Финны, рюсся и большевики 8 страница

•^; "оск

Вместо этого можно использовать термин «романтическая щ^

антибуржуазность», который вдохновлял как правых, так и ле- j^

вых. Массовые радикальные движения на обоих полюсах по- щ^

литического спектра были одинаково неумными, но выбор pa- ^

дикализма вместо мелкобуржуазности уже сам по себе был,,^

для многих весьма знаменателен. ^«СС

Ярким примером увлечения романтической антибуржуазн ц
стью был Рауль Палмгрен. В своем главном романе «Картинь
30-х годов» он рассказывает о бунте против схематизма и без-

духовности школы и дома, который начался еще в гимназиче­ские годы. На одной стороне были ценности школы и семьи к которым относились идеализированные классицизм, христи­анство и патриотизм. На другой оставались свободомыслие, сексуальная свобода и космополитизм.

При таком раскладе социализм приобретал понятную цен­ность, ведь он основывался на интернационализме, атеизме и рационализме.

Модный же АКСовский радикализм ставил во главу угла те же самые ценности, что и обывательская культура: национа­лизм и милитаризм.

Для Палмгрена приземленная социал-демократия была ужасна: реформизм был не чем иным, как тем же самым ме­щанством, против которого был направлен романтический бунт. Альтернативами оставались левый социализм и культур­ный либерализм.

Левый социализм вырвался из-под влияния Москвы в се­редине 1930-х гг. В период народного фронта на него уже не нападали, а скорее стремились лишь направлять его. Началось так называемое время классического использования «полезных идиотов».

При помощи настоящих сталинистов Москва пыталась под­чинить как левые социалистические движения, так и социал-демократические партии. В Финляндии таким самым явным сталинистом оказался Маури Рюомя, который удивил Пальм-грена своим слепым послушанием и непоколебимой уверенно­стью. Небольшая группа Академического социалистического общества вскоре полностью попала под влияние Москвы и даже финансировалась ею, о чем раньше только догадывались, а теперь подтверждено документами.

Как отметил Палмгрен, Москва крепко держала поводок в своих руках. Даже в стилистическом плане было невозможно критиковать показательные судебные процессы и казни, так как Москва запрещала это. Нельзя было критиковать также таннеровских социал-демократов тогда, когда Москва по так­тическим причинам это запрещала. Бунтарям из Академичес­кого социалистического общества предоставлялось право кри­тиковать лишь классицизм, патриотизм и религию. И даже это можно было делать лишь применительно к своей стране, так как в СССР все это в конце 1930-х гг. как раз набирало силу.

То, что романтическим бунтарям казалось свободой и npoj грессом, было в действительности не чем иным, как свободой презирать собственную страну и ее культуру и одновременно

43ак. 3517 97

действовать ей во вред, подчиняясь жесткому авторитарному руководству. Многие из левых социалистов поняли это нака­нуне Зимней войны и сделали соответствующие выводы. Бо­лее твердые, как, например, Маури Рюомя, шли сталинистским путем. Как отмечает Кайса Киннунен, впоследствии и у Мау­ри Рюомя были минутные сомнения, и он даже пытался пуб­лично высказать их, но вскоре он безвозвратно вернулся к «генеральной линии», к линии ФКП.

Лишь после того, как победа СССР в войне-продолжении стала явной, некоторые стали становиться на путь, начертан­ный Куусиненом. Тем, кто имел короткую память, можно было теперь преподносить СССР под знаком ООН и ссылаться на то, что сталинские гуманисты сражались на одном фронте с Британской империей и многими другими демократически­ми странами, то есть они, возможно, даже составляли главную демократическую силу в этом мире.

Небольшая часть бунтарской молодежи Финляндии нашла свое место и, как ни парадоксально, свою свободу в служении Сталину. По иронии судьбы она считала тюрьмой обыватель­скую свободу и неромантичную общественную жизнь, осво­бождение от которой обещал сосед-диктатор, создатель, веро­ятно, крупнейшей террористической системы мира.

Если мы попытаемся разобраться в том, что же не нрави­лось представителям культурного либерализма и левого ради­кализма в Финляндии 1930-х гг., хотя бы на основании того, что об этом писали Матти Курьенсаари в своем произведении «Сердитый молодой человек 1930-х годов» или Рауль Палм-грен в романе «Картины 1930-х годов», то обнаружим, что их отталкивало прежде всего отсутствие радикализма и обыден­ная порядочность культуры. Вместо того, чтобы под руковод­ством коммунистов противостоять правой угрозе, как это было в Европе, в Финляндии довольствовались тем, что за правых не голосовали и не допускали в правительство. Конечно, и в Финляндии случались проявления дикости. Кое-кто в армии заставлял новобранцев петь антирусские песни и глупые час­тушки. Ксенофобия и антигуманность проявлялись в приклю­ченческой литературе. Нормы «политической корректности» того времени не были строгими в отношении таких проявле­ний варварства. Но зато сексуальность была под запретом, и даже намеки на нее вызывали жесткую реакцию. Всей офици­альной культуре в целом были присущи преклонение перед па-фосным классицизмом и иерархические взгляды на относи­тельную ценность разных видов искусства. Какой-нибудь фун-

9Я

юмантическая поэзия лишь подкреп­ляют общее положение. 1930-е гг. в Финляндии и были эпохой Рунеберга и Топелиуса, а не периодом Эркко, Лейно или Ахо¹.

Вне всякого сомнения, интеллигенция относилась холодно и враждебно к той поп-культуре, которая потоком шла в Фин­ляндию, особенно из Америки.

Но это не могло помешать ее появлению. Как утверждает Олли Ялонен, джаз, кино и развлекательная литература были в межвоенный период в Финляндии англосаксонского проис­хождения. Все это называлось низкопробной культурой, и большая часть ее потребителей не принадлежала к культурным кругам. Однако уже тогда она прочно вошла в финский образ жизни, хотя термин «культура» применительно к ней исполь­зовали крайне неохотно.

¹ Ю. Рунеберг и 3. Топелиус были представителями финского иде­алистического патриотизма XIX в., в то время как Э. Эрко, Ю. Ахо и Э. Лейно преставляли либерализм начала XX в.