Эмиль Золя. Деньги 6 страница

Редакция "Надежды", католической газеты, влачившей жалкоесуществование, пока, по предложению Жантру, ее не купил Саккар, чтобырекламировать Всемирный банк, помешалась во втором этаже старого, темногои сырого дома на улице Сен-Жозеф, в глубине двора. Из передней велкоридор, где всегда горел газ; налево был кабинет Жантру, главногоредактора, за ним комната, которую оставил для себя Саккар, а направо одинза другим помещались общий зал редакции, кабинет секретаря и различныеотделы. С другой стороны лестничной площадки находились контора и касса,соединявшиеся с редакцией проходящим за лестницей внутренним коридором. В тот день Жордан заканчивал хронику в общем зале, где, спасаясь отпосетителей, он устроился с самого утра. Ровно в четыре часа он вышелоттуда и направился к рассыльному Дежуа. Несмотря на то, что на улицестоял сияющий июньский день, в коридоре ярко горел газ, и при его светеДежуа жадно просматривал только что полученный биржевой бюллетень, - онраньше всех узнавал последние новости. - Скажите, Дежуа, это пришел господин Жантру? - Да, господин Жордан. Молодой человек помялся, не зная, как быть. В начале его счастливойсемейной жизни ему приходилось трудно; надо было выплачивать старые долги,и хотя на его счастье нашлась эта газета, где он печатал свои статьи, онвсе же очень нуждался в деньгах, тем более что на его жалованье былналожен арест; а сегодня он опять должен был уплатить по векселю, чтобы непустили его жалкую мебель с молотка. Два года он тщетно просил аванса углавного редактора, тот отказывал, ссылаясь на арест, наложенный нажалованье. Все же Жордан решился и уже подошел к двери, когда рассыльныйсказал: - Только господин Жантру не один. - А! Кто же у него? - Он пришел с господином Саккаром, и господин Саккар строго приказалмне не впускать никого, кроме господина Гюре, которого он ожидает. Жордан облегченно вздохнул, услышав об этой отсрочке, - так тяжело емубыло просить денег. - Ладно, пойду заканчивать статью. Скажите мне, когда редакторосвободится. И он хотел уже уходить, как вдруг Дежуа остановил его ликующимвозгласом: - Знаете, "всемирные" дошли до семисот пятидесяти! Молодой человек махнул рукой в знак того, что ему это безразлично, ивернулся в редакцию. Саккар почти каждый день после биржи заходил в редакцию газеты инередко даже назначал свидания в оставленной им за собой комнате, обсуждаяздесь всякие секретные дела. К тому же Жантру, официально бывший только редактором "Надежды" иписавший изысканным и витиеватым стилем политические статьи, в которыхдаже его противники находили "чистейший аттицизм", - на самом деле был егосекретным агентом и охотно исполнял всякие щекотливые поручения. Помимовсего прочего, это он организовал широкую рекламу Всемирного банка. Средимножества кишевших в Париже мелких финансовых листков он выбрал десяток икупил их. Лучшие из этих газет принадлежали подозрительным банковскимфирмам; издавая их и рассылая подписчикам за два-три франка в год, -сумма, которая не оплачивала даже почтовых расходов, - эти фирмыруководствовались очень простым расчетом: издание окупалось тем, что банкинаживались на деньгах и акциях клиентов, завербованных этими газетами.Вместе с биржевыми курсами, таблицами выигрышей, всякими техническимисправками, полезными для мелких рантье, в этих листках началапроскальзывать реклама в форме рекомендаций и советов, сначала скромных,благоразумных, потом уже потерявших всякую меру, спокойно-наглых, несущихразорение доверчивым абонентам. Из этих двухсот или трехсот изданий,опустошавших таким образом Париж и Францию, Жантру, руководствуясь своимчутьем, выбрал такие, которые еще не очень изолгались и не совсем потерялиавторитет. Главное же дело, задуманное им, была покупка одной из такихгазет, "Финансового бюллетеня", который за двенадцать лет существованиядоказал свою безусловную честность; но эту честность нельзя было дешевокупить, и он ожидал, когда Всемирный банк разбогатеет и займет видноеположение, чтобы по последнему сигналу трубы ударить в оглушительныелитавры триумфа. Его усилия, однако, не ограничивались тем, что онсформировал себе послушный батальон из специальных листков, в каждомномере восхвалявших замечательные операции Саккара; он договорился также скрупными политическими и литературными газетами, за определенную мздупостоянно помещал в них благожелательные заметки, хвалебные статьи иобеспечивал себе их поддержку, предоставляя им бесплатно акции во времяновых эмиссий. Сверх того, "Надежда" вела под его руководством настоящуюкампанию, не в грубой форме назойливых похвал, а в виде разъяснений и дажекритики, - это был медленный способ овладеть публикой и задушить ее ссоблюдением всех правил приличия. В тот день Саккар заперся с Жантру, чтобы поговорить о газете. Вутреннем номере он прочел статью Гюре с чрезмерными похвалами по поводуречи Ругона, произнесенной накануне в Палате; это привело его в ярость, ион поджидал депутата, чтобы объясниться с ним. Разве он на жалованье усвоего брата? Разве ему платят за то, чтобы он позволял компрометироватьнаправление газеты безудержным восхвалением каждого шага министра? Когда Саккар упомянул о направлении газеты, Жантру молча улыбнулся, -он слушал его очень спокойно, разглядывая свои ногти, поскольку грозадолжна была разразиться не над его головой. Этот человек, образованный, ноциничный, потерявший всякие иллюзии, питал самое глубокое презрение клитературе, к "первой" и "второй", как он обозначал страницы газеты, гдепечатались статьи, даже его собственные. Он начинал волноваться, толькокогда доходил до объявлений. Теперь он был одет с иголочки, во все новое,затянут в щегольской сюртук с яркой бутоньеркой в петлице, летом с легкимсветлым пальто на руке, зимой в роскошной шубе ценой в сто луидоров,особенно следил за своей прической и носил безукоризненные, блестящие какзеркало цилиндры. Но все же его щегольству чего-то не хватало, смутночувствовалась какая-то нечистоплотность, старая грязь опустившегосяпреподавателя, попавшего из бордоского лицея на парижскую биржу, мерзостикоторой за десять лет как бы окрасили и пропитали его кожу. Точно так же ив надменном самодовольстве, которое он теперь усвоил, иногдапроскальзывало низкое раболепие: он вдруг как-то съеживался, словноопасаясь неожиданного пинка, какие получал прежде. Он зарабатывал стотысяч франков в год, но тратил вдвое больше, и неизвестно на что, так каку него не было никакой открытой связи с женщиной, - вероятно, онпредавался какому-нибудь тайному пороку, послужившему причиной егоизгнания из университета. И теперь, когда он посещал роскошные клубы,алкоголь сжигал его понемногу, продолжая свою разрушительную работу,начатую еще тогда, когда он жил в нужде и ходил по гнусным харчевням; унего почти не осталось волос, лысина и лицо приняли свинцовый оттенок, иединственной его гордостью оставалась черная борода веером, ещесохранившая внушительный вид. Когда Саккар снова упомянул о направлениигазеты, он остановил его усталым жестом человека, который не любит тратитьвремя на бесполезные споры и, если уж Гюре запоздал, предпочитаетпоговорить о серьезных делах. С некоторых пор Жантру обдумывал новые способы рекламы. Во-первых, онрешил написать брошюру страниц в двадцать о грандиозных предприятиях,основанных Всемирным банком, придав ей увлекательную форму повести,богатой диалогами и написанной простым разговорным языком; он хотелнаводнить провинцию этой брошюрой, рассылая ее бесплатно в самые глухиедеревни. Потом он думал создать агентство, которое бы составляло ипечатало биржевой бюллетень, а затем рассылало его сотне лучшихпровинциальных газет; можно было бы предоставить им этот бюллетеньбесплатно или за крайне низкую цену, и тогда в распоряжении банка вскореокажется мощное оружие, сила, с которой все конкуренты принуждены будутсчитаться. Зная Саккара, он только подсказывал ему свои идеи, а тотусваивал их, проникался ими и расширял до того, что действительно как бысоздавал их заново. Минуты летели, они начали распределять суммы,отпущенные на рекламу на следующие четыре месяца; надо было платитьсубсидии крупным журналам, купить молчание обозревателя враждебной фирмы,приобрести местечко на четвертой странице одной очень старой и весьмапочтенной газеты, продающей свои услуги тому, кто больше даст. И в этойрасточительности, в легкости, с какой они разбрасывали эти громадныеденьги на все четыре стороны, чтобы только создать шум вокруг своегобанка, сказывались безграничное презрение к публике, пренебрежение умныхделовых людей к темному невежеству толпы, готовой верить всяким сказкам итак мало смыслящей в сложных биржевых операциях, что самая бесстыдная ложьможет обмануть ее и вызвать целый дождь миллионов. В то время как Жордан старался придумать еще что-нибудь на пятьдесятстрок, чтобы заполнить свои два столбца, его окликнул Дежуа. - Что, - сказал Жордан, - господин Жантру освободился? - Нет еще, господин Жордан... А вас спрашивает ваша супруга. Очень встревоженный, Жордан бросился в коридор. Вот уже несколькомесяцев, с тех пор как Мешен узнала наконец, что он пишет под своим именемв "Надежде", Буш немилосердно преследовал его из-за шести векселей нопятьдесят франков, выданных когда-то портному. Сумму в триста франков,обозначенную на векселях, он бы еще заплатил, но его приводили в отчаяниегромадные начисления, увеличившие долг до семисот тридцати франковпятнадцати сантимов. Он договорился с Бушем платить по сто франков вмесяц, но не мог выполнить это обязательство, потому что в его недавнооснованном хозяйстве были более срочные расходы: с каждым месяцемначисления все росли, и снова пошли бесконечные неприятности. Теперь какраз он опять переживал острый кризис. - Что случилось? - спросил он у жены, ожидавшей его в передней. Но не успела она ответить, как дверь кабинета главного редактора вдруграспахнулась, и появился Саккар. - Что же это в конце концов! Дежуа! Где господин Гюре? Озадаченный рассыльный проговорил, запинаясь: - Да ведь его здесь нет, сударь, не могу же я заставить его прийтискорее. Саккар с проклятием захлопнул дверь, и Жордан увел жену в один изсоседних кабинетов, где можно было говорить без помехи. - Ну что, дорогая? Марсель, полненькая брюнетка, обычно такая веселая и бодрая, с яснымличиком и смеющимися глазами, которые всегда, даже в трудные минуты,выражали счастье, сейчас была совершенно взбудоражена. - Ах, Поль, если бы ты знал! Пришел человек, такой противный, простоужас, от него так плохо пахло, и, по-моему, он был пьян. Он сказал, чтотеперь все кончено и завтра будет распродажа нашей мебели... И принесобъявление, которое обязательно хотел приклеить внизу, у двери... - Но это невозможно! - закричал Жордан. - Я не получал повестки, дляэтого требуются разные формальности. - Ах, ведь ты понимаешь в этом еще меньше меня. Когда приносят бумаги,ты их даже не читаешь... Ну вот, чтобы он не приклеивал объявления, я далаему два франка и прибежала сюда. Я хотела сразу же тебя предупредить. Они были в отчаянии. Неужели разорят их бедную маленькую квартирку наавеню Клиши, продадут их скромную мебель красного дерева с голубым рипсом,с таким трудом купленную в рассрочку! Они так гордились ею, хотя иногда исмеялись, находя ее ужасно мещанской; они любили эту мебель, потому чтоона с первой брачной ночи была свидетельницей их счастья в этих двухмаленьких комнатках, где было столько солнца, а из окон открывался такойширокий вид вдаль до самого Мон-Валерьена. Сколько гвоздей он тамвколотил, а она так старалась, обивая стены красной бумажной материей,чтобы придать квартире артистический вид! Неужели у них отнимут все это,выгонят их из этого уютного уголка, где даже нужда была для них отрадной? - Слушай, - сказал он, - я хотел попросить аванс, я сделаю все, чтосмогу, но я не очень-то надеюсь. Тогда она в нерешимости рассказала ему свой план: - Вот что я придумала... Я не сделаю этого, если ты не согласишься,потому я и пришла поговорить с тобой. Знаешь что? Я хочу попросить денег умоих родителей. Но он решительно запротестовал: - Нет, нет, ни за что! Ты знаешь, я ничем не хочу быть им обязан. Можандры, правда, вели себя по отношению к ним вполне прилично. Но онне мог забыть, как они охладели к нему после самоубийства его отца: узнав,что он потерял все свое состояние, они согласились на брак дочери,проектировавшийся уже давно, только после того, как она объявила им своенепреклонное решение, и приняли против Жордана оскорбительныепредосторожности - так, например, не дали новобрачным ни одного су,уверенные в том, что человек, который пишет в газетах, обязательно всерастратит. В дальнейшем, говорили они, их дочь все получит в наследство. Амолодожены, и муж и жена, как будто щеголяли своим твердым решением -лучше подохнуть с голоду, чем принять хоть что-нибудь от родителей, кромеужина, на котором они бывали у них раз в неделю, по воскресеньям. - Уверяю тебя, - сказала она, - наша деликатность просто смешна. Ведь яу них единственная дочь, все равно когда-нибудь все перейдет ко мне!..Отец повторяет всем, кто только хочет слушать, что своей торговлейбрезентом в Лавилете он нажил пятнадцать тысяч франков ренты. И крометого, у них есть дом с прекрасным садом, где они живут, оставив дела...Глупо так мучиться, когда они утопают в довольстве. В сущности, ведь онисовсем не злые люди. Говорю тебе, я пойду к ним! Она улыбалась с храбрым, решительным и деловым видом. Ей так хотелосьсделать счастливым своего дорогого мужа, который, работая как вол, до сихпор не добился от публики и критики ничего, кроме полного равнодушия инескольких оскорбительных замечаний. Ах, деньги! Она хотела бы иметь целыеведра золота, чтобы отдать их ему, и с его стороны было глупоотказываться, раз она его любит и всем ему обязана. Это была ее сказка, еесобственная "Золушка": своими маленькими ручками она приносила сокровищацарственной семьи и повергала их к ногам этого сказочного принца, чтобыпомочь ему на пути к славе, к завоеванию мира. - Послушай, - сказала она весело, целуя его, - нужно же и мне сделатьдля тебя хоть что-нибудь, не можешь же ты мучиться один. Он уступил, и было решено, что она сейчас же отправится в Батиньоль, наулицу Лежандр, где жили ее родители, и вернется с деньгами, чтобы он могзаплатить сегодня же вечером. Он проводил ее до площадки лестницы с такимволнением, как будто ей предстояла какая-нибудь опасная экспедиция, издесь им пришлось посторониться, чтобы пропустить сильно запоздавшегоГюре. Вернувшись в редакцию заканчивать свою хронику, Жордан услышалрезкие звуки голосов, доносившиеся из кабинета Жантру. Теперь к Саккару вернулось его могущество, он снова стал хозяиномположения и требовал послушания: ведь всех этих господ отдают в его рукинадежда на наживу и страх перед проигрышем в совместной игре со ставкой наколоссальное богатство. - А-а, вот и вы наконец, - закричал он, увидев Гюре. - Что это вы такзадержались в палате? Наверно, преподносили великому человеку свою статьюв золотой рамке. Мне уж надоело смотреть, как вы ему кадите под самый нос!Я хотел предупредить вас: с этим нужно покончить! В дальнейшем вампридется давать нам что-нибудь другое. Озадаченный Гюре посмотрел на Жантру. Но тот, твердо решив не навлекатьна себя неприятностей, не стал защищать его. Он пальцами расчесывал своюкрасивую бороду, устремив взор в пространство. - Как, другое? - ответил, наконец, депутат. - Но я же даю вам то, чеговы от меня требовали!.. Когда вы купили "Надежду", орган католиков ироялистов, который вел такую резкую кампанию против Ругона, вы самипросили меня написать серию хвалебных статей, чтобы показать вашему брату,что не собираетесь враждовать с ним, и в то же время четко определитьновое направление газеты. - А я вас обвиняю именно в том, что вы компрометируете это направлениегазеты, - вскричал Саккар с еще большей резкостью. - Что, вы думаете, яперешел на службу к моему брату? Конечно, я никогда не буду скрыватьсвоего восхищения и благодарной любви к императору, я не забываю, чем мывсе ему обязаны и чем лично я обязан ему. Но я и не собираюсь нападать наимперию, наоборот! Я хочу только исполнить долг каждого верноподданного -указать на ее ошибки... Вот оно, направление газеты: преданность династии,но полная независимость по отношению к министрам, честолюбцам, которыетолько и думают, как бы добиться милостей Тюильри. И он начал подробно разбирать политическое положение, доказывая, что уимператора плохие советники. Он обвинял Ругона в том, что тот потерял своюрешительность и энергию, свою прежнюю веру в абсолютную власть, и идет накомпромисс с либеральными идеями только для того, чтобы сохранить свойпортфель. Он бил себя в грудь, говоря, что сам он непоколебим, что он былбонапартистом с самого начала, убежденным приверженцем переворота, итвердо верит в то, что спасение Франции теперь, как и тогда, заключается вгении и силе одного человека. Нет! Чем помогать политике своего брата, чемдопустить, чтобы император убивал себя новыми уступками, он лучшеобъединит непримиримых приверженцев диктатуры, сблизится с католиками изадержит быстрое падение, которое можно предвидеть. И пусть Ругонпобережется, потому что "Надежда" может снова начать кампанию в пользуРима. Гюре попробовал было защищать последние мероприятия правительства. - Черт возьми! Дорогой мой, если империя идет навстречу свободе, такэто потому, что вся Франция решительно толкает ее на это... Императораувлекают по этому пути, и Ругону поневоле приходится за ним следовать. Но Саккар уже перешел к другим причинам своего недовольства, нискольконе стараясь придать хоть немного логики своим нападкам: - А наша внешняя политика? Она никуда не годится... Со времениВиллафранкского договора, после Сольферино, Италия недовольна нами за то,что мы не довели дела до конца и не дали ей Венецианской области; и вотона заключила теперь союз с Пруссией, рассчитывая, что та поможет ейпобить Австрию. Когда вспыхнет война, вы увидите, какая будет свалка икакие у нас будут неприятности; тем более что мы совершенно напраснопозволили Бисмарку и королю Вильгельму овладеть герцогствами во времяконфликта с Данией, вопреки договору, подписанному Францией; это пощечина!Что ж, нам остается только подставить другую щеку. Да, война неизбежна, -вы помните, как упали к прошлом месяце курсы французских и итальянскихфондов, когда ожидалось наше вмешательство в дела Германии? Может быть,раньше, чем через две недели, Европа будет в огне. Гюре, удивление которого все росло, против обыкновения возмутился: - Вы рассуждаете, как оппозиционные газеты, но вы ведь не хотите, чтобы"Надежда" шла по следам "Века" и других... Вам остается только, по примеруэтих листков, намекнуть на то, что император позволил унизить себя ввопросе с герцогствами и позволяет Пруссии безнаказанно расти толькопотому, что уже много месяцев он держит целую армию в Мексике. Нопризнайтесь честно, ведь с Мексикой покончено, наши войска возвращаются...И потом я не понимаю вас, дорогой мой. Раз вы хотите сохранить Рим дляпапы, то почему вы как будто недовольны быстрым заключениемВиллафранкского мира? Ведь если отдать Италии Венецианскую область, то непройдет и двух лет, как итальянцы будут в Риме, вы это знаете не хужеменя, и Ругон также это знает, хотя с трибуны он говорит совсем другое. - Ага, вы сами видите, что он мошенник! - победоносным тоном вскричалСаккар. - Никто никогда не посмеет тронуть папу, слышите? Вся католическаяФранция поднимется на его защиту... Мы отдадим ему наши деньги, да, веськапитал Всемирного банка. У меня есть свой план, в этом деле мы кровнозаинтересованы, и, право, если вы будете выводить меня из себя, я в концеконцов буду вынужден рассказать то, о чем я пока еще не хочу говорить!Жантру, очень заинтересованный, сразу навострил уши, начиная понимать истараясь извлечь пользу из слов, схваченных на лету. - В конце концов, - сказал Гюре, - я хочу знать, какой линии мнедержаться в моих статьях. Нам нужно договориться... Хотите вывмешательства или не хотите? Если мы отстаиваем принцип независимостинаций, то по какому праву мы будем соваться в дела Италии и Германии? Выхотите открыть кампанию против Бисмарка? Да! Во имя безопасности нашихграниц, которые находятся под угрозой. Но тут Саккар, вне себя, вскочив со стула, снова разразился: - Чего я хочу - это чтобы Ругон перестал на меня плевать! Как! Послевсего, что я сделал!.. Я покупаю газету злейшего его врага, я превращаю еев орган, поддерживающий его политику, целые месяцы я позволяю вам петь емудифирамбы. И никогда-то эта скотина ни в чем не помогла нам, до сих пор мытолько еще ждем его услуг! Депутат робко заметил, что там, на Востоке, поддержка министрачрезвычайно помогла инженеру Гамлену, открыла ему все двери, оказаладавление на определенных лиц. - Ах, оставьте! Он не мог поступить иначе... А разве он хоть разпредупредил меня накануне повышения или понижения курса? Ведь у него такоевыгодное положение, и он отлично знает все. Вспомните-ка! Двадцать раз япоручал вам позондировать его, вы видите его каждый день и до сих пор всетолько собираетесь сообщить мне какое-нибудь действительно полезноесведение... А ведь это совсем не так сложно передать через вас два слова. - Конечно, но он этого не любит, он говорит, что это темные дела и вних всегда потом раскаиваешься. - Да бросьте вы! Небось с Гундерманом он не так щепетилен! Со мной онразыгрывает честного, а Гундермана информирует. - О, Гундермана, конечно! Они все нуждаются в Гундермане, без него онине могли бы получить ни одного займа. Тут Саккар с торжеством захлопал в ладоши: - Вот то-то оно и есть! Вы сами признаете! Империя продана евреям,грязным евреям. Все наши деньги неминуемо попадут в их хищные лапы.Всемирному остается только лопнуть перед их всемогуществом. И он стал изливать свою наследственную ненависть; он опять принялсяобвинять эту расу, называя ее расой торговцев и ростовщиков, которая ужецелые века сидит на шее у народов, сосет их кровь, как паразиты лишая иличесотки, и, невзирая ни на что, под плевками и ударами, идет к вернойпобеде над миром, который она когда-нибудь покорит неодолимой силойзолота. Особенно он нападал на Гундермана, поддаваясь давнишнемуозлоблению, бешеному, неосуществимому желанию свалить его, хотя он сампонимал, что Гундерман окажется для него камнем преткновения, о который онразобьется, если когда-нибудь вступит с ним в борьбу. Ах, этот Гундерман!Пруссак в душе, хоть и родился во Франции! Конечно, он желал победыПруссии и с радостью помог бы ей своими деньгами, а может быть, втайне ипомогает! Посмел же он сказать в одном салоне, что если вспыхнет войнамежду Пруссией и Францией, то Франция будет разбита! - Мне это надоело, понимаете вы, Гюре! И зарубите себе на носу: еслибрат мне не будет ни в чем полезен, то и я не буду ни в чем емупомогать... Когда вы передадите мне от него доброе слово, я хочу сказать -информацию, которую мы сможем использовать, я позволю вам продолжать вашидифирамбы. Ясно? Это было слишком ясно. Жантру, узнав прежнего Саккара под маскойполитического теоретика, опять принялся расчесывать бороду кончикамипальцев. Но Гюре, у которого отнимали возможность действовать сосвойственной ему осторожной хитростью нормандского крестьянина, казалось,был очень огорчен, так как основывал свое благополучие на обоих братьях ине хотел ссориться ни с тем, ни с другим. - Вы правы, - пробормотал он, - мы сбавим тон, к тому же посмотрим, какбудут развиваться события. Обещаю вам сделать все, чтобы добитьсяоткровенности великого человека. При первой же новости, которую он мнесообщит, я беру фиакр и сейчас же к вам. Разыграв свою роль, Саккар снова принял шутливый тон: - Ведь я работаю для вас, дорогие мои друзья... Я-то сам всегда былразорен и все-таки всегда тратил по миллиону в год. И, возвращаясь к рекламе, он добавил: - Кстати, Жантру, вам бы надо немного разнообразить ваш биржевойбюллетень... Да, знаете, какие-нибудь остроты, каламбуры. Публика любитэто, ничто так не помогает вбить ей что-нибудь в голову, как остроумие.Ведь правда? Давайте каламбуры! На этот раз остался недоволен редактор, так как его коньком былалитературная изысканность. Но он обещал исполнить желание Саккара. Он тутже придумал историю о том, как весьма приличные женщины согласилисьвытатуировать объявление у себя на теле, в самых сокровенных местах, и всетрое, громко смеясь, опять стали лучшими в мире друзьями. Тем временем Жордан закончил свою хронику и с нетерпением ждалвозвращения жены. Пришли другие сотрудники; поболтав с ними, он вернулся впереднюю. И здесь он остановился в смущении, заметив, что Дежуаподслушивает у кабинета редактора, приложив ухо к замочной скважине, а егодочь Натали караулит у двери. - Не входите, - пробормотал рассыльный, - господин Саккар все ещездесь... Мне показалось, что меня зовут... В действительности он мечтал о наживе с тех пор, как приобрел восемьакций Всемирного, полностью выкупив их за четыре тысячи сбережений,оставленных ему женой, и теперь жил только тем, что с радостным волнениемследил за повышением курса; он боготворил Саккара, ловил каждое его слово,точно изречение оракула, а когда Саккар был здесь, горел желаниемпроникнуть в самую глубину его мыслей, подслушать то, что бог тайно вещалв своем святилище. Впрочем, в этом не было никакого эгоизма - он думалтолько о своей дочери; он ликовал, высчитав, что его восемь акций прикурсе в семьсот пятьдесят франков уже принесли ему тысячу двести франковприбыли; вместе с капиталом это составляло пять тысяч двести франков. Еслиакции поднимутся еще на сто франков, у него будут эти желанные шесть тысяч- приданое, при наличии которого переплетчик соглашался на брак своегосына. При этой мысли сердце его таяло, он со слезами смотрел на дочь, -ведь он воспитал ее, заменил ей мать, и они так счастливо жили вместе стех пор, как она вернулась от кормилицы. Он был сконфужен и, стараясь скрыть свое смущение, продолжал: - Натали зашла навестить меня, она только что встретила вашу супругу,господин Жордан. - Да, - объяснила девушка, - она свернула на улицу Фейдо. Ах, как онаспешила! Отец разрешал Натали выходить одной - он ей вполне доверял. И он былправ, рассчитывая на ее хорошее поведение, так как а сущности она былаочень холодна, твердо решила устроить свое счастье и из-за какой-нибудьглупости не поставила бы под угрозу так давно подготовлявшийся брак. Этавсегда улыбающаяся девушка с тонкой талией и большими глазами нахорошеньком бледном личике была упрямой эгоисткой и любила только себя. - Как, на улицу Фейдо? У него не было времени расспрашивать дальше, потому что в переднюю, всязапыхавшись, вошла Марсель. Он тут же хотел увести ее в соседний кабинет,но там был редактор судебного отдела, и им пришлось сесть на скамейку вглубине коридора. - Ну? - Ну, милый, дело сделано, но это было не легко. Он обрадовался, но сразу увидел, что она чем-то огорчена; быстро,вполголоса она рассказала ему все: она не могла удержаться, хоть исобиралась сначала кое-что от него скрыть. С некоторого времени Можандры изменились по отношению к дочери. Они нетак ласково встречали ее, всегда были чем-то озабочены; их постепенноохватывала новая страсть - биржевая игра. Это была обычная история: отец,толстый, спокойный, лысый, с седыми бакенбардами, и мать, сухая,деятельная, помогавшая ему наживать капитал; оба как сыр в масле каталисьна свои пятнадцать тысяч франков годового дохода и скучали от безделья. Унего оставалось только одно развлечение - получать свои деньги. Тогда ещеон громил спекулянтов, пожимал плечами от негодования и жалости, говоря обедных идиотах, которые позволяют себя грабить, суются в темные дела,такие же глупые, как и нечистые. Но как-то раз он получил доход,выразившийся в значительной сумме, и ему пришла мысль пустить эти деньги врепорт, - это была не спекуляция, а просто помещение капитала; и с тех порон приобрел привычку после первого завтрака внимательно читать в газететаблицу биржевых курсов и следить за ними. Так и началась его болезнь;страсть охватывала его постепенно: живя в отравленной атмосфере игры, оннаблюдал за скачкой ценностей, в воображении его вставали миллионы,завоеванные в течение одного часа, а ведь сам он целые тридцать лет копилсвои несколько сот тысяч франков. Он не мог удержаться, чтобы каждый раз,садясь за стол, не сказать об этом жене: какие бы дела он повел, если быне дал зарока никогда не играть! И он объяснял какую-нибудь операцию: онманеврировал фондами с умелой тактикой генерала, дающего сражение, невыходя из своей комнаты, и в конце концов всегда с торжеством побеждалвоображаемых противников, так как, по его мнению, он собаку съел ввопросах премий и репортов. Жена его волновалась, говорила, что лучшесейчас же утопиться, чем рискнуть хотя бы одним су, но он успокаивал ее.За кого она его принимает? Да ни за что на свете! Но однажды представилсяслучай: обоим уже давно хотелось построить в саду маленькую оранжерею запять или шесть тысяч франков; и вот как-то вечером, руками, дрожащими отсладостного волнения, он положив на рабочий столик жены шесть ассигнаций,объявив, что только что выиграл их на бирже: в этой-то операции он былуверен, но допустил такое легкомыслие в первый и последний раз, рискнувтолько из-за оранжереи. Она, рассердившись и обрадовавшись одновременно,не решилась его бранить. Через месяц он пустился играть на премиях,объяснив, что ему нечего бояться, если он решил не проигрывать большеопределенной суммы. И потом, черт возьми! - в общей массе дел можновсе-таки выбрать выгодные, глупо уступать их другим. И роковая силаувлекла его в непрерывные биржевые операции. Сначала он играл осторожно,потом все смелее, а у нее глаза загорались при малейшем выигрыше, хоть онаи терзалась сомнениями бережливой хозяйки и предсказывала ему, что онумрет в нищете. Больше всех порицал своего зятя капитан Шав, брат госпожи Можандр. Онсам играл на бирже, так как ему не хватало его пенсии в тысячу восемьсотфранков, но уж его-то провести было невозможно: он ходил туда, какчиновник на службу, играл только на наличные и был очень доволен, когдавечером уносил свои двадцать франков; он действовал наверняка, так как этиежедневные операции были настолько незначительны, что катастрофы их незадевали. Его сестра предложила ему поселиться у них в доме, - там былослишком пусто с тех пор, как Марсель вышла замуж, - но он отказался, нежелая стеснять себя: у него были свои слабости, он занимал одну комнату вглубине сада на улице Нолле, куда все время шмыгали какие-то юбки. Еговыигрыши, конечно, шли на конфеты и пирожные для его юных приятельниц. Онпостоянно предостерегал Можандра, уговаривая его оставить игру: уж лучшебы жил в свое удовольствие. И когда тот восклицал: "А вы-то сами?" - онотвечал энергичным жестом: о! он - дело другое, у него нет пятнадцатитысяч франков ренты, а то бы... В том, что он играет, виновато это подлоеправительство, которое не дает почтенным ветеранам спокойно пожить настарости лет. Его главный аргумент против игры состоял в том, что, позаконам математики, всякий игрок обязательно должен потерять какую-тосумму: если он выигрывает, у него удерживают плату за посредничество игербовые сборы; если проигрывает, ему нужно платить те же налоги; так чтодаже если предположить, что он выигрывает так же часто, как и проигрывает,он все-таки приплачивает из своего кармана за куртаж и за марки. Ежегодноэти налоги дают парижской бирже громадную сумму в двадцать четыремиллиона. И он много раз с возмущением повторял эту цифру - двадцатьчетыре миллиона, которые подбирают государство, кулиса и маклеры! Марсель рассказывала об этом мужу в коридоре на скамеечке. - Нужно сказать, милый, что я пришла к ним не вовремя. Мама бранилапапу за то, что он проиграл на бирже... Да он, кажется, теперь все времятам пропадает. Это так странно, ведь раньше он не признавал ничего, кромеработы. Словом, они ссорились, и там была газета, "Финансовый бюллетень",которую мама совала ему под нос и кричала, что он ничего в этом непонимает, а она предвидела понижение курса. Тогда он пошел за другойгазетой, "Надеждой", и хотел показать ей статью, откуда он взял своисведения... Представь себе, у них масса газет, они роются в них с утра довечера, и я думаю, бог меня прости, что и мама тоже начинает играть, хотяи сердится. Жордан не мог удержаться от смеха, так забавно, хоть и с огорченнымвидом, изобразила она ему эту сцену. - Словом, я рассказала им о нашем положении и попросила одолжить намдвести франков, чтобы приостановить преследование. И если бы ты слышал,как они возмутились: двести франков, когда они только что проиграли дветысячи на бирже! Что я, смеюсь над ними? Хочу их разорить?.. Никогда я ихне видела такими. Они ведь были так добры ко мне, готовы были всеистратить мне на подарки! Они, должно быть, в самом деле рехнулись, нельзяже так портить себе существование, когда они могут счастливо жить в своемпрекрасном доме и спокойно, без всяких волнений проживать состояние,которое нажили с таким трудом. - Надеюсь, ты не настаивала, - сказал Жордан. - Напротив, я настаивала, и тогда они набросились на тебя... Видишь, ятебе все говорю, я твердо решила оставить это при себе, а теперьвыкладываю все... Они твердили, что предвидели это, что писанием в газетахмного не заработаешь, что мы кончим в богадельне. Словом, я уже тожерассердилась и хотела уходить, как вдруг пришел капитан. Ты знаешь, онменя всегда обожал, дядюшка Шав. При нем они образумились, тем более, чтоон торжествовал, спрашивая папу, долго ли он будет позволять себяобкрадывать... Мама отозвала меня в сторону и сунула мне в руку пятьдесятфранков, говоря, что с этими деньгами мы получим отсрочку на несколькодней, чтобы обернуться. - Пятьдесят франков! Ведь это милостыня! И ты их взяла? Марсель нежно пожала ему руку, уговаривая его со своим спокойнымблагоразумием: - Послушай, не сердись. Да, я взяла их! Я отлично знала, что ты никогдане решишься отнести их к приставу, и сразу же пошла туда сама, знаешь, наулицу Каде. Но представь себе, он отказался принять их, сказав, что у негоесть категорическое предписание от господина Буша и что только господинБуш может остановить преследование... О, этот Буш! Я ни к кому не питаюненависти, но как он меня возмущает, и как он мне противен, этот субъект!Ну, ничего, я побежала к нему на улицу Фейдо, ему пришлосьудовольствоваться пятьюдесятью франками. Вот! Теперь две недели нас никтоне будет мучить. От сильного волнения Жордан изменился в лице, и слезы, помимо его воли,выступили у него на глазах. - Ты сделала это, женушка, ты это сделала! - Ну да, я не хочу, чтобы тебе надоедали. Что мне стоит выслушать всеэти глупости, если тебе зато дадут спокойно работать. И она уже смеялась, рассказывая, как она пришла к Бушу в комнату,заваленную грязными папками, как грубо он принял ее, как он угрожал, чтоне оставит им ни одной тряпки, если они сейчас же не заплатят ему всегодолга. Смешнее всего было то, что она доставила себе удовольствие взбеситьего, оспаривая законность этого долга, этих трехсот франков по векселям,выросших из-за судебных издержек до семисот тридцати франков пятнадцатисантимов, причем сам-то Буш заплатил за векселя, наверное, не больше стасу, купив их вместе с кучей старого хлама. Он был вне себя: во-первых, онкак раз купил их очень дорого, а потом, сколько он потерял времени, какустал, два года бегая в поисках должника, и сколько искусства пришлось емуприложить к этой охоте на человека, - должен же он получить за все этокакое-то вознаграждение? Тем хуже для тех, кого удалось изловить! Наконецон все-таки взял пятьдесят франков, потому что из осторожности всегдасоглашался на сделки. - Ах, женушка, какой ты молодец, и как я люблю тебя! - сказал Жордан и,забывшись, поцеловал Марсель, хотя как раз в этот момент проходилсекретарь редакции. Затем, понизив голос, он спросил: - Сколько у тебя осталось дома? - Семь франков. - Прекрасно! - воскликнул он обрадовавшись. - Нам хватит, чтобы прожитьдва дня, и я не буду просить аванса - все равно откажут. Это очень ужнеприятно... Завтра я предложу статью в "Фигаро"... Ах, если бы я закончилсвой роман, если бы он понемногу продавался! Марсель тоже поцеловала его. - Ну конечно, все устроится отлично!.. Мы пойдем домой вместе, правда?Будет очень мило, и мы купим на завтрашнее утро копченую селедку на углуулицы Клиши, там продают прекрасные селедки. А сегодня у нас картошка ссалом. Жордан, попросив товарища просмотреть его корректуры, ушел вместе сженой. Саккар и Гюре тоже выходили из редакции. В это время у подъездаостановилась карета, и из нее вышла баронесса Сандорф; улыбнувшись им, оналегко взбежала наверх. Она иногда заезжала к Жантру. Саккар, которогоочень возбуждали ее большие, окруженные синевой глаза, чуть было невернулся обратно. Наверху, в кабинете главного редактора, баронесса не захотела дажесесть. Она зашла мимоходом, на минутку, просто узнать, нет ли у негокаких-нибудь новостей. Несмотря на то, что он неожиданно пошел в гору, онаобращалась с ним все так же, как в то время, когда он каждое утро, низкосогнув спину, являлся к ее отцу, господину де Ладрикуру, в качествеагента, надеясь получить поручение. Ее отец был возмутительно груб, она немогла забыть, как однажды, придя в бешенство из-за большого проигрыша, онпинком ноги выбросил его за дверь. Теперь, зная, что он находится у самогоисточника новостей, она, приняв дружеский тон, пыталась что-нибудь у неговыведать. - Ну как? Ничего нового? - Право же, мне ничего не известно. Но она все смотрела на него, улыбаясь, уверенная, что он просто нехочет говорить. Тогда, чтобы вызвать его на откровенность, она завела речь об этойглупой войне между Австрией, Италией и Пруссией, которая может начаться влюбую минуту. Спекулянты сходят с ума, началось ужасное понижение курсаитальянских фондов, а также и всех остальных ценностей. И она оченьогорчена, так как не знает, долго ли будет продолжаться понижение, а у неена бирже вложены значительные суммы на срок до следующей ликвидации. - Разве муж вас не информирует? - шутливо спросил Жантру. - Ведь у негокак раз подходящее положение в посольстве. - О, муж! - сказала она с презрительным жестом. - У него я теперьничего не могу вытянуть. Он еще больше развеселился и даже позволил себе намекнуть нагенерального прокурора Делькамбра, ее любовника, который, как говорили,вносил за нее разницу, когда ей волей-неволей приходилось платить. - А ваши друзья, разве они тоже ничего не могут узнать, ни при дворе,ни в Верховном суде? Она сделала вид, что не поняла, и продолжала умоляющим тоном, неспуская с него глаз: - Послушайте, будьте же полюбезнее... Вы наверное что-нибудь знаете. Как-то раз, повинуясь своей страсти к любой юбке, какая бы ни заделаего мимоходом, как неопрятной, так и шикарной, он хотел, как он грубовыражался, купить ее, эту отчаянно играющую женщину, которая держалась сним так фамильярно. Но при первом же слове, при первом его движении онавыпрямилась с таким отвращением, с таким презрением, что он твердо решилне возобновлять своих попыток. С этим человеком, которого ее отецвыпроваживал пинками? Нет, никогда. До этого она еще не дошла. - С какой стати я буду любезным? - сказал он со смущенным смехом. - Выведь со мной совсем не любезны. Она сразу стала серьезной, глаза ее приняли суровое выражение. И когдаона уже повернулась, чтобы уйти, он с досадой, стараясь уязвить ее,прибавил: - Вы только что встретили в дверях Саккара, не правда ли? Почему вы егоне расспросили, ведь он вам ни в чем не отказывает? Она резко повернулась: - Что вы хотите этим сказать? - Ах, боже мой, понимайте, как хотите... Послушайте, не скрывайте, явидел вас у него, а я его знаю! Она вспыхнула от возмущения, - остатки аристократической гордостиподнялись с темного дна, из грязи, куда страсть к игре с каждым днемзатягивала ее. Однако она сдержалась и просто сказала ясным и резкимголосом: - Вы что же, милый мой, за кого меня принимаете? Вы с ума сошли... Нет,я не любовница вашего Саккара, потому что не захотела ею стать. Тогда он поклонился ей с изысканной вежливостью хорошо воспитанногочеловека. - Сударыня! Значит, вы поступили необдуманно. Поверьте, если это можноеще исправить, не упускайте случая; ведь вы всегда охотитесь заинформацией, так вы найдете ее, не тратя много сил, под подушкой у этогогосподина... Да, да, там скоро соберутся все сведения, вам останетсятолько запустить туда ваши хорошенькие пальчики. Она сочла за лучшее засмеяться, как бы примирившись с его цинизмом.Когда она прощалась с ним, он почувствовал, что ее рука была холодна, каклед. Неужели правда, что эта женщина с такими алыми губами и, говорят,ненасытная, довольствуется своими скучными обязанностями по отношению кледяному и костлявому Делькамбру? Был июнь; пятнадцатого числа Италия объявила войну Австрии. С другойстороны, Пруссия без объявления войны, меньше чем в две недели,молниеносным маршем оккупировала Ганновер, заняла оба Гессена, Баден,Саксонию, захватив врасплох безоружное население. Франция не шелохнулась,и хорошо осведомленные люди шептались на бирже о том, что с тех пор, какБисмарк ездил к императору в Биарриц, она была связана с Пруссиейсекретным соглашением; шли также таинственные разговоры о вознаграждении,которое она должна получить за нейтралитет. Однако курсы продолжаликатастрофически падать. Когда четвертого июля как удар грома разразиласьвесть о Садовой, на бирже началась настоящая паника. Ожидали, что войнабудет продолжаться с новым ожесточением, потому что если Австрия и быларазбита Пруссией, то она одержала победу над Италией при Кустоцце.Говорили, что, выводя войска из Богемии, Австрия собирает остатки своейармии. На биржу со всех сторон сыпались ордера на продажу, но покупателейне было. Четвертого июля Саккар, зайдя в редакцию очень поздно, около шестичасов, не застал там Жантру, который теперь совсем от рук отбился:неожиданно исчезал, кутил по нескольку дней и возвращался в изнеможении, смутными глазами. Трудно было сказать, что его больше разрушало - женщиныили алкоголь. В этот час в редакции никого не было, кроме Дежуа, которыйобедал на краешке стола в передней. И Саккар, написав два письма, хотелуже уходить, как вдруг вихрем влетел Гюре, весь красный, и, не успев дажезакрыть дверь, заговорил: - Дорогой мой, дорогой мой... Задыхаясь, он схватился обеими руками за грудь. - Я только что от Ругона... Я ужасно торопился, не было фиакра. Наконецпопался один... Ругон получил оттуда телеграмму. Я прочел ее...Потрясающая новость! Резким движением Саккар остановил его и бросился закрывать дверь,заметив Дежуа, который уже шнырял вокруг, навострив уши. - Но что же, что? Говорите! - Так вот! Австрийский император уступает Венецианскую областьимператору французов, принимая его посредничество, и тот обратится ккоролям Пруссии и Италии по поводу перемирия. С минуту оба молчали. - Так это мир? - Очевидно. Саккар, пораженный, еще ничего не сообразив, невольно выругался: - Черт побери, а биржа вся на понижении! Потом спросил машинально: - Знает ли об этом хоть одна живая душа? - Нет, телеграмма секретная, и даже завтра утром она не будетнапечатана в "Монитере". Париж ничего не узнает раньше, чем через сутки. В голове Саккара как будто блеснула молния, ему сразу стало ясно, чтонужно делать. Он опять бросился к двери, открыл ее, чтобы посмотреть, неподслушивает ли кто-нибудь. Вне себя, он остановился перед депутатом исхватил его за отвороты сюртука: - Молчите! На так громко!.. Мы хозяева положения, если Гундерман и егошайка не предупреждены... Слышите? Ни слова, никому на свете!.. Нидрузьям, ни жене! Какая удача! Жантру здесь нет, мы одни знаем это, у насбудет время действовать. О, я не собираюсь работать только на себя. Выучаствуете, наши коллеги из Всемирного тоже. Но только нельзя сохранитьтайну, когда о ней знают несколько человек. Все пропало, еслираспространятся хоть какие-нибудь слухи до завтрашнего открытия биржи. Гюре, очень взволнованный, потрясенный грандиозной аферой, которую онизамышляли, обещал хранить полное молчание. И решив, что нужно действоватьсейчас же, они распределили роли. Саккар уже надел цилиндр, как вдруг емупришло в голову спросить: - Так это Ругон поручил вам передать мне эту новость? - Конечно. Гюре чуть не запнулся, он солгал: телеграмма просто лежала на столе уминистра, и он имел нескромность прочесть ее, когда остался на минутуодин. Но в его интересах было поддерживать доброе согласие между обоимибратьями, и эта ложь ему самому показалась очень удачной, тем более чтобратья совсем не стремились видеться друг с другом и говорить об этихвещах. - Ну, - объявил Саккар, - тут уж ничего не скажешь, на этот раз онпоступил как порядочный человек... Пойдем! В передней по-прежнему был один Дежуа, который, как ни старалсяподслушать, не мог ничего разобрать. Однако они заметили, что онвзволнован, - очевидно, он почуял огромную добычу, проносящуюся мимо него;возбужденный этим запахом денег, он подошел к окну на площадке и сталсмотреть, как они идут через двор. Трудность состояла в том, чтобы действовать быстро и в то же время свеличайшей осторожностью. Поэтому на улице они разошлись: Гюре взял насебя "малую" вечернюю биржу, а Саккар, несмотря на поздний час, бросилсяна поиски агентов, кулисье, маклеров, чтобы раздать ордера на покупку. Ноон хотел по возможности разделить, рассеять эти поручения, а главное -встретить этих людей как бы случайно, а не ловить их на дому, что могло быпоказаться странным. Ему повезло - на бульваре он заметил маклера Якоби,поговорил с ним о всяких пустяках и затем поручил ему крупную операцию,так что тот не очень удивился. Пройдя шагов сто, он встретил высокуюбелокурую девицу, любовницу другого маклера, Деларока, зятя Якоби; онасказала, что как раз ждет Деларока сегодня на ночь, и он попросил еепередать записку, которую написал карандашом на визитной карточке. Затем,зная, что Мазо идет вечером на банкет, устраиваемый бывшими школьнымитоварищами, он специально зашел к нему в ресторан и изменил ордера,которые дал еще сегодня. Но больше всего ему повезло, когда он возвращалсядомой около полуночи: к нему подошел Массиас, который как раз выходил изВарьете. Они дошли вместе до улицы Сен-Лазар, он успел разыграть чудака,который надеется на повышение курса, - о, разумеется, не сейчас, а черезнекоторое время, - и в конце концов поручил ему многочисленные покупкичерез Натансона и других частных агентов, сказав, что он действует отимени группы друзей, (что в сущности соответствовало действительности).Когда он ложился спать, у него уже было роздано ордеров на покупку большечем на пять миллионов. На следующее утро, около семи часов, Гюре уже был у Саккара ирассказывал ему о том, как он действовал на "малой бирже", на тротуареперед проездом Оперы, где он постарался дать как можно больше ордеров напокупку, соблюдая, однако, меру, чтобы не слишком поднять курс. Он поручилкупить на сумму около миллиона; и оба, сочтя, что это еще слишком скромнаяцифра, решили продолжать. В их распоряжении было еще все утро. Но преждевсего они бросились к газетам, дрожа от страха, что найдут там сообщение,заметку, хотя бы строчку, которая сразу разрушит их комбинации. Нет,пресса еще ничего не знала, она целиком была занята войной, газеты былиполны телеграмм и пространных подробностей о битве при Садовой. Еслиникаких слухов не просочится до двух часов, если в их распоряжении будетхоть один час после открытия биржи, даже полчаса, тогда дело в шляпе, ониздорово оберут евреев, по выражению Саккара. И, расставшись, они опятькинулись в разные стороны, чтобы бросить в бой новые миллионы. Все утро Саккар рыскал по Парижу, прислушиваясь к разговорам, чувствуятакую потребность в движении, что вскоре отослал свою карету домой. Онзашел к Кольбу, где звон золота, лаская слух, звучал как обещание победы,и у него хватило сил ни слова не проронить банкиру, который ничего незнал. Затем он поднялся к Мазо, но не стал давать ему новых ордеров, апросто сделал вид, что беспокоится насчет вчерашних. Здесь тоже еще ничегоне знали. Один только юный Флори вызвал у него некоторое беспокойство, таккак настойчиво вертелся вокруг него; единственной причиной этому было то,что юный конторщик искренно восхищался финансовым гением директораВсемирного банка. С другой стороны, так как мадемуазель Шюшю обходиласьему теперь недешево, он понемногу отважился на несколько мелких спекуляцийи старался узнать, какие ордера давал его кумир, чтобы самому действоватьв соответствии с этим. Наконец, позавтракав на скорую руку у Шампо, где он с великой радостьюуслышал пессимистические сетования Мозера и даже самого Пильеро,предсказывавших новое падение курсов, Саккар уже в половине первого был наБиржевой площади. Он хотел, по его выражению, поглазеть на народ. Жарабыла невыносимая, лучи солнца падали отвесно, отражаясь от побелевшихступеней и нагревая воздух в колоннаде, тяжелый и раскаленный, как в печи;пустые стулья потрескивали в этой жаре, и спекулянты старались укрыться вузкую тень от колонн. В палисаднике под деревом он заметил Буша и Мешен,которые, увидев его, оживленно заговорили о чем-то; ему даже показалось,что они хотели подойти к нему, но потом передумали; неужели они что-тознали, эти вечно рыщущие тряпичники, подбирающие выметенные в сточнуюканаву ценности? При этой мысли его на мгновение охватила дрожь. Но кто-тоокликнул его, и он узнал на скамейке Можандра и капитана Шава - ониссорились, потому что Можандр теперь подтрунивал над мелкой, жалкой игройкапитана, над этим луидором, который тот выигрывал за наличный расчет,словно в провинциальном кафе после сражения в пикет; неужели даже сегодняон не мог решиться на серьезную операцию, которая наверняка будет удачной?Ведь курсы будут падать, это совершенно очевидно, ясно как день. И онпризывал Саккара в свидетели: правда, ведь курсы опять упадут? Он солидноподготовился к понижению, он был так в нем уверен, что вложил бы в игрувсе свое состояние. В ответ на его прямой вопрос Саккар улыбнулся,неопределенно покачал головой, смущенный тем, что не предупреждаетбеднягу, который был таким работящим и благоразумным в те времена, когдаеще торговал брезентом; но он поклялся хранить полное молчание, ижестокость игрока, который боится спугнуть удачу, одержала верх. К тому жев этот момент он отвлекся: проехала карета баронессы Сандорф, и он,проследив за ней глазами, увидел, как она остановилась на этот раз наБанковской улице. Внезапно он вспомнил о бароне Сандорфе, советнике приавстрийском посольстве: баронесса, конечно, знает и сейчас все погубиткакой-нибудь женской оплошностью. Он уже перешел улицу и бродил околокареты, неподвижной, безмолвной, с застывшим на козлах кучером. Но вотодно из стекол опустилось, и он подошел с любезным поклоном. - Ну как, господин Саккар, мы все еще на понижении? Он заподозрил ловушку. - Конечно, сударыня. Она смотрела на него с тревогой, и по характерному для игроков блескуее глазах он понял, что она тоже ничего не знает. Кровь снова прилила емук лицу, он блаженствовал. - Так значит, господин Саккар, вы мне ничего не скажете? - Право, сударыня, я могу сказать только то, что вы сами, конечно, ужезнаете. И он отошел, подумав: "Ты была со мной не очень любезна, так пеняй насебя. Это тебе будет наука". Никогда еще она не казалась ему такойжеланной; он был уверен, что придет время - и он добьется своего. Возвращаясь на Биржевую площадь, он издали увидел Гундермана,выходившего с улицы Вивьен, и снова сердце его затрепетало. И хотя он былеще очень далеко, Саккар все-таки узнал его: это была его медлительнаяпоходка и мертвенно бледное лицо, его манера прямо держать голову, ни накого не глядя, как будто он был один, царствуя среди покорной толпы. ИСаккар со страхом следил за ним, стараясь объяснить себе каждое егодвижение. Увидев, что к нему подошел Натансон, он решил, что все погибло.Но агент отошел с обескураженным видом, и надежда опять вернулась кСаккару. Решительно, банкир ведет себя совершенно так же, как обычно. Ивдруг сердце Саккара дрогнуло от радости: Гундерман вошел в кондитерскуюкупить конфет для своих внучек; это был верный признак - никогда он незаходил туда в дни кризисов. Пробило час, колокол возвестил об открытии биржи. Это был памятный день- один из тех крахов, вызванных повышением курсов, которые случаютсячрезвычайно редко и остаются в памяти, как легенда. Вначале, средиудручающей жары, курсы продолжали падать. Но вдруг всех удивилинеожиданные объявления о покупке, словно беспорядочные выстрелы передначалом боя. Все же операции среди всеобщего недоверия шли вяло. Покупкиучастились, стали вспыхивать со всех сторон, и в кулисе и в зале; вколоннаде непрерывно раздавался голос Натансона, в зале - голоса Мазо,Якоби и Деларока, кричавшие, что они берут все акции, по любым ценам;толпа дрогнула, заволновалась, словно море перед бурей, но никто еще нерешался рисковать, все были сбиты с толку этим необъяснимым поворотомдела. Курсы слегка поднялись, Саккар успел дать новые ордера Натансонучерез Массиаса. Он попросил также юного Флори, пробегавшего мимо, передатьМазо записку, в которой поручал ему покупать еще и еще, и Флори, прочитавэту записку, исполненный слепым доверием к Саккару, последовал его примеруи купил на свою долю. И как раз в эту минуту, без четверти два, в самыйразгар биржи, разразился громовой удар: Австрия уступает Венецианскуюобласть императору, война кончена. Откуда взялось это известие? Никто незнал. Но это говорили все, даже самые камни мостовой. Кто-то принес этувесть, и все с криком повторяли ее, шум рос, как в равноденствие рокотприлива. Среди этого ужасного гвалта курсы начали подниматься резкимискачками, они поднялись на сорок, пятьдесят франков. Началась невыразимаясвалка, одна из тех битв, где ничего нельзя разобрать, где все, солдаты иполководцы, бросаются спасать свою шкуру, оглушенные, ослепленные, потерявясное представление о том, что происходит. По лицам струился пот,безжалостное солнце нагревало ступени, и биржа превратилась в пекло. При ликвидации, когда можно было подвести итоги катастрофы, онаоказалась колоссальной. Поле битвы было усеяно ранеными и обломками.Мозер, всегда игравший на понижение, оказался в числе наиболеепострадавших. Пильеро дорого заплатил за свою слабость в этот единственныйраз, когда он отчаялся в возможности повышения. Можандр проиграл пятьдесяттысяч франков, это была его первая крупная потеря. Баронессе Сандорфпришлось платить такую большую разницу, что Делькамбр, говорят, отказалсядать ей на это денег, и она бледнела от гнева и ненависти при одномупоминании о своем муже, советнике посольства, который держал телеграмму вруках еще раньше Ругона и ничего ей не сказал. Но самое страшное поражениепотерпели крупные банки, особенно еврейские. Это был настоящий разгром.Утверждали, что только один Гундерман поплатился восемью миллионами. Всебыли поражены этим: как же его не предупредили? Его, бесспорного хозяинарынка, который помыкал министрами и держал в подчинении целые государства?Это было редкое стечение обстоятельств, игра случая, порождающего самыенеожиданные следствия. Это был непредвиденный, глупый крах, вне всякогоразума и логики. Между тем все заговорили об этой истории, и Саккар прослыл гением.Одним ударом он загреб почти все деньги, потерянные теми, кто играл напонижение. Он сам положил себе в карман два миллиона. Остальное должнобыло пойти в кассы Всемирного банка или, вернее, растаять в руках членовправления. С большим трудом ему удалось убедить Каролину, что частьГамлена в этой добыче, справедливо отвоеванной у евреев, составляламиллион. Гюре, непосредственно участвовавший в деле, отхватил себе львинуюдолю. Остальных - Дегремона, маркиза де Боэна - тоже не пришлосьуговаривать. Все постановили выразить благодарность и принестипоздравление замечательному директору. Но одно сердце было особеннопризнательно Саккару - сердце Флори, который выиграл десять тысяч франков,целое состояние, и мог теперь поселиться с Шюшю в маленькой квартирке наулице Кондорсе и по вечерам ходить в дорогие рестораны вместе с ней,Гюставом Седилем и Жерменой Кер. В редакции пришлось дать наградныеЖантру, который кипел негодованием оттого, что его не предупредили. Одинтолько Дежуа пребывал в меланхолии: он навсегда сохранил горькие сожаленияо том вечере, когда он почуял в воздухе богатство, таинственное инеуловимое, и пропустил его мимо рук. Этот первый триумф Саккара совпал с расцветом Империи, находившейся взените своей славы. Он был как бы участником ее величия, одним из ярких ееотблесков. В тот вечер, когда он вознесся среди рухнувших состояний, в тотчас, когда биржа представляла собой мрачное поле, усеянное обломками, весьПариж был украшен флагами, иллюминован, как по случаю крупной победы; ипразднества в Тюильри, гулянья на улицах прославляли Наполеона III,хозяина Европы, столь великого и могущественного, что императоры и королиизбирали его посредником в своих распрях и вручали ему целые провинции,чтобы он разделил их между ними. Напрасно в палате некоторые голосапротестовали, предсказывали какие-то страшные бедствия, говоря об усиленииПруссии, которое допустила сама Франция, о разгроме Австрии, онеблагодарности Италии. Смех и гневные крики заглушали эти тревожныеголоса, и на следующий день после Садовой Париж, центр мира, сиял всемисвоими проспектами и памятниками. А вскоре должны были наступить другиеночи, темные и холодные, без газового освещения, озаряемые лишь алымифитилями снарядов. В этот вечер Саккар, опьяненный успехом, бродил по улицам, по ПлощадиСогласия, по Елисейским Полям, по тротуарам, где горели плошки. Увлекаемыйвсе растущим потоком гуляющих, ослепленный яркой, как солнечный свет,иллюминацией, он готов был думать, что торжество устроено в его честь,ведь он тоже неожиданно стал победителем, вознесясь среди всеобщегоразгрома. Одно только обстоятельство омрачало его радость - Ругон, внесебя от гнева, в бешенстве прогнал Гюре, когда понял, какова была причинаэтого биржевого успеха. Так, значит, великий человек не хотел быть добрымбратом, он и не думал передавать ему это известие? Так, значит, Саккардолжен обходиться без его высокого покровительства, быть может, даже емупридется бороться против всемогущего министра? И внезапно, перед дворцомПочетного Легиона, над которым высился гигантский огненный крест, пылающийна темном небе, он принял смелое решение - пойти на борьбу, когдапочувствует, что достаточно силен. Опьяненный песнями толпы и хлопаньемфлагов, он вернулся через залитый огнями Париж на улицу Сен-Лазар. Два месяца спустя, в сентябре, Саккар, осмелев от победы надГундерманом, решил еще расширить размах операций банка. На общем собрании,состоявшемся в конце апреля, представленный за 1864 год баланс показалдоход в девять миллионов, включая двадцать франков премии на каждую изпятидесяти тысяч новых акций, выпущенных при удвоении капитала. Расходы напервоначальное устройство банка полностью окупились, акционерам выплатилипричитающиеся им пять процентов, а членам правления десять процентов,отнесли пять миллионов в резерв, сверх обычных десяти процентов, иоставшийся миллион поделили в виде дивиденда по десять франков на акцию.Это был блестящий результат для общества, не просуществовавшего еще и двухлет. Но Саккар действовал лихорадочными темпами, применяя к финансовойпочве метод интенсивной культуры, нагревая, перегревая ее, рискуя сжечьурожай; он заставил сначала совет правления, а потом и чрезвычайное общеесобрание, созванное пятнадцатого сентября, принять решение о новойэмиссии: капитал опять должны были удвоить, выпустив сто тысяч новыхакций, предназначенных исключительно для прежних держателей, по одной накаждую акцию первоначальных выпусков. Но только на этот раз акциивыпускались по шестьсот семьдесят пять франков, учитывая премию в стосемьдесят пять франков, предназначенную для резервного фонда. Дляоправдания этого громадного увеличения капитала, который удваивался второйраз за короткий срок, были приведены следующие основания: растущий успех,удачно проведенные операции и, в особенности, грандиозные предприятия,которые банк вскоре должен был пустить в ход, - ведь нужно придать банкузначительность и солидность, соответствующую представляемым им фирмам. Ирезультат сказался немедленно: курс акций, уже несколько месяцевостававшийся неизменным - около семисот пятидесяти франков, - в три дняподнялся до девятисот. Гамлен не мог приехать с Востока, чтобы председательствовать начрезвычайном общем собрании, он написал сестре тревожное письмо, гдевыражал опасения насчет Всемирного банка; разве можно гнать его такимгалопом, таким бешеным аллюром? Он догадывался, что у нотариуса Лелоренаопять были сделаны ложные заявления. Действительно, не все новые акциибыли распределены законно, общество оставило за собой те, от которыхакционеры отказались, платежи за них не были произведены, и их фиктивноотнесли за счет Сабатани. Кроме того, были и другие подставные лица,служащие, члены правления, под чьим именем банк сам подписывался на акциисобственного выпуска, так что за ним оставалось к этому времени околотридцати тысяч своих акций, представляющих сумму около семнадцати споловиной миллионов. Не говоря уже о том, что такое положение былонезаконно, оно могло стать и опасным, так как опыт показал, что всякоекредитное общество, которое играет на своих собственных ценностях,неминуемо гибнет. Однако Каролина ответила брату в веселом тоне,подшучивая над ним и его опасениями: он стал так труслив, что ей, преждетакой подозрительной, приходится его успокаивать. Она писала, что следитза всем и не замечает ничего незаконного, что, напротив, она восхищенаразмахом дела, ясными и разумными мероприятиями, совершающимися на ееглазах. Но она, конечно, не знала того, что от нее скрывали, а еевосхищение Саккаром, взволнованная симпатия, которую вызывали в нейэнергия и ум этого маленького человечка, ослепляли ее. В декабре курс перешел за тысячу франков. И тогда торжество Всемирногобанка начало волновать крупных банкиров. На Биржевой площади нередкопоявлялся Гундерман. Он шел своей автоматической походкой, с рассеяннымвидом заходил в кондитерскую за конфетами. Он безропотно уплатилпроигранные им восемь миллионов, причем никто из близких не услышал из егоуст ни слова гнева или досады. Когда он проигрывал, а это случалось редко,он обычно говорил, что так ему и надо, что это научит его не быть разиней,и все улыбались при этих словах, так как трудно было представить себеГундермана разиней. Но на этот раз тяжелый урок, как видно, остался у негона сердце; мысль о том, что он побит этим головорезом Саккаром, этимпылким сумасбродом, - он, такой холодный, так искусно управляющийобстоятельствами и людьми, - была ему, конечно, невыносима. И с тоговремени он стал подстерегать Саккара, уверенный, что рано или поздновозьмет свое. Теперь, видя общее восторженное отношение к Всемирномубанку, он занял позицию наблюдателя, убежденный, что слишком быстрыеуспехи, обманчивое процветание ведут к самым страшным крушениям. Впрочем,курс в тысячу франков не был еще чрезмерным, и он выжидал, не начинаяиграть на понижение. Его теория состояла в том, что на бирже нельзяискусственно вызвать события, можно только их предвидеть и воспользоватьсяими, когда они совершатся. Царствует одна лишь логика; истина - всемогущаясила в биржевой игре, как и всюду. Если курсы чрезмерно возрастут, ониполетят вниз: снижение произойдет с неизбежностью математического закона,и тогда ему останется только констатировать правильность своих расчетов иположить в карман прибыль. И он уже решил, что начнет битву, как толькокурс поднимется до тысячи пятисот франков. Тут он начнет продавать акцииВсемирного банка по плану, составленному заранее, сначала понемногу, потомвсе больше и больше при каждой ликвидации. Он не нуждался в коалицииигроков на понижение, уверенный, что его одного будет достаточно, чтоблагоразумные люди поймут положение и поддержат его игру. Он хладнокровнождал, что этот Всемирный банк, наделавший столько шуму, так быстронаводнивший своими акциями рынок, создав угрозу для крупнейших еврейскихбанков, сам собою даст трещину, и тогда он свалит его одним ударом. Впоследствии рассказывали, что сам Гундерман втайне помог Саккарукупить старое здание на Лондонской улице, которое тот намеревался снести,чтобы на его месте построить желанный особняк, дворец, где он хотелроскошно устроить свое детище. Саккару удалось добиться согласия советаправления, и с середины октября начались работы. В тот самый день, когда торжественно был заложен первый камень, околочетырех часов, к Саккару в редакцию, где он ожидал Жантру, который пошелотнести отчет об этой церемонии в дружественные газеты, явилась баронессаСандорф. Сперва она спросила главного редактора, но потом, как быслучайно, наткнулась на директора Всемирного банка, который любезно отдалсебя в ее распоряжение, предложив сообщить все интересующие ее сведения, ипровел ее в свой кабинет в глубине коридора. И здесь, при первом же грубомнатиске, она уступила, на диване, как девка, заранее приготовившаяся кподобному приключению. Но тут произошло осложнение. Каролина, случайно оказавшись в районеМонмартра, заглянула в редакцию. Она иногда заходила сюда, чтобы передатьСаккару какой-нибудь ответ или просто узнать новости. К тому же она зналаДежуа, поступившего сюда по ее рекомендации, и всегда останавливаласьпоговорить с ним, довольная его признательностью. В этот день, не найдяДежуа в передней, она прошла по коридору и натолкнулась на него как раз втот момент, когда он отошел от двери, у которой только что подслушивал.Теперь это стало его болезнью, он дрожал, как в лихорадке, и прикладывалухо ко всем замочным скважинам, чтобы уловить биржевые тайны. Но то, чтоон в этот раз услышал и понял, немного смутило его, и он улыбался страннойулыбкой. - Он здесь? - спросила Каролина и хотела пройти в кабинет. Но Дежуа остановил ее и, не имея времени что-нибудь придумать,пробормотал: - Да, он здесь, но туда нельзя. - Как нельзя? - Нельзя, он там с дам