мы и в "Иове". Пролог и эпилог книги есть в сущности,просто ветхозаветный вариант халдейского сказания. Эпизод с Сатаной призван лишь подчеркнуть, что праведник остаетсяверным Богу не только в радости, но и в печали. Искуситель оказался неправ,и все возвращается на прежнее место: Иов вновь здоров и богат, у негорождаются дети, которые продолжат его род и унаследуют имение. О чембольшем, казалось бы, можно мечтать? Правда, современному читателю странно,что герой как будто слишком легко утешился, получив взамен прежних детей -новых. Но не будем забывать, что автор добросовестно воспроизводит старыйтип мышления, ту патриархальную древность, когда родовое сознание стояло ещевыше личного. Такова история "первого" Иова. Мы намеренно отделили его от "второго".Однако при всем их несходстве резко противопоставлять их было бы ошибкой.Думается, что библейский писатель не случайно свел обоих в одной книге. Врядли он хотел лишь прикрыть назидательной притчей тяготившие его сомнения идумы. По мнению Кьеркегора, тонкого истолкователя Книги, величие Иовапроявляется не тогда, когда он говорит: "Бог дал. Бог взял", а когда из егогруди вырывается крик отчаяния. И все же с этим трудно согласиться. В своеммужестве "первый" Иов не менее велик, чем "второй"-в своем ропоте*. Автор,видимо, сознавал это и, частично допуская правоту старой притчи, не сделалбы легендарного Иова своим героем, если бы не восхищался его беззаветнойверой, если бы не видел смысла в "испытании". Он не мог пренебречьтрадиционной идеей воздаяния, пусть даже порой она трактовалась упрощенно. Иесли в диалогической части книги он вступает в полемику с этим пониманием,то не в смысле полного неприятия, а скорее во имя борьбы против схематизма ивульгаризации. Для него было очевидно, что проблема бесконечно сложнее, чемполагали прежние поколения. Именно это открылось писателю, стоявшему нарубеже новой эпохи ветхозаветного сознания. ----------------------------------------------- * Примечательно, что Достоевский, которому, казалось бы, так близок"второй", бунтующий Иов, нашел больше проникновенных слов для "первого",терпеливого (братья Карамазовы). Уже шумерская поэма пытается объяснить бедствия человека его грехами:"Ни одно дитя не рождается от женщины беспорочным". Нечто подобное было, вероятно, и в народном сказании Об Иове. Этусюжетную линию автор книги использовал, чтобы подвергнуть критике доктрину опрямой связи страдания с грехрм и карой. К Иову, прослышав о его крушении, приходят друзья: Элифаз, Билдад иСофар - такие же почтенные идумейские шейхи, как он сам (9). Они едва узнаютего в том покрытом струпьями старике, который сидит на пустыре, где сжигаютмусор. "Тогда возвысили они голос свой и возрыдали, и разодрали каждыйодежду свою, и метали прах на главы свои к небу. И сидели они при нем семьдней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели они, чтоскорбь его весьма велика". Это потрясающая по своей выразительности немая сцена: четыренеподвижные фигуры, четыре человека, подавленные горем и состраданием.Друзья сделали сначала самое большее, что могли - молча несли с Иовом бремяего беды. Но не для этого привел их на пустырь автор книги. Начинаетсябеседа, открывается новая, драматическая часть "Иова", где будуг долгоговорить и спорить, сетовать и обличать. Стон агонии сольется в ней сбогословскими рассуждениями; читатель окажется совсем в иной атмосфере,нежели в прологе и эпилоге. Три цикла бесед - наиболее оригинальная часть книги(10). И естественновозникает вопрос о создателе "второго" Иова: кто он был поэт или философ,вложивший в уста идумейского патриарха и его друзей слова, которые неперестают волновать людей по прошествии веков? По обычаю многих восточных писателей он не открыл своего имени, он дажене доставил в заголовке имени Соломона или кого-либо из других авторитетовдревности. Это еще более таинственная личность, чем Второисайя, который хотябы намекал на события своего времени. И все же некоторые догадки и предположения и об авторе "Иова" выдвинутьможно. Прежде всего - когда он жил? Из книги видно, что поэт знаком сучением Иеремии и Иезекииля о личной ответственности человека перед Богом.Ни Иов, ни его друзья не допускают мысли, будто он наказан "за грехи огцов".Значит, книга едва ли могла быть создана ранее плена. До этого времени вбиблейской письменности не появляется и образа Сатаны. На период ВторогоХрама указывает также и обилие арамейских слов. Наконец, сходство списаниями хакамов и последних пророков - Малахии и Захарии - довершаеткартину. Книга не могла быть написана позднее III века до н. э., ибо тогда вИзраиле уже рождается "чаяние воскресения мертвых", которого автор "Иова" незнает. Следовательно, наиболее вероятной датой составления книги можносчитать конец V- начало IV века (11). Написана она, по-видимому, вИерусалиме. На это указывает изысканный литературный стиль драмы, которыйтрудно предполагать у жителя провинции. Бесспорна широкая образованность поэта, его знакомство с литературойЕгипта, Финикии и Вавилона. Описания природы предполагают обширнуюосведомленность автора о чужеземных странах. При всем этом он - иудей,всецело проникнутый духом Писания. В его книге ясно ощущается дух псалмов ипророческих книг. Это, однако, нисколько не лишает поэму своеобразия. Языкее ярко индивидуален, что проглядывает даже за традиционными литературнымиприемами (в книге свыше семидесяти слов, нигде больше не встречающихся настраницах Библии). Вполне возможно, что автор "Иова" сам пережил какую-то трагедию. Можетбыть, именно поэтому его герой говорит о страдании с таким жаром и болью.Были попытки связать эту тему с тяжким жребием Израиля, но, как уже былоотмечено, в книге речь идет о судьбе личности, даже не об иудее, а очеловеке вообще. Произведение родилось из опыта жизненной катастрофы и опытаверы его создателя. То, что "Иову" суждено было войти в Священное Писание - не случайность.Библия охватывает все аспекты бытия человека перед лицом Божиим. Было быогромной потерей, если бы в хоре ее голосов не звучал вопрошающий истрадальческий голос Иова. Семь дней не произнося ни слова, сидели друзья вокруг поверженного. Новот Иов неожиданно первым нарушает молчание, восклицая: Да сгинет день, в который рожден я, и ночь, что сказала: "зачатмуж!"... Зачем не умер я при исходе из чрева и не сгинул, исходя из недр? Иов 3,3,11 Это как бы сигнал к восстанию. Иов загнан к самому последнему пределу,где гаснет разум и остается один крик... Что скажут ему друзья? Ведь он бросил вызов и им, мудрым, набожным иуверенным в правильности всего происходящего. Ответы друзей и сетования Иова - это не драма в античном смысле слова.Перед нами скорее серия монологов, произносимых в присутствии слушателей.Порой собеседники почти игнорируют друг друга и обращаются либо к невидимойаудитории, либо к самому Богу. Здесь нетрудно увидеть спор автора с самимсобой. Он как бы разделился, но каждое из его воплощений имеет свои черты исвое отношение к спору. Почтенный Элифаз Теманский олицетворяет духисконного благочестия и традиции. Он говорит вдохновенно и искренне, хотя внем видны и узость, и самоуспокоенность. Билдад меньше склонен кразмышлениям, духовный опыт его беднее. Он бездумно принимает веру отцов иглух ко всем сомнениям. Софар уже не просто отбрасывает их, но переходит воткрытое наступление, считая любое роптание признаком нечестия. Сам же Иов -человек, раздавленный своим горем, уставший от елейных слов и взыскующийБога Живого, от Которого только и ждет разрешения всех мук. В его речах, какв фокусе, собрана вся боль мира. Зачем? - без конца спрашивает он, изнывая вприступах невыносимой тоски. Здесь уже нет речи о споре Сатаны с Богом и искусе. Эта тема исчерпанаи фактически оставлена. Проблема обнажена до основания во всей своейостроте. Личное крушение Иова приводит мудреца к раздумьям о скорбях всегочеловечества, особенно - о страданиях невинных. Эта тема издавнасопровождала религиозную мысль древнего и нового мира. Но с Книгой Иова побеспощадности и силе, с какой в ней ставится вопрос о страдании, можносравнить лишь произведения Достоевского. Для него самой страшной загадкойявляется страдание ребенка. Автор же "Иова" берет пример не менее страшный:горе беспомощного старика, для которого уже нет никакой надежды, нетбудущего. Он ничем не защищен и сознает, что ждать ему больше нечего. Всюжизнь трепетал Иов, предчувствуя беду, и вот она пришла: Ведь то, чего я ужасался, постигло меня, и чего я боялся, приходит комне. Нет мне затишья, нет мне покоя, и нет мне мира! Иов 3,25-26 Страдание ставит человека перед всем, что не есть он сам, как переднепонятной, почти враждебной силой. Он видит бессмыслицу зла, абсурдностьмира, которые ужасают его душу и с которыми он не хочет, не можетпримириться. Стоик вел бы себя иначе, но потому лишь, что Бог и "равнодушнаяприрода" для него, по существу, одно и то же. Его Божество подобно водопаду,который уносит человека, чтобы снова вернуть его в круговорот мироздания.Иов же - сын веры - знает о Сущем иное, и потому-то он столь дерзок в своеммятеже и неотступен в требовании, мольбе и призыве...