Смерть как плод

Для этой смерти, предстающей в качестве задачи, выполняемой человеком в исключительном напряжении сил, здесь возникает особый, характерный для трактования смерти на данной стадии развития Рильке образ: смерть как некий внутренний плод, который человек должен довести до состояния зрелости (die Reife). Так, о малой смерти далее говорится: это

«не наша смерть; та,

что в конце нас забирает,

ведь для нее мы вовсе не созрели» (II 274) (97).

Умирающим в неподлинности противопоставляется их подлинная, невыполненная ими задача:

«Их собственная (смерть) висит зеленой,

без сладости — не зреющий в них плод» (II 273) (98).

И этому затем противостоит по-настоящему исполненная «большая смерть»:

«Большая смерть,

что каждый в себе носит,

есть плод,

который средоточие всего (II 273) (99).

Лишь иным ракурсом этой же самой идеи затем станет образ смерти как ребенка, что должен быть рожден человеком в качестве исключительно личного, внутреннего результата, который ему необходимо произвести в своей жизни. Так, в «Мальте» дитя и смерть обозначаются как «два плода» женщин. Так, Рильке пишет о человеке как «смертеродителе» (der «Tod-Gebärer») (II 275), и посредством этого образа потом, соответственно, говорится об отказе человека от подобной его задачи:

«И если время родов, то рождаем

мы нашей смерти мертвый выкидыш» (II 275) (100).

Итак, в обеих картинах общим является аллегорий, органического роста, которая предлагается здесь в качестве истолкования «собственной смерти»: смерть как нечто, что зачаточно включено в нашу жизнь и что должно нами в ней заботливо выращиваться.

Может быть, сильнее всего в «Мальте» говорится о смерти камергера: «Эта была грозная, роскошная смерть, которую камергер всю свою жизнь в себе носил и из себя же приближал... Как посмотрел бы камергер Бригге на того, кто пожелал бы, чтобы он умер другой смертью, нежели этой. Он умер своей тяжкой смертью. И если я думаю о других, которых я видел или о ком слышал, — это всегда то же самое. У всех у них была своя собственная смерть. Эти мужи несли смерть под доспехами как "пленника"» (V 21 f.).

Большая и малая смерть образуют тему, обращение к которой в «Мальте» совершается на протяжении всей книги все с новых и новых сторон, которая испытывается в постоянно возобновляющихся изображениях смерти. Только теперь подле мыслей о растительной «зрелости» последней сильнее выступает мысль об активно формирующих «делах» (die gestaltende «Arbeiten»), насколько это уже было запечатлено в приводимом отрывке, где речь шла о хорошо «выделанной смерти», или же в «Реквиеме» («Reqviem»):

«Это была смерть хорошей работы,

полно развитая,

та своя смерть, что нам присуща,

ведь мы ею живем» (II 341) (101).