Глава X байки смотрителя маяка

Это чувство чего-то упущенного оконча­тельно забылось, едва мы дошли до дома. Все взрослые были уже в сборе. Мамы, ес­тественно, были на кухне, из которой веяли на двор аппетитные запахи разогретого обе­да, а папа и дядя Сережа пилили дрова.

Ну, как лиса? — сразу же спросил Ванька.

Отлично! — рассмеялся отец. — Про­снулась, повертелась в сомнении и шмыгну­ла в свою нору. Я наблюдал за ней в бинокль, а Сергей снимал, поставив объектив на наибольшее приближение. После обеда можем поглядеть, что получилось... Баста, Сергей! Перед ужином наколем эти полеш­ки, чтобы поразмяться, и сложим в полен­ницу.

— А мы нашли вторую лису, — выпали­ла Фантик.

— Да ну? — Отец повернулся к нам. — Как и где?

Мы стали наперебой рассказывать. Из-за того что мы перебивали друг друга, рассказ получился немного путаным, но в общем вполне понятным.

Молодец этот смотритель маяка! — развеселился дядя Сережа.

Теперь лису можно, что называется, голыми руками брать!

Голыми руками мы ее все равно брать не будем, — сказал отец, — но, во всяком случае, можно не пускать Топу по следу и избавить лису от лишнего стресса. К вечер­ку прогуляемся.

И мы с вами! — сказал я. — Смотри­тель приглашал нас на чай. И... и Петька приезжал, Птицын!

Чего ему надо? — Отец сразу посерь­езнел.

—- Его отец хочет с тобой поговорить, — сказал я. — Вроде надо обсудить с тобой что-то важное, и, пока не обсудит, ни словечка милиции не скажет.

Что-то важное, значит? Интересно что? — пробормотал отец.

Наверно, можно или нет выдавать этих силуэтчиков! — выпалил Ванька.

Отец секунду недоуменно глядел на него, потом все понял.

Ах да!.. Когда мы пересеклись с Михаил Дмитричем на воде, он рассказал мне, что яхтсмены — это авторская группа про­граммы «Силуэт». Вы, значит, и до этого самостоятельно докопались? Да, пожалуй, лисиц заказали Птицыну именно они. То есть не лисиц. Они заплатили ему за съемку, а он решил, что для убедительности нужно продемонстрировать и «плоды своего труда».

Или они специально попросили его до­стать живых крестовок, чтобы потом отснять, как они бегут! — сказала Фантик. — Черные кресты очень выразительно смотрелись бы сквозь легкий утренний туман. А потом их можно было бы как-нибудь эффектно смон­тировать — например, с черными крестами заброшенных церквей на фоне неба: мол, наша природа в такой же опасности! Во за­ставка бы получилась! — Фантик подняла оттопыренный большой палец.

Отец, смеясь, повернулся к дяде Сереже:

Я смотрю, твоя дочь уже освоила азы профессиональной съемки: композиция, кадр, освещение, монтаж и так далее!..

А как же! — с шутливой гордостью от­ветил дядя Сережа. — Ведь кто учитель?

Словом, Птицын хочет посоветоваться со мной, можно выдавать телегруппу или нет. — Отец покачал головой. — Ну что у них за психология?.. Здоровые мужики, а как малые дети, честное слово! Сперва на­шкодят, потом начинается: этому взрослому я сознаюсь, а тому нет, потому что этот взрослый хороший, а тот плохой... И что мне ему теперь сказать? Скажу «называй их спо­койно, им ничего не будет», а им потом все-таки всыплют, — Птицын всю веру ко мне потеряет! Скажу «трижды подумай, прежде чем называть, потому что им все-таки мо­жет нагореть» — это почти подсудное дело, помехи следствию... М-да, разговор будет сложным. Ладно, попробую прокатиться ве­черком. Тогда надо пораньше усыпить лису, отвезти ее в заповедник, а на обратном пути заехать в КПЗ...

Миша заглядывал, — сказал я. — Он собирался потолковать с яхтсменами, чтобы они сознались. Мол, если удастся доказать, что Птицын все это сделал для докумен тального фильма о вреде браконьерства, то ему ничего не будет и его выпустят.

Знаю я, — кивнул отец. — Он встретил меня на обратном пути...

И что? — живо спросили мы.

Яхтсмены пока молчат. То есть взяли срок подумать до утра и утром дадут окон­чательный ответ. Видно, им надо решить для себя, честно с ними играет Михаил Дмитри­евич или нет.

Почему ты все время называешь его «Михаил Дмитриевич»? — спросил Ванька. —* Ведь мы все называем его «Миша».

Отец усмехнулся:

Потому что вы моложе его, а я стар­ше, вот и все. И если я буду называть его Мишей, он может начать комплексовать, что я его за зеленого птенца держу и его долж­ность ни во что не ставлю. То есть с вашей стороны такое обращение нормально, если вы сдружились, а с моей может звучать чуть-чуть унизительным для него. Понятно?

Понятно... — закивали мы.

Тогда идем обедать. Шагом марш! — сказал отец.

Мы прошли на кухню. Обеденный стол уже был накрыт, а на разделочном столе возле мойки разложена добыча наших мам: штук по двадцать роскошных белых и подосиновиков, горка крепких подберезовиков— черноголовиков, лисички и маслята. По двум отдельным тазам были разобраны волнуш­ки и чернушки.

Ух ты!.. — завопили Ванька и Фантик.

Это еще что! — сказала мама. — Гриб, можно сказать, пошел. Мы совсем немного ходили, краем леса, а если б прочесали лес...

Все, завтра идем за грибами! — сказал Ванька. — Сегодня обновим лодку, а завт­ра — в лес!

Какую лодку? — спросила тетя Катя.

Ту, о которой уже был разговор, — от­ветил я. — Которую мы починили... Вы не помните?

Ах да! — припомнила тетя Катя. — И что, она действительно на ходу?

Еще как? — сказала Фантик. — Мы со­вершили пробное плавание — и это просто здорово!

А сегодня мы проплывем подольше, — сказал Ванька. — Хотим проплыть на свет маяка, как пираты!

Ночью, в темноте? — осведомилась мама.

Тетя Катя тоже нахмурилась.

— Будет уже темно, но еще не ночь, а вечер, — поспешно сказал я. — Мы хотим отбыть часов в восемь-девять. Ну, словом, сразу после ужина. И будем идти вдоль са­мого берега!

Тетя Катя с сомнением покачала головой.

Да ладно, пусть сплавают! — вмешал­ся дядя Сережа. — Если Леонид не против, то можно. Он ведь все здешние места знает, со всеми их ловушками. Ты не против, Лео­нид?

Не против, — ответил отец. — Если по­обещают быть осторожными и не задержи­ваться.

Мы охотно пообещали, и Ванька спросил:

— А можно после обеда поглядеть лису?

Взрослые сначала не поняли, потом отца осенило:

— Видеосъемку лисицы? Конечно, можно!

И после обеда мы все перешли в гости­ную. Дядя Сережа принес видеокамеру, от­соединил от телевизора наш видеоплеер и вместо него подключил в штекер саму ви­деокамеру.

Разве нельзя вставить видеокассету прямо в видюшник? — удивился Ванька.

Нельзя, — сказал дядя Сережа, откры­вая камеру и демонстрируя нам совсем ма­ленькую кассету. — Это кассета, на которую снимают. Чтобы посмотреть прямо на видео, ее надо сначала вставить еще в одну кассе­ту, нормального размера, устроенную так, чтобы передавать изображение с нее на эк­ран. Я не захватил такой дополнительный футляр, вот и получается, что надо смот­реть прямо с камеры...

Надо и нам обзаводиться видеокаме­рой, — сказал отец. — В заповеднике много такого, что стоит запечатлеть на видеоплен­ку. Я, правда, снимаю кое-что на старень­кую кинокамеру, но с этим всегда много возни.

Попроси какой-нибудь английский или немецкий заповедник, с которыми ты в пе­реписке, — предложил дядя Сережа. — Я думаю, они с удовольствием подарят тебе видеокамеру. Для тамошних биологов видео­камера давно стала одной из самых необхо­димых вещей при полевых исследованиях...

Он нажал кнопку, и мы увидели очерта­ния Лисьей горки. Сначала расплывчато, по­том резкость отрегулировалась. Лиса спала. Вот она начала шевелить лапами, подняла морду. Осторожно встала, несколько ошале­ло поглядела вокруг. Обнюхала землю око­ло норы, заглянула в нору и отпрянула. Вид­но, ее смущал человечий запах, который еще оставался. Потом, покрутившись еще немного и удостоверившись, что посторонних нигде, рядом нет, она шмыгнула в нору— и про­пала из виду.

— Все! — удовлетворенно сказал отец. — Водворена на место. А теперь короткий от— дых, и отправимся за второй лисой.

Мы на полчасика разбрелись по своим комнатам. Фантик опять залегла читать «Парк Юрского периода», Ванька стал во­зиться с недособранной картинкой-голово­ломкой, а я просто растянулся на кровати. Ко мне опять вернулось ощущение какой-то несостыковки во всей этой истории, и надо было разобраться с блуждающими разрозненными мыслями.

Скорее всего, меня смущало то, что слиш­ком усердно никто никого не хотел выдавать. Птицын — яхтсменов, яхтсмены — Птицына, самогонщик — опять-таки Птицына, и Пти­цын самогонщика (что, впрочем, вполне по­нятно). Чумов и Шашлык— «деда», мили­ция — нас Чумову и Шашлыку, смотритель маяка — лисиц и вообще то, что ему извест­но... А ему должно быть что-то известно, ведь он находился поблизости от места событий... Если силуэтчики плавали к берегу в спаса­тельной шлюпке, чтобы снять интервью с Птицыным и забрать у него крестовок, то, скорее всего, смотритель маяка должен был это заметить... А уж откуда лисицы взялись, он тем более должен был сообразить! Не мог он всерьез уверять, будто ведать не ведает, откуда они объявились на острове...

Мне казалось, что в нежелании выда­вать друг друга, в которое утыкаешься со всех сторон, должен быть какой-то общий центр, общая точка... Может быть, не боль­шой и броский центр, как стандартные ви­деокассеты, к которым мы привыкли, а ма­ленький, трудно различимый, как рабочие видеокассеты, которые нам продемонстри­ровал дядя Сережа. Интересно, телевизи­онщики пользуются такими же маленьки­ми кассетами или в их камеру можно встав­лять и большие, нормального размера?.. Я ведь не видел, какими кассетами они пользу­ются. Миша забирал кассеты без нас. Я ав­томатически вообразил, что у него в сумке лежат большие, нормальные кассеты, но ведь там могли лежать и маленькие...

Словом, вернулся я к основной мысли: если обнаружить эту точку, этот непримет­ный центр, вокруг которого все вертится, то все объяснится и встанет на свои места. Мо­жет, и глупая мысль, но мне она почему-то казалась очень правильной.

Беда в том, что от этой мысли я дальше не мог сделать ни шагу. И когда мы отпра­вились к маяку — я, Ванька, Фантик, отец и дядя Сережа, я нисколько не продвинулся в своих раздумьях.

Мы вышли на поле и увидели, что у вхо­да на маяк стоит смотритель и оживленно разговаривает с тремя яхтсменами. Казалось, они время от времени даже руками взмахи­вают, будто обсуждают что-то очень горячо. При этом было не похоже, что они ссорятся. Они именно обсуждали что-то, и, видимо, у яхтсменов было свое мнение, а смотритель навязывал им свое, потихоньку склоняя на свою сторону.

Интересно, о чем они спорят? — ска­зал Ванька.

Наверно, обратились к Виссариону Се-вериновичу за советом как к местному жи­телю: стоит им выдавать Птицына или нет, — хмыкнул отец. — Судя по всему, Се-вериныч убеждает их не делать того, что они хотят. Ну, он им мозги запудрит! Он ведь вполне может претендовать на титул Барона Мюнхгаузена Всея России и не от­пустит этих несчастных до тех пор, пока у них голова не закружится и они не переста­нут соображать, на каком они свете!

У тележурналистов должна быть ус­тойчивая психика, — рассмеялся дядя Се­режа. — Ведь им приходится иметь дело с самыми разными людьми.

— Мне кажется, Севериныч самую устой­чивую психику раскачает, если начать при­нимать каждое его слово за чистую моне­ту, — иронически заметил отец.

При виде нас собеседники умолкли.

В общем, ладно, до вечера! — сказал Павел.

До вечера! — откликнулся Виссарион Северинович.

Здравствуйте! — сказал я. — А вы все сидите на приколе?

Да, попросили задержаться еще на сут­ки, — ответил Алик. — Ничего не поделаешь, надо так надо.

Павел внимательно приглядывался к ружью, висевшему за плечом отца.

Простите, вы охотник? — поинтересо­вался он.

Нет, — ответил отец. — Смотритель за­поведника.

Семеныч за лисой притопал, усыпить и в заповедник вернуть, — вмешался смот­ритель маяка. — Точно, Семеныч?

Все точно, — кивнул отец. — Где лиса?

За моей лодкой пристроилась, — сооб­щил Виссарион Северинович. — Даже ямку там себе выкопала, возле убежища.

Вот и хорошо.

Простите, а можно снять на видео, как вы будете ее усыплять и забирать? — спро­сил Сергей.

Пожалуйста, — ответил отец. — Толь­ко не мешайте и лису не вспугните.

Ни в коем случае... Я мигом! — И Сер­гей помчался к яхте.

Интересная, наверно, у вас работа... — проговорил Павел.

Да, ничего себе, — кивнул отец.

Вы не хотели бы о ней рассказать?

Для программы «Силуэт»? — осведо­мился отец. — Да нет, пусть другие о себе" рассказывают.

Из-за этой дурацкой истории все вок­руг уже знают, кто мы такие! — с досадой проговорил Алик.

Отец только плечами пожал. А тут и силуэтчик Сергей примчался с видеокамерой.

Можно мне пристроиться в окне мая­ка? — спросил он у Виссариона Севериновича. — Оттуда обзор лучше всего.

Разумеется, — кивнул смотритель. — Давайте все туда поднимемся, кроме тех, кто делом должен заниматься.

Все мы, кроме отца и дяди Сережи, под­нялись на второй этаж маяка и сгрудились у открытого окна.

Отец и дядя Сережа сработали быстро и ловко. Дядя Сережа на всякий случай размотал вокруг лодки сети, которые были у него в рюкзаке — вдруг отец промахнется, — а отец вспугнул лису. Лиса метнулась из-под лодки, отец выстрелил, лиса, пробежав еще шага два-три, упала и уснула. Отец и дядя Сережа аккуратно подняли ее, уложи­ли в большой короб с дырочками, который был в другом рюкзаке, на спине у отца, смо­тали сети и, помахав нам руками, заспеши­ли через остров к отцовскому катерку.

— Вот и все... — вздохнул Сергей, выключая камеру.

Яхтсмены распрощались со смотрителем и ушли. Мне показалось, они хотели еще что-то сказать, но, видимо, решили не про­должать при нас незаконченный разговор.

— А вас я чаем угощу, как обещал, — бодро сказал смотритель.

Мы согласились, сказав, что только лод­ку проведаем. Лодка была в полном поряд­ке. Она провела на воде уже часов пять — и дно ее было совершенно сухим.

Надо будет и изнутри ее покрасить, — задумчиво проговорил Ванька. — Но это по­том... Перегоним ее в нашу бухточку?

Зачем? — сказал я. — Она здесь отлич­но стоит. И стартовать отсюда вполне удоб­но. Выйдем на открытую воду, проплывем вон туда и повернем к маяку...

А потом можно будет сделать и мачту с парусом, — предложила Фантик. — И может быть, маленький навесик на корме. Во­обще будет не лодка, а загляденье.

Можно, — согласился я. — Только не придется ли наращивать и утяжелять киль, чтобы она не перевернулась.

И тогда отправимся в далекие похо­ды! — сказал Ванька. — Например, на ост­ров Коломак.

Сплавать на один из соседних островов, Коломак, безлюдный и всеми покинутый, где сохранились развалины древнего архиерей­ского подворья, было нашей давней мечтой.

— Разумеется, — сказал я. — Если мы докажем, что умеем хорошо управлять лод­кой и плаваем осторожно, по правилам, то нас и на Коломак отпустят.

И мы вернулись к смотрителю. К нашему приходу он успел расстараться: накрыл стол чистой скатертью, поставил красивые чаш­ки, положил в розетки меду и черничного варенья и крупными ломтями нарезал сдоб­ную плетенку с маком. И даже горстка шо­коладных конфет в маленькой вазочке по­явилась на столе.

Ну вот... — растерянно вздохнул я. — А мы опять с пустыми руками...

Так и должно быть! — возразил Виссарион Северинович. — Вы гости, я хозяин. И потом, сегодня с утра, наконец, пришла доплата к пенсии. Я успел и в сберкассу сгонять, и в магазин заскочить. Так что сдо­бы и конфет у нас достаточно — надо ж иног­да себя побаловать... Но вы садитесь, сади­тесь!

Мы расселись за столом, и смотритель принялся разливать чай.

— О чем с вами говорили яхтсмены? — вдруг напрямую бухнул мой братец. — О Птицыне?

Рука смотрителя слегка дрогнула, и он пролил немного заварки на блюдечко. По­том рассмеялся:

Надо же, уже всем все известно! Ну и жизнь в наших краях! Ничто не остается тайной, а невесть каким способом разносит­ся по округе!

А что они телевизионщики, вы зна­ли? — спросил я.

Разумеется, — сказал смотритель. — Они мне открылись. Но учтите, это тайна...

Тайна номер четыре, — пробормотал дотошный Ванька.

Вот именно! — ухмыльнулся смотри­тель. — Так что никому не, рассказывать. Слышите, никому! Обещаете?

Обещаем! — ответили мы.

— Так вот, это я и познакомил их с Птицыным. Поэтому и они, и Птицын так ко­леблются, что стоит рассказывать следствию, а что нет. Уже понимают, что им ничего не будет, но не хотят разоблачать мое участие в этой истории.

— И что вы им посоветовали? — заинте­ресованно спросила Фантик.

— Посоветовал обойти меня. То есть ска­зать, что они познакомились с Птицыным напрямую — случайно с его лодкой встретились, когда плыли к острову. Они заспо­рили, что ведь Птицын не будет знать, что они так скажут, и может проговориться, и тогда получатся противоречия в показани­ях... А я их убеждал, что Птицын — мужик головастый и сам сообразит, что ему лучше утверждать, будто он познакомился с ними напрямую, а не через меня. Кажется, почти убедил.

Выходит, вы знали, что лисы из запо­ведника? — спросил я.

Гм... — Смотритель хитро прищурил­ся. — Скажем так, я не спрашивал, откуда они взялись на острове, но догадаться было нетрудно. Поэтому и взялся их прикармли­вать. Если бы лисы вернулись в заповедник живыми и невредимыми — это одно, а если бы погибли — то совсем другой коленкор!

Тогда и Птицын, и телегруппа могли на­рваться, по меньшей мере, на крупный штраф. Я не сомневался, что их быстро рас­кусят из-за этой истории с бакенами и ви­деокамерой. Если бы Птицын не влип так, то телевизионщики спокойно уплыли бы дальше, и никто бы никогда не догадался, кто завез лис на остров... — горестно вздох­нул он.

Я задумался, пытаясь сформулировать свою мысль:

Но чтобы согласиться, с вашей подачи, на съемки, что Птицыну далось очень тя­жело, и чтобы теперь молчать о вашем уча­стии в этих переговорах, Птицын должен был доверять вам абсолютно! Ведь если бы случайный человек ему сказал, что, мол, с телевизионщиками можно иметь дело, не подведут и хорошо заплатят, он бы послал куда подальше! Выходит, вы человек для него не случайный и пользуетесь его дове­рием настолько, что ради вас он пересилил свое отвращение к телевидению? Почему?

Гм... — опять пробормотал смотритель. — Это интересная история... Но учтите, это тоже тайна!

Тайна номер пять, — сразу сосчитал мой братец.

Совершенно точно, — кивнул смотритель. — Хорошо считаешь. Так вот, все на­чалось с этой истории с лисой, о которой я вам рассказывал... Ах да, я ведь ее недорассказал, вы спешили. Словом, это история про то, как я выступил почти в роли деда Мазая. Только дед Мазай зайцев спасал, а я лису... В общем, было весеннее половодье, а я плыл по своим делам, неподалеку от запо­ведника это было. И значит, вижу рыжий клочок на кочке, со всех сторон окруженной водой. Я сперва не разобрался даже, что это такое, а подплыл ближе — лиса! Очумела от страха, цепляется за кочку и только гла­за таращит. Я и стал думать, что с ней де­лать. В лодку брать — опасно. Еще куснет. Попробовал кочку багром подцепить — пла­вун, думал, — не тянется. Только лиса еще больше заистерила. Вообще-то я знал, что лисы умеют плавать, но эта, видимо, такого страху натерпелась, что у нее аж ноги све­ло. В общем, думаю, надо ее отвлечь. Но как? А у меня в лодке как раз улов свален. Выбрал я рыбешку поменьше, которая толь­ко на наживку и кошкам на корм годится, протягиваю лисе. Она принюхалась. Я ей рыбешку кинул, она ее сожрала, жадно так, вся затряслась. Видно, совсем оголодала. Тогда я ее следующей рыбешкой маню. А у нее, видно, от перекуса только аппетит разыгрался. Возможно, она чуть не неделю была не жрамши. В общем, она так потяну­лась за этой рыбешкой, что потеряла рав­новесие и бултых в воду! А я рыбешку у нее перед носом держу, но ей не даю, поти­хоньку к берегу гребу, одним веслом грести исхитряюсь. Она плывет за рыбешкой, гла­за горят, а я гребу и гребу! Глянул на ту кочку, от которой мы стартовали, и прямо ахнул: мы уже больше километра прошли! То-то, думаю, лиса выдыхаться начала. Я дал ей выбраться на кочку поблизости, из воды торчавшую, и там ей вторую рыбешку скормил. Она съела, отдышалась, я ее тре­тьей рыбешкой поманил, и мы дальше по­плыли. Еще полтора километра таким мане­ром до берега прошли, а общим счетом по­чти три километра моя лиса проплыла! Это ж и хороший пловец позавидует. Ну, как она на берег выбралась, я ей рыбешек двадцать из лодки накидал, чтобы отъелась она за все дни голодухи на этой кочке. И прочь поплыл.

И что дальше было? — затаив дыха­ние спросил Ванька.

То-то и оно, что дальше совсем инте­ресно было, — усмехнулся Виссарион Северинович. — Времени прошло ни много ни мало, а месяца три точно. Уже лето стояло вовсю. И оказался я в заповеднике по ка­ким-то своим делам. Вроде хотел у вашего отца получить разрешение нескольких нут­рий добыть, шапка у меня совсем износи­лась... Не важно. В общем, иду я, иду, и вдруг мне навстречу — шасть! — моя лиса, моя весенняя красавица. Я ее по белой мет­ке на кончике хвоста узнал, не ровное такое пятнышко, а прямо как звездочка, и один лучик подлиннее остальных... Да вы берите конфеты, что застыли? И варенье, и мед тоже... Так вот, выскакивает она передо мной, и вертится, и вертится, прямо пляшет. От­бежит немного и оглядывается, иду я за ней или нет. Значит, признала, понимаешь, и чего-то ей опять от меня надобно. Ах ты, говорю, хитрюга, ну ладно, веди уж. И ве­дет она меня в сторону от троп, и приводит в итоге к капкану, в который попалась дру­гая лиса. Вот ведь какая умница оказалась! — И это был капкан Птицына? — спро­сила Фантик, глядя на Виссариона Севери-новича как зачарованная.

— В том-то и дело, что нет, — покачал он головой. — Птицын капканами пользуется редко, и все они у него отечественные, кон­довые, еще довоенного производства. Хоть и старые, но смазаны и перебраны отлично, надо сказать, и работают отменно. А этот капкан, он и новенький, и блестящий, весь из себя западный. Шведского или немецкого производства, насколько я мог разобрать. У Птицына таких отродясь не бывало! Ладно, взялся я освобождать пленницу. Но только подошел, она морду оскалила, так и норо­вит мне руки порвать. Я — шаг назад. Тогда та лиса, которую я весной спас, подходит к другой и своей мордой морду ей так энер­гично отворачивает. Мол, свой это, хороший, не мешай ему тебя вызволить. Ну, пока она морду этой лисе отворачивала и заговари­вала ее, я быстро капкан разжал, и пленни­ца, свободу почуяв, тут же в глубь леса рва­нула. И моя за ней, со всех ног. Только хво­стиками вильнули и исчезли, две рыжие плутовки. А мне интересно стало и не по себе как-то, и решил я хозяев капкана по­дождать. Залез, значит, на дерево возле кап­кана, повыше на нем устроился и жду. Где-то с час прождал, а может, и с два, ну, да мне не привыкать, у меня терпение есть. В общем, долго ли, коротко ли, а появляются два мужика. В полном прикиде, и ружья у них дорогущие, и охотничьи куртки такие новенькие, кожаные и скрипучие, как будто из парижского дома моды. А морды при этом зверские — просто жуть! Я бы не то что в темном переулке, на людной улице посреди бела дня не пожелал бы с ними встретить­ся! Поглядели они на капкан и головой по­качали. «Пустой, — говорит один. — Стран­но. Мы так ставили, что должна была лиса попасться!» — «Она и попалась, — говорит другой, отцепляя от капкана маленький кло­чок рыжей шерсти. — Да видно, освободи­лась». — «Как же, освободилась! — говорит первый. — Кто-то ее освободил, однознач­но». — «Кто? — спрашивает второй. — Лес­ник?» Первый головой качает: «Нет, лесник, он бы и капкан конфисковал, и нас бы тут ждал, чтобы арестовать». — «А кто же тог­да?» — спрашивает второй. «Да Птицын, кто же еще? — говорит первый. — Он ведь нас уже предупреждал, что это его территория и чтоб мы не совались. Лисицу забрал, по­тому что лис своими считает, а капкан тро­гать не стал, потому что он ведь в жизни чужого не возьмет». Второй встрепенулся и за ружье хватается. «Так, может, он нас под­стерегает, атас!..» Первый усмехается: «По­здно спохватился. Если бы он нас подстере­гал, то мы бы уже покойниками были. Нет, он лису забрал, а капкан оставил — как на­мек нам, чтобы мы выметались... Но ты прав, в следующий раз до схватки дойдет, так что надо с ним что-то решать». — «Как же, решишь! — говорит второй, а сам держит ружье наперевес и продолжает испуганно озираться. Я только молюсь, чтобы он на­верх не взглянул. — Он вон какой бык, нас обоих заметелит, даже не заметит!..» — «Так кто ж сказал, что мы с ним рога в рога пойдем? — осведомляется первый. — Любо­го быка можно со спины завалить. Я вот что предлагаю. Надо поставить капкан возле од­ной из троп, по которым он постоянно хо­дит, а самим в засаде рядом сесть, и, когда он капкан увидит и наклонится, чтобы его осмотреть, мы оба из засады ему в спину пальнем. Ну а от тела избавиться — дело нехитрое». На том они и порешили и ушли. Я слез с дерева, выбрался из заповедника и бегом к Птицыну. Так и так, Ленька, может, не мое это дело, но такие-то двое таким-то манером тебя убить хотят! Он весь насу­пился, набычился и говорит: «Ладно, Севе-риныч, спасибо за предупреждение, разбе­русь я с этими гадами».

Смотритель взял паузу, чтобы отхлебнуть чаю и съесть конфету.

И разобрался? — дрожащим от волне­ния голосом спросил Ванька.

Разобрался, как видишь, раз до сих пор жив, — ответил смотритель. — Я его по­том встретил, спросил: «Ну как, Ленька, с теми двоими?» Он хмыкнул этак удовлетворенно и говорит: «Решил я с ними, уладил все. Больше не возникнут».

— Так... так что, он сам их убил, а тела спрятал? — пролепетала Фантик.

Смотритель таинственно усмехнулся:

— Кто знает... О таких вещах не спраши­вают. Может, убил. А может, так напугал, что они теперь не ближе чем за двести ки­лометров от наших мест браконьерствуют.Я одно знаю. Он мне сказал тогда: «Я, Севериныч, твой вечный должник, и проси чего хочешь!» Вот я и попросил. Снимись, гово­рю, для программы этих ребят, ребята хо­рошие. Мне он отказать не смог. Да вот ва­ренье-то не забывайте, берите...