Предвоенная внешняя политика: Финляндия, Сталин и Германия

«Так противостояли друг другу две великие державы, Фин­ляндия и СССР», — сказал один эстонский историк своим финским коллегам. Это случилось в 1970-е гг. после одного финско-советского симпозиума историков. Эстонец таинствен­но улыбался, а финнам оставалось лишь гадать, что же он имел в виду: то ли то, что Финляндия вела себя по отношению к своему соседу высокомерно, как великая держава с великой державой, то ли то, что финны впоследствии предполагали, что политические события 1930-х гг. зависели от их решений.

В 1920-х гг. отношения между Финляндией и СССР ослож­нял вопрос о Восточной Карелии, который обострился после крушения Российской империи.

Как красный Совет народных уполномоченных Финляндии, так и белое правительство интересовала судьба Восточной Каре­лии. Эта территория находилась за восточной границей Велико­го княжества Финляндского и никогда не входила ни в Швед­ское государство, ни в Финляндское Великое княжество. Жите­ли этой территории были православными, но говорили на язы­ке, который был близко родственным финскому и который, хотя бы частично, можно было считать финским диалектом. Финлян­дия на протяжении уже нескольких десятилетий проявляла ин­терес по отношению к восточному одноплеменному народу. Тер­риторию, где была собрана большая часть рун «Калевалы», счи­тали очень важной с национальной точки зрения. Во время пер­вой мировой войны как большевики, так и западные страны

рьяно провозглашали принцип национального самоопределения и считали возможным распространить его и на ту территорию, где карелы, начиная с 1920-х гг., были в большинстве. Красное пра­вительство Финляндии верило, что Восточную Карелию можно было бы присоединить к Финляндии с согласия большевиков. Однако на переговорах между советским правительством и крас­ным правительством Финляндии решение вопроса было отложе­но. Но следует отметить, что вопрос снова встал в 1939 г. при заключении договора между советским правительством и так на­зываемым правительством Куусинена и затем вновь во время войны, когда финские войска оккупировали эту территорию.

В связи с гражданской войной в Финляндии между совет­ским правительством и Финляндией возникло военное проти­востояние, для прекращения которого летом 1918 г. они вели переговоры в Берлине. Там Финляндия вновь изложила свои требования по поводу Восточной Карелии. Вопреки надеждам финнов, Германия не захотела из-за Восточной Карелии под­вергать риску свои отношения с советским правительством, а то, в свою очередь, не готово было к подписанию договора на финских условиях. После военного поражения Германии пере­говоры закончились безрезультатно. В Карелии в 1918—

1919 гг. действовали небольшие добровольческие отряды, и в
кругах так называемых активистов существовали планы присо­
единения этих территорий к Финляндии. Идея так называемой
«Великой Финляндии» имела и некоторую местную поддерж­
ку в Восточной Карелии, но это все же не определяло поли­
тику правительства Финляндии.

Мирные переговоры между Финляндией и Россией по пре­кращению состояния войны, возникшего в результате граждан­ской войны 1918 г. в Финляндии, велись в Тарту, где финскую делегацию возглавлял Ю. К. Паасикиви.

Согласно мирному договору, подписанному 14 октября

1920 г., Восточная Карелия осталась в составе Советской Рос­
сии; это было разочарованием для некоторых правых и моло­
дежных кругов, которые называли договор «постыдным ми­
ром», так как считали, что население Восточной Карелии было
обмануто, а присоединившиеся к Финляндии Реболы и Порос-
озеро были отданы без их согласия (то есть без референдума).
В знак протеста бывший в то время в Реболах ленсманом сту­
дент X. X. (Боби) Сивен застрелился.

Мир даже без Карелии все же был волей абсолютного боль­шинства. Лишь 27 парламентариев из 200 проголосовали про­тив договора.

В связи с заключением мирного договора русская сторо заявила, что обещает населению Восточной Карелии автон мию, а ингерманландцам культурную автономию. Эти обеш ния и некоторые пункты договора превратились вскоре в тем «К вопросу о Восточной Карелии», и Финляндия считала сво им правом следить за тем, осуществляются ли они. Следует подчеркнуть, что правительство Финляндии рассматривало этот вопрос как юридический международно-правовой, и пос­ле 1920 г. речь никогда не шла о насильственном изменении границ, к которому призывали до Тартуского мира так назы­ваемые активисты, чье влияние сказалось во время Карельско­го народного восстания 1921—1922 гг. Это восстание было выз­вано недовольством советской властью. Помимо того, что там царил голод, советская сторона нарушила свои обещания, дан­ные при подписании мирного договора, о личной безопаснос­ти людей, возвращающихся в Россию, и об автономии пере­ходного периода.

Народные волнения начались в северных районах Восточной Карелии в октябре 1921 г., и подавить их удалось лишь в фев­рале 1922 г. Они были спланированы активистскими кругами Финляндии, и за ними стояли финские добровольческие отря­ды. Правительство Финляндии было против вмешательства и закрыло границы для бунтовщиков. С этими событиями было связано вооруженное вторжение из Советской России в Фин­ляндию в феврале 1922 г., известное под названием «восстание в Салла», или «Laskikapina» — «Сальный мятеж». Оно было организовано красными финнами, которые жили в Советской России. Финляндия попросила Лигу Наций служить посредни­ком в конфликте между «карелами и Россией». Советская Рос­сия, которая не признавала бунтовщиков в качестве договари­вающейся стороны и считала Лигу Наций прислужницей импе­риалистических союзных сил, не приняла предложения. Оказа­лись безуспешными также и позднейшие попытки представить политику советского правительства в отношении Восточной Ка­релии на рассмотрение международных органов. В 1923 г. меж­дународный суд в Гааге признал невозможными все меры из-за позиции советского правительства. Во всяком случае, в 1923 г. Совет Лиги Наций принял следующее постановление: «Призна­вая важность вопроса о Восточной Карелии, Совет принимает объяснения делегации Финляндии по поводу того, что прави­тельство Финляндии, поскольку не существует никакого проти­воположного решения или заключения, сделанного каким-либо международным судом, считает своим правом рассматривать ре-

\Ю

шения Тартуского мирного договора по вопросу о положении Восточной Карелии, а также все сделанные в связи с этим до­говором заявления как международные обязательства и просит Совет и в дальнейшем собирать любую полезную информацию по данному вопросу для положительного решения вопроса при наличии в будущем условий для этого».

Таким образом, так называемый, восточнокарельский воп­рос фактически был решен. Следует отметить, что официаль­ная Финляндия не предъявляла территориальных требований, а лишь требовала рассмотрения вопроса о реализации прав этих территорий, предоставленных им международными дого­ворами. Молодежь же была настроена более радикально, и именно в атмосфере, наступившей вслед за Карельскими на­родными восстаниями, было создано Карельское академическое общество, главной идеей которого было то, что Финляндия как единое национальное государство не может существовать до тех пор, пока Восточная Карелия не будет входить в нее. Короче говоря, «Великая Финляндия» это то же, что и роди­на, — провозглашал АКС в духе модного тогда в Европе ир-редентизма.

На дипломатическом уровне на радикальную молодежь осо­бого внимания не обращали, только в кризисные 1930—1931 гг. студенты получили предупреждения со стороны правительства и президента, так как их демонстрации становились уже ще­котливыми во внешнеполитическом плане.

Межгосударственные отношения были вплоть до лапуаско-го периода прохладными, но корректными, а после бесславно­го крушения лапуаского движения Финляндия заключила с СССР договор о ненападении.

Финляндия, прибалтийские государства и Польша в 1932 г. заключили с СССР почти одинаковые договоры о ненападе­нии. Финляндско-советский договор предписывал, чтобы дого­варивающиеся стороны оставались нейтральными, если одна из сторон окажется объектом военного нападения. Однако это обязательство не будет иметь силы, если какая-либо из сторон сама окажется агрессором. Новым в договоре, по сравнению с предложенными Советским Союзом предыдущими договора­ми, было то, что, включая упомянутую выше оговорку, СССР не аннулировал обязательного для всех членов Лиги Наций пункта об участии в санкциях против агрессора. В 1934 г. сто­роны договорились о продлении договора еще на 10 лет, то есть до 1945 г.

f

Та политическая ситуация, в которой подписывался дог вор 1932 г., сохранялась недолго. Приход Гитлера к власти ра° шатал основы европейской политики. Германия из политичес­кого партнера СССР превратилась в явного врага. К 1934 г за­кончилось германо-советское сотрудничество, которое включа­ло даже тайные немецкие программы развития и военной подготовки на территории СССР. В новой ситуации СССР вошел в Лигу Наций, которую ранее сурово осуждал. Герма­ния и Япония вышли из этой организации. Теперь, когда Лига Наций утратила свое влияние на ставшую возмутителем спо­койствия в Европе Германию, вероятность войны возрастала Во внешней политике Финляндия все еще ориентировалась на Лигу Наций, но после 1932 г. на фоне усиления агрессивно­сти Германии начала крепнуть идея скандинавского сотрудни­чества. В 1933—1934 гг. Германия еще не имела достаточной военной силы, но тем не менее она представляла явную потен­циальную угрозу. На политическую атмосферу влияла и гон­ка вооружений. В этой новой европейской ситуации новый член Лиги Наций — Советский Союз — внушал другим госу­дарствам мысль о коллективной безопасности: системе терри­ториальных договоров, в рамках которых коллективными уси­лиями можно было бы обеспечить мир. Отношение Финлян­дии к предложенному ей в 1934 г. так называемому «восточно­му Локарно» было отрицательным. Считалось, что такой договор противоречит главным целям внешней политики Фин­ляндии — сохранению нейтралитета и сближению со сканди­навскими странами. В Финляндии ультраправые лишились своего политического влияния еще в начале 1930-х гг. С 1933 г. в финском парламенте была представлена лишь одна партия с фашистским душком — Патриотическое народное движение, да и та имела лишь 7 % парламентских мест, была изолированной от других партий и не имела своего представителя в прави­тельстве. В 1938 г. министр внутренних дел Урхо Кекконен даже объявил эту партию вне закона; правда, решение было аннулировано при рассмотрении дела в суде. На выборах 1939 г. эта партия получила лишь 8 парламентских мест, то есть всего 4 % мест. Это ясно свидетельствует об отсутствии популярности фашистских идей в Финляндии. Также и идея Великой Финляндии, бывшая чрезвычайно популярной среди студенческой молодежи в 1920-е гг., в следующем десятилетии все более явно становится оборонительной идеологией, кото­рая в отношении родственных народов выражалаась в заботе о беженцах.

Однако 1! 0-е гг. для внешней политики Финляндии закон­чились катастрофой: СССР напал на Финляндию, и никто не оказал Финляндии эффективной военной помощи.

То, что Финляндия оказалась в состоянии войны против великодержавного соседа, было для нее катастрофой, которой никто не желал. Впоследствии было более или менее есте­ственным считать, что речь шла о банкротстве внешней поли­тики Финляндии: ведь предотвращение этой ситуации было ее первоочередной задачей.

Было совершенно неизбежно, что нашлись такие, кто впос­ледствии предлагал различные варианты поведения: если бы Финляндия согласилась на те требования о военных базах, ко­торые СССР тайно выдвигал еще в 1938 г., если бы тогда со­гласились заключить такой же договор о дружбе и сотрудни­честве, который затем в 1948 г. был заключен, или если бы даже согласились с теми требованиями о военных базах, кото­рые восточный сосед выдвинул в конце 1939 г., — разве бы тогда не смогли бы избежать войны? Так же философствовал и Кекконен в своей знаменитой речи 1970-х гг., заключая ее тем, что ее не следует расценивать как рассуждения человека, крепкого задним умом.

Даже пример Эстонии, Латвии и Литвы не был показате­лен для ревизионистов послевоенного периода: поскольку При­балтику не оккупировали сразу после передачи военных баз, можно было подумать, что их и не собирались оккупировать. Прибалтика, правда, была оккупирована после того, как изме­нилась политическая ситуация, но это, конечно же, не являлось доказательством того, что и передавшая военные базы Финлян­дия тоже была бы оккупирована. Возможно, Финляндия в этом случае, как и во многих других, была бы исключением?

Главным вопросом в дебатах о политике безопасности Фин­ляндии стал вопрос о доверии: основоположник новой внеш­неполитической линии Финляндии Ю. К. Паасикиви предпо­лагал, что в реальной политике у Советского Союза в отноше­нии Финляндии не было никаких других интересов, кроме собственной безопасности. И если бы в соответствии с этим перед войной смогли создать такие условия, что СССР смог бы доверять тому, что Финляндия захочет и сможет предот­вратить любое нападение на СССР через свою территорию, то она смогла бы избежать того, что сама стала объектом нападе­ния. Таким образом, в области внешней политики - и с ней тесно связанной внутренней политики — следовало стремить­ся к тому, чтобы заслужить доверие соседа.

В условиях послевоенного периода этот сценарий был сути, логичным и политически целесообразным. Однако осущ^П° ствление его перед второй мировой войной было бы в силу многих обстоятельств проблематичным. Прежде всего было б необходимо, чтобы в Кремле поверили в готовность и способ­ность Финляндии отразить возможное вторжение Германии и с другой стороны, чтобы финское общество хотело и было го­тово согласиться с теми условиями, которые Москва считала критериями доверия.

Задача была трудной уже потому, что в предвоенные годы Сталин считал значение вооруженных сил Финляндии несуще­ственным. Сути дела не меняет то, что после войны он полнос­тью изменил свое мнение, как явствует из многих документов

Вторым обстоятельством, частично связанным с первым было то, что, по логике Сталина, не существовало нейтральных маленьких стран. Это было невозможно уже — и особенно -с точки зрения большевистской диалектики, одним из принци­пов которой был поиск «главного противоречия», через кото­рое воспринимается все остальное. Эта склонность проявляет­ся во всех документах, касающихся внешней политики совет­ского периода.

В 1920-х гг. Финляндия была отнесена кремлевскими ана­литиками к орудиям борьбы в сфере интересов таких агрес­сивных великих держав, как Англия и Франция; впрочем, все империалистические страны априори считались агрессивными. Они постоянно обвинялись в подготовке интервенции против Страны Советов, и их главной ударной силой была объявле­на пограничная Польша. Единственным другом СССР на меж­дународной арене была Германия, с которой в 1922 г. Москва заключила Рапалльский договор. Эта дружба основывалась еще и на том, что у Германии не было других друзей. До 1925 г. ее не принимали в Лигу Наций, и страны-победители требовали от нее контрибуции и даже оккупировали Рейнскую землю. Вооруженные силы Германии были сокращены до ста тысяч человек, и ей было запрещено развивать авиацию и разрабаты­вать химическое оружие, подводные лодки и т. д.

С точки зрения Германии, Рапалльский договор был даром божьим: СССР ничего не требовал от Германии и даже, наобо­рот, утверждал, что Версальский договор был узаконенным на­силием по отношению к Германии. Он также охотно вел с Германией торговлю и предоставлял ей возможность втайне создавать на территории СССР в Липецкой области авиацию и другие системы вооружений, запрещенные Версальским до-

говором. Эта деятельность была взаимовыгодной, так как нем­цы, в частности, помогали русским создавать подводные лод­ки. Подлодка типа «Немка» была во время второй мировой войны существенной частью военно-морских сил нашего вос­точного соседа.

Приход Гитлера к власти, с точки зрения СССР, был не­приятным фактом, но не основанием для прекращения выгод­ного сотрудничества. Однако, как отметил в своей диссертации Олли Вехвиляйнен, оно все же прекратилось в 1934 г. из-за незаинтересованности новых германских властей.

В своем обозрении международных событий в том же 1934 г. Сталин высказал свое разочарование по поводу пози­ции немцев, подчеркнув, что национал-социализм сам по себе не является, с точки зрения СССР, причиной для ухудшения отношений. Ведь в Италии, отметил Сталин, у власти тоже были фашисты, но с этой страной у СССР были самые наи­лучшие отношения.

Но поскольку позиция немцев оставалась прежней и Гит­лер, погубив во время так называемой «ночи длинных ножей» около сотни своих товарищей по партии, продемонстрировал, что он может быть брутальным не только на словах, но и в делах, заставил задуматься и Сталина.

Сотня жертв была незначительным количеством по сравне­нию с теми миллионами человеческих жизней, которые погу­бил Сталин в своей стране, но операция была проведена с та­кой совершенной бесцеремонностью и жестокостью, что не могла не вызвать у такого человека, как Сталин, уважения и даже восхищения. Рассказывая об этом в Политбюро, Сталин, по словам Микояна, использовал выражение «молодец» и ска­зал, что Гитлер, вероятно, хорошо понимал, как следует обра­щаться с политическими противниками.

С конца 1920-х гг. «фашизм» был, по мнению Сталина — а следовательно, и по официальной советской идеологии, — лишь одной из форм власти буржуазии. Суть дела состояла в том, что врагом СССР и всей социалистической системы был импе­риализм, а не фашизм. Термин «фашизм» свободно применяли в отношении всех политических систем, которые не следовали генеральной линии коммунистической партии. По сути дела, термин «фашизм» использовали и в отношении социал-демо­кратов. Несмотря на то, что они представляли пацифизм, а мо­жет, именно поэтому, про них говорили, что «объективно» они являются фашистами, и даже называли «социал-фашистами».

Эта политика резко изменилась к 1935 г., когда во вс " Европе поняли, что гитлеровская Германия является не -гол ко теоретической, но и конкретной угрозой миру во все' мире. Сталин не имел ничего против мировой войны, совсе наоборот. По его мнению, она была неизбежной и должна была привести к расширению социалистического лагеря, подобно тому, как первая мировая война принесла с собой рождение первого в мире социалистического государства. Плохо было то, что у СССР была совершенно обоснованная причина по­чувствовать нависшую над собой угрозу. Об угрозе в СССР говорили беспрестанно, начиная с самой революции, но теперь дело обстояло так, что угроза могла оказаться вполне реальной

Таким образом, СССР внес необходимые коррективы в свою идеологию и политику и резко сменил курс. Все силы теперь должны были быть сосредоточены против «фашизма». С 1935 г. это стало также и официальной линией Коминтерна. Социал-демократов перестали считать «главным врагом», их вообще больше не считали врагом, а наоборот — во всех стра­нах хотели иметь союзниками в антифашистской борьбе, к которой привлекали всех, годились даже буржуазные силы, если они проявляли интерес к делу.

Эквивалентом «народного фронта» в дипломатии была «коллективная безопасность». С помощью девиза «Мир неде­лим» СССР, который в 1934 г. вошел в ранее заклейменную им как империалистическую Лигу Наций, пытался использо­вать эту организацию в качестве эффективного средства про­тив агрессивной Германии.

Важная роль в этих планах отводилась малым государ­ствам, которым была предназначена роль полигона в борьбе против агрессора. Страны Северной Европы почувствовали опасность и единодушно объявили о том, что они отказывают­ся от такой роли и будут следовать политике нейтралитета.

Судьбой Финляндии стала Германия. И вовсе не потому, что она была в политическом или военном смысле заинтере­сована Финляндией — это сумел в своем исследовании опро­вергнуть Матти Юлкунен, — или потому, что финские поли­тики склонялись в сторону Германии. Дело обстояло вовсе не так, что доказано обширной исследовательской литературой межвоенного периода. Германия оказалась для Финляндии ро­ковой потому, что, по мнению Сталина, для Финляндии это был единственный вариант, исключая СССР.

Коалиция скандинавских социал-демократических прави­тельств, на которую хотела опереться и Финляндия, чтобы га-

рантировать свои нейтралитет, не могла быть одобрена Стали­ным.

В своей внешней политике Финляндия делала все возмож­ное, чтобы держаться в стороне от Германии. Финляндия ни в коей мере не поддерживала политику Германии, не покупала у нее оружие и даже не принимала гарантий, предлагаемых Гер­манией против нападения третьей страны. Несмотря на все это, для СССР она была лишь этапом в возможных военных дей­ствиях между СССР и Германией, вопрос стоял лишь о том, которая из стран использует ее первой. Президент Кекконен, который был, вероятно, самым талантливым и успешным поли­тиком Финляндии, в свое время со всем присущим ему ис-скусством ухватился за это советское толкование отношений Финляндии и Германиии и попытался сделать из этого крае­угольный камень своей политической конструкции.

В своей речи Кекконен, формулируя мысль осторожно, но целенаправленно, сказал что «тень гитлеровской Германии» на­висла в конце 1930-х гг. над Финляндией и финское общество «в целом» не могло отрицать, что к Германии относились с определенной симпатией.

Эта забавная в своей неопределенности, но очень целесооб­разная формулировка давала основания полагать, что отсут­ствие доверия к Финляндии у Сталина было виной самих финнов.

Вполне вероятно, что Кекконен говорил то, что думал. Дей­ствительно, он тщательно обдумал свое выступление, которое полностью совпадало с официальной историографией соседней страны.

Главной целью Кекконена в момент выступления было до­казать, основываясь на советских святых писаниях, возмож­ность мирного сосуществования капиталистической Финлян­дии и социалистического Советского Союза. Он стремился показать, что отцом независимости Финляндии был Ленин, который провозгласил принцип «мирного сосуществования» еще во время революции 1917 г. Если же мирное сосущество­вание и было нарушено во время второй мировой войны, то виновата в этом была не внешняя политика СССР, а что-то другое. Кекконен слишком хорошо знал суть вопроса, чтобы прямо свалить вину на Финляндию, и был слишком хорошим дипломатом, чтобы начать анализировать роль СССР в тех событиях.

Таким образом, президент совершенно сознательно не упо­мянул о той тени, которую отбрасывал на Финляндию тотали-

тарный Советский Союз и которая очень важна для пони ния тогдашней политики Финляндии. Он не стал рассуждя³ о том, с каким государством Финляндия имела и продолжав иметь дело. Его интересовала не истинная оценка истории лишь ее практическое значение.

Была ли все же Финляндия с ее социал-демократическо-центристским правительством и официальным внешнеполити­ческим курсом, которым с 1935 г. был скандинавский нейтра­литет, каким-то образом политически ориентирована в сторо­ну Германии?

Что касается утверждения о наличии влиянии Германии в Финляндии, то исследования Хиеданниеми, Юлкунена и Бак-люнда убедительно показали, что оно является мифом. То же относится и к общественному мнению. Как показал Веса Варес, изучавший финскую прессу 1930-х гг., мнение о Германии было «в преобладающем большинстве крайне отрицательным... и в этом не может быть ни малейшего сомнения». Тогдашний посол Германии в Финляндии Виперт фон Блюхер и его шеф сделали такие же выводы.

Влияние ультраправых на политику Финляндии в 1930-х гг. и особенно в конце десятилетия было абсолютно маргиналь­ным. В мирное время у них никогда не было своего предста­вителя в правительстве, да и в парламенте у них по результа­там выборов 1939 г. было лишь 8 мест из 200.

Финская пресса была явно антигерманской. Но следует от­метить, что она в значительной мере осуждала и политику СССР, что позднее подверглось осуждению. Начиная с 1930 г., когда коллективизация достигла Ингерманландии, обществен­ное мнение Финляндии начало реагировать. Весной 1931 г. в Финляндии стало появляться все больше беженцев, которые рассказывали о том, как закрывались церкви и преследовалась вера, как разъединялись семьи и как детей и стариков высы­лали из родных мест в глушь, где они вынуждены были жить в землянках и выполнять тяжелую работу на лесозаготовках и в шахтах, где смертность была очень высокой.

В Финляндии первыми прореагировали националистически настроенные студенты, которые прошли маршем с флагами родственных народов мимо посольства СССР, а также органи­зовывали митинги в защиту преследуемых. В церквах устраи­вались молебны.

Практически все финское общество выражало протест про­тив этого ужаса. Правда, финские власти не понимали, что

эти сталинские меры означают, и призывали «кулаков» не противиться колхозам. Стоит вспомнить, что речь шла вовсе не о сопротивлении или поддержке. Социал-демократы, кото­рые пытались поддерживать хорошие отношения с соседом, считавшим их своим главным врагом, осуждали насилие, хотя и провозглашали, что в принципе поддерживают социализм. Либералы считали это неслыханным нарушением прав челове­ка и требовали вмешательства Лиги Наций. Таким образом, речь шла не о какой-то русофобии, а о совершенно нормаль­ной реакции на нарушение прав человека.

Даже без телевидения в Финляндии стало известно, что происходит в соседней стране. Опросы беженцев, проводимые пограничниками и государственной полицией, подтверждали достоверность информации. Позднее, в 1970-х гг., принято было говорить, что вся ингерманландская кампаниия в Фин­ляндии была в известной мере специально организованной. И это соответствовало действительности: организации сотруд­ничества с одноплеменниками и особенно правые круги дей­ствовали очень активно и распространяли информацию как в своей стране, так и за ее пределами. Как уже показали годы угнетения¹, маленькая страна имела небольшие возможности, но она, по крайней мере, могла надеяться на то, что просве­щенное европейское мнение может уменьшить нарушение прав человека. Благодаря этой активности, ингерманландский вопрос был поднят в нижней палате парламента Англии, но Сталина это не могло остановить. Под влиянием обществен­ного мнения правительство Финляндии посчитало себя юри­дически правомочным напомнить нотой советскому прави­тельству о декларации, прилагаемой к Тартускому договору, в которой говорилось о правах, гарантированных ингерман-ландцам.

Что же касается самого спорного вопроса — массовых пе­реселений, то их, конечно же, в соответствии со всеми норма­ми прав человека, следовало считать возмутительными. Одна­ко официальные круги Финляндии вели себя очень сдержан­но. Даже сам президент Свинхувуд заставлял студентов быть поспокойнее, но заглушить общественное мнение в свободной стране было невозможно. Собственная же позиция СССР де­лала невозможным ведение любого рационального диалога че-

¹ Имеются в виду так называемые периоды русификации в фин­ской истории в 1899—1905 и 1908—1917 гг.

рез ту пропасть, которую Сталин создал на границах своег государства.

На дипломатическом уровне дела велись без эмоций, и v финнов почти не оставалось иллюзий по поводу того, что на политику соседа можно было бы повлиять. Отношение СССР было агрессивным. Вместо того, чтобы обсуждать вопрос о пе­реселениях, он выдвигал состряпанные обвинения в якобы проводимых Финляндией военных приготовлениях, противоре­чащих Тартускому договору.

С течением времени и благодаря договору о ненападении подписанному в 1932 г., отношения с восточным соседом, каза­лось, стабилизировались, стабилизировалась и внутренняя си­туация в СССР.

Но после непродолжительного спокойного периода отноше­ния вновь обострились в связи с тем, что в 1934г. опять встал вопрос об Ингерманландии. Тогда СССР был принят в члены Лиги Наций. В Финляндии считали, что она как госу­дарство, подписавшее Тартуский мирный договор, имеет пра­во контролировать его выполнение. Со стороны Советской России к договору были приложены декларации о внутреннем устройстве и местном самоуправлении Восточной Карелии и Ингерманландии. Еще в 1922 г. была предпринята попытка уре­гулировать вопрос о Восточной Карелии и Ингерманландии в Лиге Наций или действовавшем при ней Гаагском суде, но она не удалась из-за того, что СССР не был членом Лиги Наций. Теперь общественное мнение Финляндии потребовало рассмот­рения этого вопроса согласно нормам международного сообще­ства, членом которого СССР собирался стать.

Для СССР это была очень неприятная альтернатива, и он начал усиленную пропагандистскую кампанию, в ходе которой утверждалось, что Финляндия готовится к захватнической войне и ждет только нападения Японии на СССР, чтобы при­ступить к решительным действиям. Ведь Япония в это время, расширяя свое влияние на Дальнем Востоке, оказалась в кон­фликте с СССР. Этой, абсурдной по сути, пропагандой в ка­честве агрессивной стороны хотели представить Финляндию и тем самым подорвать доверие к ней и ее пригодности для ев­ропейского и скандинавского сообщества.

В конечном итоге Финляндия в Лиге Наций воздержалась от требования взять под контроль Тартуский договор и даже голосовала в числе прочих за принятие СССР в эту организа­цию.

Но Советскому Союзу этого было недостаточно. Он потре­бовал еще и извинений по дипломатической линии. Но даже выступления министра иностранных дел Хакцелля в парламен­те и по радио, в которых он призывал прессу к сдержанности, не могли быть, по мнению Москвы, признаны достаточными. Москва обещала принять Хакцелля, если будет объявлено, что инициатива визита исходит от Финляндии. Если же Финлян­дия представит дело так, что визит состоится по инициативе СССР, то о нем не может быть и речи.

Это было несоразмерно большим требованием, учитывая общественное мнение Финляндии, согласно которому СССР и так уже неоднократно обманывал Финляндию, в частности, он не выполнил данных в Тарту обещаний о предоставлении са­моуправления Восточной Карелии и Ингерманландии. Вместо этого там приступили к массовым депортациям и к другим репрессивным мерам. Теперь же СССР не только отказывает­ся от международного рассмотрения этого вопроса, но и тре­бует извинений от Финляндии, угрожая торговым бойкотом.

Неудивительно, что посол Финляндии в Москве Аарно Юрье-Коскинен говорил, что не было никакой возможности развеять сомнения соседа иначе, как стать послушным и дать надеть на себя поводок. На этом фоне следует также расцени­вать и высказывание министра иностранных дел Хакцелля о том, что поездку в Москву следовало бы предпринять, но «душа так противится этому». Здесь следует вспомнить и о том, что, оставляя пост посла в Москве в 1920-х гг., он под­черкивал, насколько важно для Финляндии было в целях из­бежания войны заботиться о том, чтобы не рождалось никаких подозрений о ее намерении напасть, так как это могло бы при­вести к вооружению в пограничных областях, к строительству стратегических дорог и прочим подобным мерам, которые мог­ли бы понизить уровень безопасности. Однако сталинская культура строилась на подозрительности, и разрушить подозре­ния вряд ли было возможно.

Атмосфера в преддверии возможного визита министра иностранных дел Финляндии в Москву не улучшилась, особен­но когда летом 1935 г. начали депортацию населения из погра­ничных областей Ингерманландии. Это мероприятие, отмечен­ное печатью геноцида, затронуло ингерманландцев в еще боль­шей степени, чем коллективизация.

Негативную реакцию со стороны общественного мнения в Финляндии невозможно было сдержать, и молчать было нельзя хотя бы потому, что там жили родственники депорти-

рованных. Но, как и прежде, СССР отвечал на все стары способом — нападками в прессе. Финляндию называли васс" лом Германии, и кажется, что в своем иллюзорном воображе нии советские руководители действительно верили в это Финляндию поставили в известность, что в случае войны СССР может оккупировать ее территорию. Официально эту угрозу изложил Жданов в конце 1936 г.

Когда агрессивную советскую пропаганду и ее действительные или же вымышленные подозрения признали чрезвычайно опасны­ми для ориентировавшейся на скандинавский нейтралитет фин­ской политики, министр иностранных дел Холсти вынужден был поехать в Москву, где он оказался во время второго крупного по­казательного процесса, но еще до начала пика террора 1937 г.

В результате этого визита отношения между соседними странами действительно улучшились, и Холсти говорил даже о положительной роли Ленина в приобретении Финляндией независимости.

Чистки партийного и административного аппарата получи­ли неслыханный размах осенью 1937 г. Они уже не ограничи­вались отдельными людьми, а распространялись на целые ка­тегории населения.

Как в Комиссариате иностранных дел СССР, так и в дру­гих учреждениях каждый чиновник должен был проявлять свою «бдительность» всеми возможными способами, а в дан­ный момент это означало разоблачение происков Германии и их прислужников-троцкистов, а также их выискивание повсю­ду, включая и собственное учреждение. При массовых чистках сочинялись бесчисленные шпионские байки и истории о пла­нах по развалу СССР. В качестве агрессоров назывались, как и раньше, все соседние страны, как на востоке и на юге, так и на западе. «Шпионов, вредителей и диверсантов» следовало вырывать с корнем, особенно на окраинах, от Восточной Каре­лии до Армении, Узбекистана, Казахстана и Бурятии. Полити­ческое мышление, которое в СССР находилось всегда, с самой революции начиная, в смирительной рубашке ленинского «на­учного» анализа, теперь окончательно деградировало. Офици­альное мировоззрение было выражено в известном «Кратком курсе истории ВКП(б)» 1938 г., в котором мир рассматривался через призму борьбы «генеральной линии» партии и противо­стоящей ей бесконечной и все покрывающей конспирации. На основании имеющихся у нас материалов мы можем сказать, что высшее руководство СССР само верило во все это.

Правоохранительные органы СССР распространяли, в числе прочего, и информацию о крупном заговоре, за которым стоит Финляндия и целью которого является отнять у СССР Восточ­ную Карелию с помощью тамошних коммунистов-эмигрантов.

Таким образом, в Восточной Карелии был уничтожен весь руководящий слой финской эмиграции, а заодно и финский язык. На финском языке с 1938 г. ничего не издавалось. Фин-ноязычное обучение ликвидировалось и в Восточной Карелии, и в Ингерманландии. Вместо этого национальным языком Во­сточной Карелии стал карельский язык, имевший письмен­ность на основе кириллицы, на которой, по воспоминаниям со­временников, никто писать не умел, да и чтение вызывало большие трудности. В Ингерманландии финский язык был запрещен и литература уничтожена, и никакого национального языка взамен предложено не было. Более ста тысяч финнов оказались лишенными прав на национальную культуру.

Эти меры, которые сопровождались депортациями и смерт­ными приговорами, были отмечены печатью геноцида финнов в России.

СССР, который в силу этих, а также многих других подоб­ных причин должен был бы сидеть в Лиге Наций на скамье подсудимых, вел себя агрессивно по уже знакомой схеме и стремился к роли всемирного жандарма. Среди западной интел­лигенции нашлось немало «полезных идиотов», которые верили, что народный фронт сделает СССР настоящей опорой и зашитой изменившейся «демократии», а также его образцовым представи­телем. В Финляндии же представлению об СССР как о побор­нике демократии и прав человека никто не верил. Критически настроенная интеллигенция культурных кругов Финляндии вряд ли была выше, чем в других странах Европы, но она располагала материалами, которые слишком хорошо говорили за себя.

В Лиге Наций СССР выступал также в качестве апостола коллективной безопасности и саботировал попытки напуганных маленьких стран прибегнуть к нейтралитету. В рамках принци­па коллективной безопасности Лигу Наций можно было ис­пользовать для того, чтобы страны-участники не могли бы ока­заться вне европейской войны, если таковая начнется.

Сталин, замыслы которого исполнял весь государственный механизм, придавал особое значение гарантии надежности. До­верие Сталина в его ближнем окружении гарантировалось многочисленными чистками, мерами безопасности и заложни­ками. В международной политике Сталин доверял лишь шты­кам Красной Армии, которая теперь была очищена от старого

__ f

офицерского состава. Документы, подобные подписанным пак там о ненападении, его не интересовали. В мире Сталина ни то не мог быть нейтральным. Впрочем, и согласно уставу Лип Наций ее члены не имели права на нейтралитет, все они были обязаны принимать меры против агрессора, а также позволять союзникам продвижение через свою территорию.

Бельмом на глазу советского правительства была Финлян­дия, которая после уроков Абиссинии вместе с другими север­ными странами объявила о своем праве на нейтралитет. Со­гласно сталинистской логике, нейтралитет, если он не соответ­ствовал интересам политики СССР, был «объективно» на сто­роне интересов противной стороны, то есть Германии. После событий в Абиссинии маленьким странам стало особенно ясно что Лига Наций со своим уставом не является гарантом безо­пасности. Совсем наоборот, она могла стать для них смертель­ной ловушкой.

В отношении Финляндии СССР посчитал целесообразным предложить по каналам НКВД военное сотрудничество. Фин­ское руководство долго и основательно изучало предваритель­ные предложения, переданные эмиссаром Сталина, резидентом НКВД в Финляндии Борисом Ярцевым (Рыбкиным). Основ­ной целью этого предложения было установить контроль Крас­ной армии над территориальными водами Финляндии.

Однако Финляндия в 1930-х гг. не заключила со сталин­ским СССР предложенный Ярцевым пакт, подобный подпи­санному впоследствии Договору о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Она также не согласилась весной 1939 г. отдать острова в Финском заливе, хотя там проживало всего около трех тысяч человек.

Чем же было вызвано это упрямство? Было ли причиной высокомерие министра иностранных дел Эркко или вообще отсутствие чувства реализма, что было характерно для всех руководящих кругов страны, за исключением, может быть, Маннергейма? С перспектив периода правления Кекконена и с точки зрения политиков умудренных опытом позднейшей ис­тории выдвигались иногда и такие критические взгляды на внешнеполитическое руководство Финляндии.

Если рассматривать это с чисто внешнеполитической сторо­ны, то сдержанность Финляндии можно объяснить тем, что она хотела держаться подальше от основных противоречий между великими державами. Было решено придерживаться официаль­ной внешнеполитической линии страны, скандинавского нейтра­литета, который был бы уничтожен этими уступками.

Завоевание доверия Сталина означало бы не больше и не меньше, как присутствие частей Красной Армии в Финляндии, а такого желания ответственные круги не имели.

Объяснять подобное нежелание какими-либо дополнитель­ными факторами нет никакой необходимости, так как оно со­вершенно естественным образом отражает поведение независи­мого государства.

В Финляндии к СССР и к существующим там порядкам относились очень настороженно, так как у них было более ре­алистичное представление об этом, чем в Европе вообще.

Реакция общественного мнения на передачу территорий была бы для правительства страны тяжким грузом. Как, напри­мер, можно было объяснить широкой общественности пересе­ление жителей с островов Финского залива?¹ Ведь весной 1939 г. не было еще по-настоящему даже никакой угрозы вой­ны для Финляндии, она существовала лишь как спекулятивная возможность. Тогда за что же Финляндия должна была бы одаривать Сталина?

Крепкие задним умом считали легкомысленным поступком то, что весной 1939 г. министр иностранных дел Эркко посчи­тал невозможным передать эту территорию СССР, особенно «перед выборами». Было бы все же интересно знать, как ши­рокая общественность прореагировала бы на то, что три тыся­чи финнов были бы выдворены со своих насиженных мест, которые были бы потом отданы соседней державе, о характе­ре которой и об отношении ее к финнам хорошо было извес­тно народу за границей и который имел об этом совершенно определенное и обоснованное представление. Советская стали­нистская историография писала в этой связи об измене фин­ской социал-демократии. Она и правда имела свое собствен­ное мнение о политике народного фронта, отличавшееся от мнения многих европейских братских партий.

Мог ли какой-нибудь другой политик, относившийся к большевизму более лояльно, чем Таннер, мобилизовать ряды своей партии на передачу территорий? Как бы министры Аг­рарного союза смогли объяснить это своей парторганизации Выборгской губернии и своим сторонникам?

Трактуя историю, мы никогда не должны успокаивать себя тем, что все случилось так, как случилось, потому что никак ина­че и быть не могло. Но все же кажется, что в демократической

¹ Речь идет об островах Суурсаари, Тютярсаари, Лавансаари и Сейскари с населением около 3000 человек.

Финляндии 1930-х гг. передача территорий была бы действителъ но невозможной. Так следует считать уже потому, что изменен государственной территории должно было бы происходить кон⁶ ституционным путем, когда даже количественное меньшинств могло бы помешать принятию такого закона, хотя дело и не tdp бовало экстренных выборов и роспуска сейма, поскольку выбо ры в любом случае состоялись летом 1939 г.

Общественное мнение в Финляндии имело основание быть настороженным в отношении восточного соседа даже вне ра­мок русофобии. Осуждение и неприятие коммунизма и дости­жений советской системы 1930-х гг., о которых в Финляндии имелись сведения из первых рук, было вполне обоснованным Следует думать, что особое положение Финляндии как стра­ны, на которую «кампания улыбок» СССР не произвела дол­жного впечатления, объясняется тем, что у финнов была воз­можность с близкого расстояния следить за событиями в со­седней стране. Утверждения прошлых лет о том, что финны совсем не знали своего соседа, являются преувеличением. Не­которые существенные стороны были знакомы финнам хорошо.

Если бы финский народ не имел в преддверии Зимней вой­ны твердого мнения по поводу этих дел, как бы он смог сохра­нить свое единодушие? Осенью 1939 г., стоя лицом к лицу со Сталиным без всякой надежды на помощь какой-либо державы, финны не захотели отдать даже «подводного рифа». Не зря не­кий финский коммунист воскликнул в Ленинграде вскоре пос­ле заключения мира после Зимней войны, что было ошибкой разрешить в 1930-х гг. финнам вернуться на родину, где они раз­жигали антисоветизм, плоды которого мы смогли увидеть во вре­мя войны. Всех их нужно было тогда посадить в концлагеря.

Не зря также и Силланпяя¹ в своем стихотворении сказал в 1939 г.: «Здесь выстоять или погибнуть есть право у каждого!».

Нападение СССР на Финляндию в 1939 г. - это лишь часть большой трагедии, виновниками которой были комму­низм и сталинское руководство. Она была результатом той по­литики, которая считалась лишь с тиранией и военной силой и которая полностью была лишена уважения ко всем право­вым принципам. В 1941 г. Паасикиви сказал по этому поводу, что в случае с Финляндией «Немезида истории» предъявила свой счет Сталину незамедлительно: СССР совершенно напрас-

¹ Имеется в виду писатель Ф. Э. Силанпяя, которому в 1939 г. была присуждена Нобелевская премия по литературе. В то же время он, хотя и был пацифистом, написал слова для ставшего популярным марша.

но приобрел себе врага, который проливал его кровь и расхо­довал его ресурсы и которого он никогда так и не сумел заво­евать.

Что касается Финляндии, то она, конечно же, в 1939 г. не избежала войны с СССР, как государства Прибалтики, но зато избежала ужасов оккупации и террора. Если бы Финляндия в 1930-х гг. старалась заслужить доверие Сталина, трудно пред­ставить, как она тогда смогла бы сохранить свою независи­мость и свою честь.

ЗИМНЯЯ ВОЙНА ВОЙНА

Сам Сталин на театре Зимней войны не был, но зато там с финской стороны бывал его бывший секретарь Борис Бажанов, ставший перебежчиком еще в начале 1920-х гг. Со стороны Сталина на фронте побывали люди из его ближайшего окру­жения, как, например, Лев Мехлис, для осуществления кара­тельной миссии.

Вообще Зимняя война была типично сталинской войной. Она была начата и закончена по воле и приказу Сталина. Эта война была также самым страшным ударом по политической карьере Сталина, если, конечно, не брать во внимание события лета 1941 г.

По свой политической концепции Зимняя война была тес­но связана со Сталиным и с олицетворяемой им системой, по­этому именно Сталин наилучшим образом символизировал то, за что сражались по обе стороны фронта.

Красноармейцы, идя в атаку, кричали: «За Родину, за Ста­лина!». Финны, естественно, ничего не кричали, да и в атаку не слишком часто шли, но они прекрасно понимали, что озна­чает военный клич противника.

Высшее военное руководство ясно понимало, что, как бы война ни закончилась, мир придется заключать со Сталиным, поэтому цензура запрещала оскорблять личность вождя.

Рупором Сталина был Молотов, который, подобно «говоря­щему вождю» некоторых примитивных народов, объявлял волю вождя, так как тот был слишком высокороден для того, чтобы делать это лично. По конституции 1936 г. положение

Сталина в «демократическом» Советском Союзе было доволь­но скромным. Формально он руководил лишь одной из обще­ственных организаций, которая, правда, была самой передовой. Властные же полномочия были сосредоточены в руках всена­родно избранных Молотова и Калинина.

Изучение «фона Зимней войны» можно начать, как Юхани Суоми, с переговоров 1938 г. с Ярцевым или даже с более ран­него периода, например, с получения Финляндией независимо­сти. Однако, если рассматривать только действия Финляндии и то, как СССР вписывался в ее внешнюю политику, то ре­зультаты не будут особенно ощутимы. Более целесообразно было бы изучать агрессора. Сталину вовсе не обязательно было нападать на Финляндию, так же как и не было никакой необ­ходимости оккупировать Прибалтику или уничтожать милли­оны своих граждан.

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют утверждать, что ответственность за начало войны несет имен­но Сталин, так как никто другой не мог принимать подобного рода решения. Вероятно, можно назвать и других виновников. Например, Жданова, Куусинена и Мерецкова. Правда, в усло­виях тоталитарной советской системы отказаться от получен­ного задания можно было только ценой собственной жизни, так что определение степени виновности кого-то другого, кро­ме Сталина, предполагает исследование чрезвычайно тонких материй, таких, как инициативности и психики.

В советской — и даже в посткоммунистической — историо­графии делались попытки переложить часть вины за начало вой­ны на финнов и подчеркивалось, что Сталин войны не хотел.

Эти выводы следуют очень своеобразной логике. Сталин, ко­нечно же, не хотел войны. Совершенно естественно, что его цель не состояла в гибели более 130 000 своих солдат, в изгнании из Лиги Наций и потере своего международного авторитета. Разу­меется, он не был настолько сумасшедшим, чтобы воевать, если бы можно было получить без войны то, что ему было надо.

Так же странно звучат рассуждения по поводу того, что войны можно было бы избежать. Разумеется, ее можно было избежать. Если одна сторона не сопротивляется, то другая, ко­нечно же, совершенно спокойно подчиняет ее себе. Выстрелы все равно и без войны прозвучали бы, но они прозвучали бы в подвалах и из ручного оружия. Гранаты не понадобились бы вовсе. Страны Прибалтики сохранили мир, но не получили привилегий на неподчинение власти диктатора.

Отдавая приказ о нападении, Сталин предполагал, что пп блема Финляндии будет разрешена быстро путем резкого измс нения ее международного положения. Страна получила марио­неточное правительство, полностью зависящее от Москвы и ее стратегические пункты должны были занять части Красной Ап-мии. Вся операция должна была продлиться всего несколько дней. Хотя СССР во время Зимней войны фактически был со­юзником нацистской Германии, по идеологическим причинам он все же не мог просто захватить территорию другой страны Дело следовало представить как народное восстание и для еще большей убедительности произвести выгодный для Финляндии обмен территориями, что заставило бы поверить всех легковер­ных (которых после периода народного фронта были легионы) в то, что речь не шла о захватнической политике.

То, что об аннексии Финляндии не было объявлено, а напро­тив, особенно подчеркивалось, что она останется независимым государством, не смогло обмануть никого, кроме некоторых со­ветских историков. Для независимости и демократии руково­димой Куусиненом Финляндии был уже всем известный при­мер: Советский Союз, который по конституции 1936 г. был са­мой демократической страной, которой правил парламент, из­бранный на основе всеобщего и равного избирательного права, и в которой права граждан гарантировались конституцией.

В Финляндии было хорошо известно, что скрывалось за парадным фасадом этой картины школы «социалистического реализма».

По концепции Сталина, народ вполне мог голосовать сво­бодно и государства могли быть независимыми. Существенным здесь было лишь то, что все должно было происходить в со­ответствии с персонифицируемой им «генеральной линией» партии. Этого же можно было достичь полным подчинением объекта. В отношении Финляндии для такого подчинения в конце 1939 г., казалось, были все предпосылки. Когда после окончания Зимней войны Сталин разъяснял, почему война на­чалась зимой, он ссылался на то, что это было обусловлено по­литической ситуацией: великие державы в тот момент дрались друг с другом и не смогли бы вмешаться. В следующий раз такой момент мог наступить только через 20 лет.

Ситуация осени 1939 г., вероятно, полностью соответствова­ла ожиданиям Сталина. Военная мощь Красной Армии была, по крайней мере в количественном отношении, самой внушитель-

ной в мире. Вторая по значимости держава Балтийского реги­она - Германия, была ближайшим союзником СССР, и с ней была договоренность о том, что Финляндия входит в сферу ин­тересов СССР. Вмешательство западных стран, по крайней мере в ближайшее время, было исключено даже и в силу техничес­ких причин, а длительную операцию Сталин не планировал.

С точки зрения Финляндии, можно было считать, что пос­ле подписания пакта Молотова — Риббентропа у СССР боль­ше не было никаких оснований продолжать утверждать, что территория Финляндии может представлять для СССР угро­зу со стороны Германии — лучшего друга СССР. Именно так оптимистично и доложил из Москвы в августе 1939г. посол Финляндии Аарно Юрье-Коскинен.

Пессимисты же имели основания предполагать худшее, осо­бенно в тот момент, когда страны Прибалтики получили при­глашение на переговоры.

Как известно, Сталин лично участвовал в переговорах с финской делегацией и вел себя чрезвычайно деликатно.

Манеру поведения Сталина часто называли грубой, но по другим, также достоверным рассказам, он умел быть и очень любезным. Часто эта любезность проявлялась в ситуациях, ког­да Сталин чувствовал неограниченные возможности покорить объект своего внимания. Неоднократно случалось, что челове­ка, только что пользовавшегося благосклонным расположением диктатора, вскоре казнили.

Психиатр Эрих Фромм расценивал поведение Сталина как «несексуальный садизм», что означало получение удоволь­ствия от безусловной и безграничной власти над каким-нибудь живым существом. Заставлять жертву чувствовать боль — это лишь один из способов господства, но вовсе не единственный. Во всяком случае, чувство полноты власти безусловно являет­ся звездным часом садиста и основой его хорошего настроения.

Во время первой встречи с финской делегацией Сталин был в хорошем настроении и держался любезно. Его особен­но позабавил рассказ о том, что делегацию из Хельсинки про­вожали с песнями.

Когда же Паасикиви сказал, что вряд ли их встретят с пес­нями при возвращении, если они привезут плохой договор, Сталин заверил, что песни, несомненно, прозвучат. Находя­щийся на вершине славы диктатор посчитал забавным, что пе­ние финнов будет зависеть от него. Подобные нематериальные дела, будь то государственные соглашения или выступления

римского папы, были для него несущественными. Когда-т Сталин с иронией спросил, сколько дивизий имеется у папк Встретившись теперь с финской делегацией, он почти тонн знал, сколько у нее дивизий. То же настроение, которое выра­жало пение провожающих, на его взгляд, не заслуживало ни­чего, кроме усмешки.

Терпение Сталина на переговорах продлилось недолго. Ког­да стало ясно, что финская сторона не собирается соглашать­ся с предложенными советской стороной условиями, которые гарантировали бы «прочную связь Финляндии и СССР» и когда даже грозная статья в «Правде» не испугала финнов, то было решено решить вопрос военным путем.

Речь шла не о каком-то военном нападении и захвате тер­ритории. Согласно сталинистской логике, вопрос можно было решить с согласия финского народа взаимовыгодно для обеих сторон. То, что этот народ имел своего представителя в лице демократически избранного парламента и пользующееся дове­рием правительство, не являлось препятствием, ведь демокра­тия Финляндии была буржуазной демократией, а значит, ни­как не могла сравниться с советской демократией. И точно так же, как в 1918г., Финляндию начали «демократизировать», используя для этого все военные ресурсы великого, «более де­мократического» соседа.

Вооруженные силы социалистического соседа, конечно же, не могли напасть на другую страну и причинить ей вред. Но зато ничто не могло помешать прибегнуть к справедливым во­енным мерам, таким, как оказание помощи дружественному правительству, когда оно этого просит. Такая помощь была нужна, поскольку буржуазные правители не собирались осча­стливить Финляндию демократизацией по советскому образ­цу. Из этого также следовало, что ответственность за примене­ние насилия во время революции полностью лежит на сопро­тивляющейся буржуазии, а величина этого насилия зависит от того, в какой мере будет сопротивляться буржуазия.

Для ортодоксального решения финского вопроса, соответ­ствовавшего идеологическим требованиям применения обосно­ванного насилия, потребовался совершенно новый сценарий: в Финляндии должно было произойти народное восстание, ко­торое привело бы к созданию нового, действительно представ­ляющего народ правительства, которое попросило бы помощи у советского государства. Такая помощь была бы, конечно, оказана, а чтобы продемонстрировать всему миру свое сочув-

ствие к трудящимся и превосходство социалистической систе­мы, следовало передать соседу большую территорию.

Иначе говоря, история Финляндии писалась намного впе­ред. В принципе, здесь нечему удивляться, так как в СССР, где экономика была плановой, а политика основывалась на на­учном анализе, было вполне возможно писать уже и историю будущего.

В случае с Финляндией история была написана даже совер­шенно конкретно незадолго до начала войны и вышла в нача­ле декабря в сборнике «Финляндия» под редакцией М.Марко­ва. Также вышедший в начале 1940 г. «Краткий политический словарь» содержал краткий историко-политический обзор о стране, которая называлась Финляндская Демократическая Республика. По этой истории, самыми знаменательными собы­тиями в новой истории Финляндии были Дубинная война и восстание 1918г. К великим людям прошлого был отнесен Яакко Илкка¹, но и современность также рождала героев, ряды которых возглавлялись, конечно же, приверженцем генеральной линии ВКП(б) — Коммунистической партии Финляндии, со­зданной в Москве в 1918 г.

ЦК КПФ, который после чисток 1930-х гг. вряд ли суще­ствовал в действительности, но каковым себя называла по раз­решению свыше горстка уцелевших финнов, находившихся на службе Коминтерна в Москве, передал «откуда-то из Финлян­дии» свое воззвание, которое под видом «радиоперехвата» было опубликовано в «Правде», а затем и во всех других га­зетах. Воззвание ЦК было адресовано к трудящимся, крестья­нам и работникам умственного труда, то есть «трудовой ин­теллигенции». Оно призывало образовать широкий народный фронт и опирающееся на него правительство, и ЦК предложил ему программу, которую уже на следующий день как раз и одобрило народное правительство.

ЦК КПФ разъяснял, что каждый солдат и командир Крас­ной Армии знает, что воюет за правое дело и идет в Финлян­дию освобождать ее народ «от капиталистического рабства». Они знают также, что у них есть тысячи друзей в финской армии, а также в тылу тысячи рабочих и крестьян, которые с нетерпением ждут прихода Красной Армии.

В воззвании очень убедительно говорилось о том, что было бы «смешно даже думать, что жалкие генералы финской ар-

¹ Предводитель крестьянского восстания конца XVI в. — Дубин­ной войны.

мии» смогут противостоять лучше всех в мире воруженной Красной Армии, поддерживаемой 183-миллионным народом.

Пообещав всем какие-либо блага, а также Восточную Каре­лию, ЦК КПФ обратился к рабочим Финляндии: «Второй раз в истории Финляндии рабочий класс Финляндии поднялся на открытую борьбу против власти капитала. Первый раз борьба рабочих и торпарей закончилась победой капиталистов и по­мещиков. Теперь пришла очередь рабочего класса победить, теперь победа за рабочим народом!»

Откуда же взялась эта уверенность в победе и почему по­терпели поражение в 1918 г.? По мнению ЦК, причиной пора­жения было отсутствие тогда в Финляндии «действительно революционной партии», и, кроме того, Финляндии помогали иностранные империалисты, а советское правительство было тогда еще слишком слабым, чтобы противостоять им. Теперь все было иначе. У Финляндии была своя коммунистическая партия, а Советский Союз был самой мощной державой мира. Он был верным союником финского народа и демократии, а данные им гарантии были достаточно вескими, чтобы предот­вратить вмешательство империалистов.

Но поскольку было хорошо известно, что ЦК КПФ не пред­ставлял слишком широкие слои населения, да и во всей ком­партии вряд ли было более нескольких сот членов, если она вообще еще существовала, вслед за ЦК на сцене появилось на­родное правительство Финляндии.

На воззвание ЦК КПФ откликнулись широкие слои фин­ского народа. Образованное «волей народа», «новое правитель­ство нашей страны» — правительство Куусинена — объясняло в своем, написанном в Териоки 1 декабря и опубликованном на следующий день воззвании, что в разных частях страны поднялся «народ» и взял бразды правления в свои надежные руки, создав «народную республику».

Но так как кому-то могло быть непонятно, чем народная република отличается от прежней традиционной финской рес­публики, которая по своей форме тоже была демократичес­кой, то есть народной, дело объясняли так: «Наше государство должно быть народной республикой, которая будет служить интересам народа, в отличие от республики капитала Каянде-ра и Эркко, которая служит интересам капиталистов и поме­щиков». Народная Финляндия все же еще не была советским государством, так как советскую систему нельзя было создать без «согласия всего народа и особенно без согласия крестьян-

ства». Таким образом, новое правительство в государстве но­вого типа опиралось на широкий народный фронт трудящих­ся и считало себя лишь временным правительством. «Сразу после переезда в Хельсинки правительство будет переформи­ровано и туда войдут представители разных партий и групп, участников народного фронта трудящихся». Последнее слово в вопросе о Финляндии будет за парламентом, но не за парла­ментом «представителей капитала», избранным всеобщим и равным голосованием и перехавшим в Каухаеки. Парламент, естественно, должен был бы быть переизбран, и, как видно из документов, тогда собирались использовать методы, которые вскоре были применены на практике в странах Прибалтики и способствовали осуществлению там «демократических» преоб­разований.

Программа народного правительства по демократизации Финляндии содержала в соответствии со старой советской схемой экспроприацию крупных поместий и раздачу земли безземельным крестьянам. Кроме этого, им было обещано вы­деление леса для нужд домашнего хозяйства. Также было обе­щано проявлять заботу о мелких предприятиях, тогда как круп­ные частные банки и промышленные предприятия будут «взя­ты под контроль государства». Таким образом, на первых по­рах глобальные изменения не грозили, хотя характер государства уже полностью менялся, символом чего стало из­менение его названия. Но то, что это были лишь первые шаги, было ясно из того, что новое правительство считало своей за­дачей «основательно демократизировать как форму государ­ственного правления, так и административную и правовую си­стему Финляндии».

В политике нового правительства привлекает внимание тот факт, что представители демократической республики постоян­но по-ленински говорили об «интересах» народа, а не о правах или обязанностях. Они утверждали, что финские плутократы продали «интересы независимости Финляндии» и то, что сей­час Красная Армия покончила с военной провокацией, полно­стью отвечает и «интересам нашего народа». Сама демократи­ческая республика служит «интересам народа» совсем иначе, чем республика плутократов, которая защищала «интересы ка­питалистов и помещиков».

Таким образом, привилегии были обещаны ключевым группам, в особенности «трудовому» крестьянству. Народное правительство объявило о своем намерении обратиться к

СССР с «предложением заключить договор о взаимопомощи между Финляндией и Советским Союзом и исполнить веко­вую мечту финского народа о воссоединении народа Карелии с народом Финляндии, создав единое и независимое Фин­ляндское государство». Народное правительство предполагало, что имеет полное право надеяться, что избранный им «твер­дый курс на установление дружественных связей с СССР позволит советскому правительству согласится на подобное предложение».

Надежды не были напрасны. Уже на следующий день был подписан государственный договор между Финляндской Демо­кратической Республикой и СССР, согласно которому «корен­ные карельские» районы Восточной Карелии входили в состав Финляндии. Новые границы Финляндии были показаны на карте, занявшей целую страницу в «Правде». Новая демокра­тическая республика была, безусловно, в центре внимания всей великой Советской страны.

События одно за другим с неимоверной быстротой сменя- *®®

ли друг друга. Как справедливо заметил редактор «Правды», за '*⁽

пару дней Финляндия прошла путь от народного восстания до яшяс

революции, изменения характера общественного строя, подпи- вое К

сания государственного договора и установления дружествен- воио

ных отношений с великим соседом. На 2 декабря незакончен- эшеш

ными оставались лишь обмен ратификационными грамотами в агор

Хельсинки и демаркация новой границы, но это были чисто т\

технические вопросы. На практике же у демократической змар

Финляндии было еще много задач, и к их решению готовились ар

в спешном порядке также по другую сторону границы — в Со- шшЦ

ветской Карелии, где народ обучали руководству политичес- пир

кими преобразованиями на местах в Финляндии. рщ

Вопрос о «демократизации» Финляндии был решен в Крем- цащ

ле. Если за таким решением стояла самая мощная военная дер-!(J_{| п}

жава мира, вопрос можно было считать решенным так же бес- щ^

поворотно, как и уничтожение Польши. О возврате не могло вти_С]

быть и речи, говорил Молотов в своем выступлении в октяб- ^ р

ре 1939 г. по поводу подписания договора о дружбе и границах ^
между Германией и СССР, так что все переживания западных
стран по этому поводу напрасны.

тт '*№

При социализме, как уже было сказано, историю могли пи­сать на много лет вперед, ведь политика партии основывалась

на научном знай и законов общественного развития, экономи­ка также планировалась на пять лет вперед. Таким же образом писалась и история демократической Финляндии, ведь для этого существовали убедительные, важнейшие факторы, весо­мость которых была известна. Упомянутая ранее книга М. Мар­кова появилась в продаже в начале декабря. Она вышла тира­жом в 100 ты