Свадебный ритуал

Свадебный обряд в духовной культуре донского казачества занимает, пожалуй, центральное положение как по сохранности элементов, так и по объему обрядово-ритуальных действий, состояний, речевых и фольклорных текстов, атрибутов, предметов, действующих лиц и словаря. Как и в любой другой этнической культуре, свадьба на Дону имеет свои хронотопные особенности, продолжая одновременно с ними определённую традицию, точнее, возвращаясь к ней в ходе своей эволюции. Нет ничего исключительного и в том, что свадьба – наиболее популярный обряд среди донских историков, краеведов, этнографов, фольклористов, а теперь – и этнолингвистов. Среди публикаций наиболее значимыми представляются работы В.Д.Сухорукова^[1], A.M.Листопадова^[2], В.Броневского^[3], Н.И.Краснова^[4], С.Номикосова^[5], A.M.Савельева^[6], Е.П.Савельева^[7]. Существенно пополняют наше представление о свадебном обряде архивные материалы – рукописи Х.И.Попова^[8] и безымянного автора^[9]. Расширяют географию сведений об обряде публикации в периодической печати XIX-XX вв. и научных сборниках С.Анашкиной «Свадебная обрядность донецких казаков»^[10], А.В.Миртова «Казачья свадьба на хуторах Митякинской станицы»^[11], Полякова «Старинная донская свадьба»^[12], Я.Реброва «Старочеркасские свадебные обряды»^[13] и др. Предварительные итоги изучения обряда подвела в кандидатской диссертации Е.Ф.Критска-Иванова^[14], ориентируясь прежде всего на фольклорные тексты обряда. Перечисленные работы в той или иной степени служат основой для современных компилятивных описаний обряда^[15].

Большой фактический материал по донскому свадебному обряду, с одной стороны, делает возможным описание его истории на протяжении почти полутысячелетия, с другой – свидетельствует о незавершенности темы, более того, предполагает дальнейшее изучение с целью его этно- и лингво-картографирования. Лишь в этом случае картина приобретет завершенность, а исследователь получит право на окончательные выводы. В рамках объема данной статьи и на основе собранного и далеко еще не полностью обработанного полевого материала предпримем попытку некоего общего обзора донской казачьей свадьбы.

Выделение в восточнославянском свадебном обряде двух его разновидностей (типов): вирилокальной (с подавляющей ролью жениха) и уксорилокальной (с преимущественным положением невесты) свадьбы – и территориальная отнесённость первой разновидности к русскому Северу, а второй – к Белоруссии, Украине и исконным землям юга России делает актуальным вопрос об отнесенности этих дефиниций к казачьему Дону. На наш взгляд, у донских казаков оба типа органично сочетаются, взаимодополняя друг друга и исключая крайности вроде «клетного обряда» у украинцев или похоронных плачей по невесте у севернорусов. Общеупотребительное клише «Я из родительской воли не выходу» касается в равной степени как жениха, так и невесты, причём последняя обладает относительной свободой выбора и даже правом вето на предполагаемую кандидатуру в мужья^[16]. Если окинуть взглядом весь обряд, то всё предсвадебье и начало дня свадьбы вплоть до венчания сосредоточено на половине невесты, которая, будучи засватанной, определяет весь ход подготовки к бракосочетанию, отводя жениху пассивную роль: посетить вечеринку у невесты, забрать приданое (постель), терпеливо ждать результатов переговоров дружка со свашкой у закрытых ворот, терпеть капризы продавцов места рядом с невестой в эпизоде сидения на посаде и т.д. И лишь после венца инициатива постепенно переходит к молодому супругу, хотя сама молодуха вплоть до финального эпизода остается в центре внимания участников обряда. Косвенно, но весьма выразительно самостоятельность невесты подтверждает следующий фрагмент рассказа донской казачки о предназначении приданого:

«Вазьмёть он йиё вот такую-ты вот, ф платтицы, он: "Та мне большы нихто ни нужын, мы нажывём сабе!" А раньшы этава нет. Восимь падушык, пярину хорошую, две ватных адиялы, читыри прастины – полностью справить. А сундук – сорок рубашек накладуть туда, вот, надявать на телу. Эта фсё чистачки. А раньше ис сваво сундука год целый пользуисси. А тады ни шматочка в этам дваре ня купять, ни метра. И ни абижаица. Гот прайдёть, тада ани купять ей на зависку, на фартук купять, а ана тада пакланица в ноги, што купили ей на фартук» ^[17]. Ирония последней фразы – в том же ключе относительной свободы казачки в семейной жизни, что и знаменитая донская кладка, включающая «крытую шелковым или шерстяным матерьем шубу, овчинную нагольную шубу, два платья ситцевых (или одно шерстяное), два платка, колпак и башмаки – новые»; её родители невесты выговаривают... от родителей жениха к браку»^[18]. Эту свободу поведения в предбрачный период и после венца казачка должна была завоевать, доказать полным сосредоточением на семье, муже, детях и доме после свадьбы, самоотверженной жертвенностью во благо рода, занятием того места в казачьем обиходе, которое она сама с печальной иронией обозначает присловьем «я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», Добавляя к нему шутливо-объективное «казак же в доме для красоты». Путь к свободе был очень долог, потому что почти 5 веков назад свадьбу на Дону играли совсем иначе.

Этот обряд «рыцарского» периода истории донского казачества (XVI-XVII вв.) описан едва ли не каждым историком или краеведом: «... Жених и невеста, согласившиеся вступить в супружество, являлись вместе на местную площадь во время народного собрания (т.е. на казачий Круг. – Б.П.). Здесь, помолившись Богу и кланяясь на все стороны, жених называл свою невесту по имени и говорил ей: "Будь ты мне жена", и невеста же, поклонившись жениху в ноги и назвав его по имени, говорила ему: "А ты будь мне мужем". После этого брачившиеся целовали друг друга и принимали от собрания поздравления с вступлением в законный брак, затем торжество оканчивалось пиршеством»^[19]. Здесь, в этой редуцированной свадьбе XVI—XVII вв., уже заложены существеннейшие черты донского свадебного обряда. Это, во-первых, общественный характер обряда, особенно ярко подчеркиваемый впоследствии так называемым «свадебным колдуном» (см. об этом ниже). Свадьба совершалась на казачьем Кругу, и им же выносился окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. Во-вторых, патронажная роль мужа-казака, берущего под свою защиту новобрачную. Наглядным доказательством этой роли служит укрытие полою одежды женщины, переходящей от одного мужа к другому: «Прикрытие полою казаки почитали очень важным символом: оно значило снять с отказанной жены бесчестье развода»^[20]. Трогательно патронажную роль казака-мужа подчеркивает его фуражка в красном углу вдовьего дома: и после смерти казак заботится о той, с которой получил благословение общины. Наконец, минимальная сакрализация обряда, в котором православие явлено лишь обязательной перед любым делом молитвой. Конечно, в то время церквей на Дону практически не было, а батюшка избирался самими казаками на Кругу из своих же собратьев на определенный срок, после которого он, так сказать, возвращался в строй. Но следует, видимо, согласиться с тем, что благословение брака Кругом было выше Божьего благословения. Дело дошло до того, что в своё время грозный атаман Степан Разин выгнал с Дона попов и велел играть свадьбы «у вербовых дерев»^[21], т.е. вернул донскую свадьбу едва ли не к языческой («умыкание невесты у воды») традиции. Религиозное своеволие донских казаков оказалось настолько устойчивым, что главным «ангелом-хранителем» свадебной церемонии даже в конце XVIII – начале XIX в. на Дону считался находящийся перед или подле жениха ведун (сбережатый), которого «дружко обязан был приискать заблаговременно и который не отлучался от жениха до окончания брака, наблюдая, чтобы на порогах и притолках, где ему надлежало проходить, не было чародейства и чтобы в пищу и питьё не примешал кто порчи»^[22]. С установлением церковной составляющей свадебного обряда (икона в храбром поезде, венчание-благословение молодых иконой при встрече в доме жениха) ведун стушевался и постепенно трансформировался в свадебного колдуна. Но обычай оберегания жениха и невесты не только не утратился, но приобрёл самые разнообразные формы: и одевание рыбачьей сети под платье невесты (сейчас этого уже нет), и уголки крестиком на венчальном наряде невесты, и пшено в сапоге жениха, и мак вместе с зерном и хмелем во время обсыпания молодых, и т.д. В этом же ряду и белый платок, за который держатся новобрачные при входе в дом: «Друшко за платощик маладых – фсигда шоп диржались – видеть. Шоп за прыталку аци ни прислонились рукою, а то эти кылдуны, фcе ведьмы – ани фcё загаваривають: на пярилах, на энтих (притолоках. – Б.Н.). Он как видеть – а мы ш иё аппёрли – знащить, фсё: уже ты или жыть ни будиш, или сохнуть будиш»