Стрёмные ребятки (TheSpookyKids)

Он раздраженно взмахнул руками: «Это не сарказм, я пытаюсь как-то встряхнуть вас, применить немного эдакой словесной шоковой терапии, чтобы вы оба поняли, что слова ваши безумны! Вы говорите о грёбаном псевдониме, который обрёл самостоятельную жизнь!»

- Стивен Кинг, «Тёмная половина»

МЭРИЛИН Мэнсон был идеальным героем для угрюмого и печального писателя типа меня. Он был тем архитипом, который из-за своего презрения к окружающему миру и к себе самому делает всё возможное, чтобы его полюбили люди. Как только же он завоёвывает их расположение и доверие, то использует их для того, чтобы уничтожить их всех.

Он бы стал персонажем длинного рассказа, около 60 страниц. Назывался бы он "Расплата", и семнадцать крупнейших издательств его бы забраковало. Сегодня он бы пылился в гараже у моих родителей во Флориде, потрёпаный и выцветший, вместе с другими историями.

НО уж больно классная это была идея. На дворе был 1989 год, и у группы из Майами под названием "2 Live Crew" начались проблемы из-за продаж альбомов. Классифицировано дело было как "непристойное содержание" плюс "непристойное поведение артистов", что предсавляло угрозу для несовершеннолетних, согласно заявлениям властей. Владельцев магазинов начали арестовывать за то, что у них продавался альбом этой группы. Поднялась волна протеста со стороны общественности, мол, это слишком, ребята никакие не преступники, а просто музыканты, и их поддержали многие местные знаменитости. Весьэтотсыр-борзавертелсялишьиз-затакихневинныхгрязныхстишковкак "Littlе Miss Muffet sat on a tuffet with her legs open wide/Up came a spider, looked up inside her and said, "That pussy's wide". ("Малышка Мисс Муффет присела на табурет обнажив междуножный буфет. И тут как раз пробегал паучок, внутрь сощурив глаз:"Пиздёнка-то класс!", вот и весь его сказ").

В то время я читал книги по философии, гипнозу, криминальной психологии и психологии масс (а ещё по оккультизму и просто бульварное чтиво про криминал). Плюс ко всему я со скуки смотрел повтор сериала " Wonder Years " и разные ток-шоу, и всё думал, какие же американцы тупые. Всё это вдохновило меня создать свой собственный научный проект и проверить, сможет ли белая группа, исполняющая не рэп, навести шороху в индустрии, да так, чтобы ей сходило с рук поведение куда более непристойное и оскорбительное, чем этот грязненький рэпчик. Я захотел стать самым громким, самым заметным исполнителем, что-то вроде сигнализации для всего моего поколения, которая бьёт тревогу так, что не заметить это невозможно. Я просто не видел другого способа выдернуть общества из этой комы, вызванной христианством и масс-медиа.

КРУГ ШЕСТОЙ - ЕРЕТИКИ

Тaк как никто не публиковал мои стихи, я убедил Джека Керни, владельца маленького клуба "Squeeze" провести ночь открытого микрофона. Так я мог хоть кому-то почитать свои стихи. Каждый понедельник я неуклюже стоял, уязвимый, на маленькой сцене за микрофонной стойкой и декламировал стихи редкой толпе. Все эти фрики, что приходили послушать, говорили, что стихи мои говно, но хвалили мой голос и говорили, что мне следует организовать группу. Я говорил им, чтобы отъебались. Но в глубине души я знал, что поэзия у меня и впрямь отстой и никому не нравится, а совет вообще-то хороший. Все равно никто из тех, у кого я брал интервью или с кем общался не писал хороших, умных песен. Я мог лишь мечтать о том, чтобы заниматься музыкой, потому что это была важная часть моей жизни, ведь уверенности в том, что я смогу, у меня тогда не было. Я понимал, что мне нужно отыскать несколько таких же заблудших душ, которые согласятся пройти сомной через ад.

"The Kitchen Club" был эпицентром подпольной индустриальной сцены города Майами, и я частенько заглядывал туда, с самого первого дня, когда он открылся в тот год. Они находились в здании дешёвенького мотельчика, населённого проститутками, наркоманами и бродягами. Там был бассейн сзади, который был местным вроде прачесной. В нём вручную стирали алкаши, которые обоссались или обделались. Я захаживал в этот мотель по вечерам в пятницу, снимал себе номер и к концу уикенда обнаруживал себя несчастным и одиноким, блюющим в ванну из-за того, что я занюхнул слишком много спидов, которые толкали местные дальнобойщики и запил их слишком большим количеством "отвёртки".

Однажды в пятницу я пошёл в клуб со своим другом из театрального кружка, Брайаном Тютюником. Я был в армейском плаще, как у морпехов, и с надписью сзади "Иисус спасает", плюс полосатые гольфы и армейские боты. В то время я думал, что выгляжу круто, но сейчас понимаю, что выглядел я как мудозвон. ("Иисус спасает"? Какого хуя?) Когда мы вошли внутрь, я заметил блондинистого чувака, прислонившегося к колонне, а на бошке вместо стрижки было ёбаное птичье гнездо. Он курил и ржал. Я подумал, что он надо мной ржёт, но когда я прошёл мимо, он даже не повернул головы. Он просто ржал в пространство, как безумец.

Когда из колонок грянула странная югославская версия песни "Life is Life", звучащая как военный марш, я заметил девушку с чёрными волосами и большими сисями (если мы выдели такие у тёлок-готок, то называли их "булочки Дракулы").

Перекрикивая музыку, я объяснил ей, что я тут снимаю номер. Тщетная попытка убедить её подняться ко мне. Но вот в сотый раз за это лето меня отшили, поскольку пришла она с молодым человеком, которым как раз и был тот смеющийся чел. Она подвела меня к нему, и я спросил его, над чем он смеётся. Ответ пришёл от него в форме подробной инструкции по тому, как совершать самоубийство. В неё входили такие тонкие нюансы как правильный угол, под которым следует держать дробовик, и какие патроны использовать. Всё это время он странно похихикивал над всем, что говорил. Он просто начинал гоготать и повторять ещё раз, что же именно должно вызывать смешную реакцию - словосочетание типа "двенадцатый калибр" или "нео-кортекс" - так чтобы вы оба понимали, что тут смешного, собственно.

Его звали Стивен. Его бесило, когда кто-нибудь называл его Стив. Как только я это узнал, зазвучала песня "Stigmata" группы "Ministry", и все эти готы и псевдо-панки начали жёстко слэмиться. Особо шороху там наводил женственный пидорок с фиолетовыми волосами, похожий на Криспина Гловера. Он был одет в мини-юбку и леопардовые лосины. В итоге он станет нашим вторым бассистом. Полностью позабыв обо всей этой активности вокруг него, Стивен рассказал мне, что если мне нравится "Ministry", то мне следует послушать и "Big Black". Он начал освещать подробности уникального гитарного стия Стива Альбини - ну там, техники всякие, примочки, затем он словно при мне защитил диссертацию на тему продакшна метал-альбома и закончил анализом лирики с альбома "Songs About Fucking".

В ту ночь я так и не потрахался, что меня сильно выбесило, хоть это было мне и не в новинку. Но я обменялся номерами со Стивеном. Он позвонил мне на следующей неделе и сказал, что хочет переписать мне кассету с "Songs About Fucking" и ещё кое-что крутое. Он не сказал, что это. Он просто сказал, что хочет прийти ко мне и дать это мне.

Вместо "Big Black" он принёс мне кассету группы "Rapeman", и несколько часов распинался о взаимосвязи между двумя группами, и всё это время покачивался, как аутист. Позже выяснилось, что он был гиперактивным ребёнком и родители пичкали его риталином. Теперь, когда он был не на лекарствах, то часто превращался в быстро бубнящее смазанное пятно, и производил этим гипнотическое воздействие. Заготовленным сюрпризом оказалась банка сардин в собственном соку, датированная июнем 1986ого года. Сильно просроченная. Он никак это не объяснил, я же так и не понял, в чём прикол, если он вообще был. Не знаю, на что он рассчитывал.

Мы начали проводить много времени вместе, зависать на моих поэтических вечерах и ходить на концерты дерьмовых флоридских групп, которые, как я в то время думал, были вполне ничего. После одного такого концерта мы пришли ко мне, я порылся в своих стихотворениях и нашёл некоторые, которые можно было превратить в песни. Я надеялся, что он умеет на чём-нибудь играть, поскольку, казалось, он знал всё, что как-то связано с электроникой, механикой и фармацевтикой. Так что я спросил его напрямик. Он выдалдлинную тираду о том, что его брат был джазовым музыкантом и играл на меди, клавишных и перкуссии.

Наконец он признался:"Я играю на барабанах - хехе, барабанах, хехе - ну, типа, - хехе, типа играю".

В мою концепцию группы барабаны не входили. Я хотел замутить рок-групу, которая использовала бы драм-машину, что было довольно-так в новинку, поскольку только индастриал-, хип-хоп- и танцевальные группы использовали драм-машины. "Просто купи синтезатор, и мы замутим группу", сказал я ему.

Стивен в итоге не попал в первый состав группы. Как и следующий человек, которого я нашёл дял этой роли и который мне понравился. Я был в музыкальном магазинчике на Корал Сквер и покупал кассеты "Judas Priest" и "Mission U.K." на день рождения моему кузену Чеду. Ко мне подошёл очень загорелый сотрудник магазина, который выглядел, как какой-то экзотичный скелет с Ближнего Востока с причёской афро больше, чем у Брайана Мэя и попытался втюхать мне альбомы "Love and Rockets". На бэйджике у него было написано "Джорди Уайт". Одна из его коллег по работе, девушка по имени Линн, отсосала почти всем музыкантам во Флориде, не считая меня, но считая Джорди (хоть он и отрицает это и по сей день). Где-то через год мы с Джорди организуем шуточную банду под названием "Mrs. Scabtree" и исполним песню о наследии, которое Линн оставила музыкальной сцене. Песня называлась "Herpes". Её пел Джорди, переодетый как Дайана Росс, и я игрална барабанах, используя детский ночной горшок в качестве стула. Джорди в итогe стал моим басистом Твигги Рамирезом. Но в тот момент Джорди просто был дружелюбным фриком в футболке "Bauhaus", который тоже хотел найти кого-то, кто бы понимал его.

 

В следующий раз я наткнулся на Джорди в торговом центре, где он играл на басу в дэт-метал группе под названием "Amboog-a-Lard". Так что я даже не попытался переманить его к себе. Я просто попросил его порекомендовать мне хорошего басиста, но он заверил мне, что в Южной Флориде их просто нет. И он был прав. В итоге я уговорил Брайана Тютюника из моего театрального класс играть со мной на басу. Я сразу понял, что это гиблое дело, поскольку он много разглагольствовал о создании своей собстенной группы, и явно не хотел, чтобы у него играл я. Должно быть, он думал, что оказывает мне услугу, присоединяясь к "Marilyn Manson and the Spooky Kids" в качестве ритм-секции, а не фронтмена, которым он всегда хотел быть. Однако, это не было такой уж прям услугой, поскольку он был хреновым басистом, жирным парикмахером, плюс он хотел стать вегетарианцем, а ещё был ярым поклонником Боя Джорджа, что автоматичеки делало его, пожалуй, самым неагрессивным человеком, которого только можно представить. Он продержался два концерта, а потом мы его выкинули. В итоге он создал "Collapsing Lungs», плохую, сильно припопсованную индастриал-метал группу с песнями типа "Who Put a Hole in My Rubber?"("Кто проткнул мне презерватив?"). Они думали, что являются прямо-таки Божьим даром для Южной Флориды, особенно после того, как их подписала "Atlantic Records". Но я их проклял. Теперь они Божий дар разве что для биржи занятости для безработных, хоть я и не могу утверждать, что напрямую приложил руку к их фиаско. Неинтересная музыка и песни в стиле индастрал-метал о спасении морских черепах тоже их карьере особо не помогли.

Следующего члена группы я нашёл на одной пьяной вписке. Объёбанный в слюни хуеплёт с сальными волосами и длинными обезьяньими руками упал на диван, где я отдыхал, и начал притворяться геем и говорить со мной о декоре штор. Он представился Скоттом Путески. Выяснилось, что он владел огромным количеством технической информации о том, как делать музыку, и, что ещё лучше, имел свой собственны кассетный рекордер на четыре дорожки. У меня была крутая концепция, но совершеннейшее отсутсвтвие музыкального таланта, и конечно же это произвело на меня сильное впечатление. Скотт был первым настоящим музыкантом, которого я встретил, поэтому я попросил его присоединиться к группе и окрестил его Дэйзи Берковитцем. На следующий же день выяснилось, что он тот ещё еблан - я позвонил ему на следующий день после вечеринки, и трубку взяла его мать. "Извините, Скотта нет дома. Он в тюрьме," - заговорщицки прошипела мне его мать. Я подумал, что она меня разыгрывает, но, как выяснилось, он ехал домой бухой, и его приняли мусора.

Скотт уже играл в нескольких местных нью вейв- и рок-группах, и почти все, кто с ним работал, хотели его убить, поскольку он был крайне претенциозным типом и как-то умудрился убедить себя, что он куда более талантлив, чем это было на самом деле. Некоторые люди складно говорият, но играют так себе, а Скотт толком не умел делать ни то, ни другое. Он всегда в точности знал, что нужно сделать, чтобы настроить человека против себя. Он говорил девушкам: "А ниже талии ты выглядишь здорово" и считал это комплиментом.

Я бы выступал и просто как Брайан Уорнер, но мне нужен был тайный псевдоним, некий иной персонаж, чтобы я мог писать о своей музыке в журнале "25ая Параллель". Так что я тщательно подобрал себе такое секретное имя, которое звучало бы и как кличка, и как волшебное заклинание, типа " фокус-покус " или " абракадабр а". Слова " Мэрилин Мэнсон " показались мне волне подходящим символом современной Америки, и в ту же секунду, как я написал эти два слова вместе, я понял, что это именно то, чем я хочу стать. Все лицемеры в моей жизни от мисс Прайс до Мэри Бет Крогер помогли мне осознать, что у всех нас есть своя светлая и тёмная стороны, ни одна из которых не может существовать без своей противоположности. Помню, как в старшей школе я читал " Потерянный Рай " Мильтона и меня поразил тот факт, что после того, как Сатана и его соратники-ангелы подняли восстание на небесах, Бог на этот счёт сильно вспылил и создал человека, чтобы у Него было более слабое создание по его образу и подобию. Другими словами, по крайне мере с точки зрения Джона Мильтона, существование человека стало результатом не только Божьей благодати, но и сатанинского зла.

Будучи прямоходящим двуногим зверем, человек по своей природе (назовите это инстинктом или же первородным грехом, суть одна) тяготеет к своей тёмной стороне, что может быть одной из причин, почему люди спрашивают меня о "мэнсоновской" части моего имени, а про Мэрилин Монро как-то забывают. Хоть она и остаётся символом красоты и блеска, у Мэрилин была своя тёмная сторона так же, как у Чарльза Мэнсона была своя хорошая, интеллигентная сторона. Равновесие между добром и злом и тот выбор, который мы постоянно делаем между двумя этими полюсами является, возможно, самым главным фактором, определяющим развитие нашей личности и нашу человечность. Я бы мог поговорить с вами на этот счёт и более детально, но всё это уже есть в Интернете. Единственное, что хочу добавить, так это то, что первая статья о Мэрилине Мэнсоне была написана Брайаном Уорнером. И он понял совершенно превратно то, что я пытался сделать.

В то время Чарльз Мэнсон как-то снова всплыл по новостям и в телевизионных ток-шоу. Будучи старшеклассником, я купил его альбом "Lie", где он исполнял странные, почти комичные песни типа "Garbage Dump" и "Mechanical Man", которые я использовал в одной из своих поэм, "My Monkey":

 

"У меня была мартышка,

в красивеньких штанишках.

В деревне я дарил ей хлеб.

Но вот промчался чу-чу, моя мартышка ку-ку, теперь моей мартышки нет.

Ну, или, во всяком случае, она выглядит мёртвой, хотя, опять же, а чем мы лучше?

(Я создаю то, чем являюсь сам - я не вечен)".

 

("I had a little monkey

I sent him to the country

and I fed him on gingerbread

Along came a choo-choo, knocked my monkey coo-coo

and now my monkey's dead

At least he looks that way, but then again don't we all

(What I make is what I am, I can't be forever)").

 

"Mechanical Man" положил начало моему отождествоению с Мэнсоном. Oн был одарённым философом, куда более интеллектуально развитым чем те, кто выносили ему приговор. Однако, в то же время его интеллект (возможно, в большей степени чем те действия, которые ради него совершали члены его "семьи") выставлял его в крайне эксцентричном и безумном свете, потому что крайности - не важно, хорошие или дурные, - попросту не вписываются в определение "нормы", которым привыкло оперировать общество. Хоть "Mechanical Man" и был лишь детской песенкой на первый взгляд, он также являлся аллюзией на СПИД, последним проявлением древней тенденции человека к самоуничтожению из-за собственной глупости и невежства, неважно, выражается ли это в форме научного прогресса, религии, секса или же наркотиков.

После того, как четыре или пять моих поэм мы переложили на музыку, мы почувствовали, что Южная Флорида вполне готова к тому, чтобы увидеть наши уродливые лица, которые мы стратегично замазали гримом. К сожалению, Стивен всё ещё так и не купил синтезатор, поэтому мы взяли вместо него одного прыщавого задрота по имени Перри.

Была и ещё одна проблема - среди большого количество всяческих комплексов, которыми меня одарила христианская школа, был один особенно мерзкий - тяжёлая форма боязни сцены. В четвертом классе наш преподаватель в театральном кружке выбрал меня для роли Иисуса в школьном спектакле. Он хотел, чтобы в сцене с распятием я был одет в набедренную повязку. Позабыв о том, насколько жестокими могут быть дети, я позаимствовал у отца старое вылинявшее полотенце, снял трусы и надел его на голое тело. После смерти на кресте, я вышел со сцены к раздевалке, и там несколько старшеклассников стащили с меня полотенце, начали меня им меня хлестать и устроили за мной погоню по всему коридору. Это была прямо-таки классика, типичный детский кошмар наяву: ты бежишь по коридору голый на глазах у всех девчонок, которые тебе нравятся, и всех пацанов, которые ненавидят тебя. Странно, хоть я и излечился от страха выставить себя напоказ на сцене, я так и не излечился от этого жгучего разочарования насчёт Иисуса, словно он в какой-то степени оказался лично виноват в этой моей детской травме.

 

Наше первое шоу состоялось в Майами, в "Churchill's Hideaway". Пришло 20 человек, хотя теперь, когда мы знамениты, по меньшей мере 21 человек утверждает, что там побывал. Жирный парикмахер Брайан, которому мы изменили имя на Оливия Ньютон-Банди в нашем стиле "известная красотка-модель плюс серийный убийца", играл на басу; прыщавый Перри стал За За Спеком и играл на клавишных; Скотт стал Дейзи Берковитцем и терзал гитару. В качестве ударных мы использовали драм-машину Скотта, "Yamaha RX-8". В будущем мы от неё откажемся, как и от Скотта.

Я такой человек по натуре - мыслю очень буквально, поэтому выступал я в футболке с Мэрилин Монро, у которой на лбу была нарисована мэнсоновская свастика. В тот день мне удалили опасную родинку под соском (из-за таких можно в перспективе заболеть раком, ну или так говорят) как раз в том месте, где Иисуса пырнули копьём. Из-за этого левый глаз Мэрилин оказался постепенно заляпан кровью. Хоть врач и сказал мне не трогать это место, пока не заживёт, как только я пришёл домой, я там всё расчесал просто по жести. Так у Мэрилина Мэнсона появились его первые хобби - шрамирование и модификация тела. Почему модификация тела? Однажды я отправился к пластическому хирургу, чтобы он немного подправил мне ушные мочки - уж очень они у меня были аномально здоровые, не как у других людей, и висели как две мошонки.

КРУГ СЕДЬМОЙ – НАСИЛЬНИКИ НАД СОБОЙ

Сценическая декорация в том месте представляла собой кучу кирпичей и фанеры, вместо колонок у нас были большие разделённые наушники "Walkman", которые мы примотали скотчем к стене с двух сторон сцены. Открыли наше выступление мы одной из моих поэм, которая называлась "Телефон".

"Меня будит нескончаемый телефонный звонок" - начал я читать своим каркающим голосом, перерастающим в рык. Я думал, достаточно ли хаоса на сцене, чтобы удерживать внимание зрителей. "Сновидения всё ещё липли к уголкам глаз, о, и эта сухость во рту, будто кошки насрали".

"И снова - звонок. Медленно я вываливаюсь из кровати. Остатки эрекции висят у меня шортах, словно незваный гость.

"Снова звонок. Я незаметно прокрадываюсь в ванную, стараясь не светить по всему дому своим мужским естеством. Там я совершаю свои ежедневные ритуалы - строю рожи зеркалу и с удовольствием окрашиваю голубую воду в туалете в зелёный цвет.

"Снова звонок. Я дважды встряхиваю, как и большинство других, так как меня всегда раздражает эта маленькая капелька влаги, которая всегда остаётся спереди на моём исподнем. Я медленно, вяло, лениво, в безумии тыкаюсь о мусорное ведро, рядом с которым всегда курит мой отец. На подлокотнике кресла пепельница, в ней окурки его сигар.

"Ох, этот запах!"

Потом зазвучала песня, зазвучал концерт, и я уже не помнил, что делаю, когда, наконец, потом, по завершении всего этого я не ринулся в уборную клуба, где блеванул в туалет. Я подумал, что шоу вышло ужасным, как для зрителей, так и для исполнителей. Однако же, произошла забавная вещь, когда я склонился над этой тошнотворной смесью из пиццы, пива и таблеток. Я услышал аплодисменты, и неожиданно я почувстввал, как что-то поднимается во мне, и это явно не приступ тошноты. Это было чувство гордости, удовлетворения, довольства собой, чувство свершения и достижения чего-тов жизни, настолько сильное, что оно полностью затмило собой мой маленький сморщенный образ себя и моё прошлое, в котором я был боксёрской грушей для старшеклассников. Впервые в жизни я испытывал нечто подобное. И я хотел это чувствовать снова и снова. Я хотел, чтобы мне аплодировали, я хотел выбешивать людей и хотел, чтобы люди шептались за моей спиной.

Довольно-таки считанное количество эпизодов в моей жизни не имеют какого-то противовеса к тому, что произошло, некой встречной или обратной реакции, чего-то плохого, что неизменно следует за чем-то хорошим. В ту ночь всё было круто. Я ехал назад в Форт Лодердейл после того самого выступления в красном "Фиеро", принадлежавшем моей матери. Было 3 часа ночи. На магистральной развязке, которая аркой простиралась над неблагополучным и криминогенном гетто Маленькой Гаваны, у меня неожиданно отключилось радио. Я вырулил на обочину, чтобы посмотреть, что с ним, и обнаружил, что не могу завести машину. Ремень генератора сломался. Не прошло и часа, как я нашёл своё призвание в жизни, и вот я бегаю во тьме Маленькой Гаваны в поисках телефона, и здесь шансы у размалёванного клоуна по имени Мэрилин Мэнсон на выживание стремились к нулю. Единственный плюс данного происшествия для меня был в том, что, поскольку эвакуатор приехал за мной только в 10 утра, я на самом раннем этапе моей карьеры привык не спать после концерта.

Первое же настоящее наше шоу состоялось в клубе "Reunion Room". Я позвонил Тиму, его менеджеру и диджею, и сказал: "Слушайте, у меня есть група, и мы будем там выступать и хотим за это 500 долларов". Вообще-то, обычно в такой ситуации группам платили от 50 до 150 долларов, но Тима сумма устроила. То был урок номер один в манипулировании музыкальной индустрией: если ты ведёшь себя как рок-звезда, то и отношение к тебе соответствующее. После шоу мы выкинули прыщавого и жиртреста из группы и они, вне всякого сомнения, отправились делать сэндвичи, выдавливать прыщи и стали звёздами ситкома " Прыщавый и Жиртрест ", х на плаву целых два эпизода.

Затем мы переманили Брэда Стюарта, двойника Криспина Гловера, который тусил с той тёлкой в "The Kitchen Club", из конкурирующей с нами группы под названием "Insanity Assassin", где на басу играл такой тип как Джо Блевотина, а пел Ник Ярость, мелкий, коренастый типок, который каким-то образом убедил себя в том, что он высок, строен и привлекателен. Несложно было- уговорить Брэда играть с нами, хоть он уже и играл в группе, так как музыкальные цели у нас были похожи. Плюс сценические псевдонимы звучали куда круче. Он стал Гиджетом Гейном. Стивена мы нарекли Мадонной Уэйн Гэйси и позволили ему присоединиться, даже несмотря на отсутствие у него клавишных. Вместо этого, он играл на сцене в игрушечных солдатиков.

К худу ли, к добру (вообще-то к худу, к позже выяснилось), к нашей анальной клоунаде присоединился ещё один персонаж. Её звали Нэнси, и она оказалась психичкой в самом опасном смысле этого слова. Она общалась с моей девушкой Терезой, которая была одной из первых людей с кем я начал проводить время после того, как Рашель выставила меня на посмешище. Я искал тогда себе больше образ матери, нежели какой-то модели, и я встретил Терезу на концерте "Saigon Kick" в квартале Баттон Саут. Тереза была из той же породы женщин, что и Тина Поттс, Дженнифер и многие другие девушки, с кем я имел дело в Огайо. У неё был небольшой прикус, маленькие ручки и короткий "ёжик", прямо как у Стивена. Их часто принимали за близнецов.

Я однажды видел Нэнси, когда работал в музыкальном магазине. Она была как гот-херка-бегемот, ну совершенно по-дурацки в своём чёрном свадебном платье. Когда Тереза познакомила меня с ней года спустя, она сбросила больше 20 килограмм и её отношение к миру было такое типа "ну, теперь-то я стройная, и теперь-то вы все мне заплатите за всё то время, пока я была жирухой, и никто меня не ебал". У неё были чёрные кудрявые волосы до плеч и классные сиськи, которые здорово смотрелись в таком блядском топе, в котором она часто ходила. У неё были бледные испанские черты лица и пахло от неё ядовито-цветочным парфюмом. Когда я рассказал ей об идеях своих будущих шоу, от неё было уже не избавиться. Она впилась в мою группу, как комар, до крови, как ядовитый плющ. Любая моя идея, которая как-то задействовала бы девушку, женский персонаж, любая, не важно, сколь экстремалная или унизительная - это пиздец, ребята - короче, она с радостью соглашалась в ней участвовать, мгновенно. Так как она проявляла энтузиазм, а я был в отчаянии, - а ещё потому, что она была похожа на человека, который, как и я, другим людям не нравился - я согласился её взять к нам.

Антураж наших выступлений быстро скатился от лёгкой доминации на сцене к почти что сексуальным извращениям. Первый раз, когда мы выступали, я держал её на цепи и пел, естественно, чтобы сделать артистическое заявление о несправедливости нашего патриархального общества, а вовсе не потому что я возбуждался, водя на четвереньках симпатичную полуголую девушку, используя собачий поводок. Прошло немного времени, и Нэнси стала просить меня ударить её по лицу. С каждым новым шоу я постепенно стал избивать её всё сильнее.

КРУГ СЕДЬМОЙ – НАСИЛЬНИКИ НА БЛИЖНИМИ

Должно быть, её мозг получил какие-то повреждения, поскольку она начала в меня влюбляться - даже несмотря на тот факт, что я встречался с Терезой, которая дружила с парнем Нэнси, Карлом, высоким, туповатым и добродушным увальнем с широкими бёдрами и пухлой женственной фигурой. Эта и без того идиотская ситуация лишь усугубилась после того, как мы с Нэнси начали экспериментировать с сексуальностью, болью и доминированием на сцене. Я целовался с ней взасос и сосал её сиськи, а она вставала на колени и ласкала меня через штаны. Без фактического акта ебли мы старались зайти так далеко, насколько это было возможно, чтобы не создать ненужных проблем с Терезой, Карлом или же законом США.

Во время одного из концертов мы посадили её в клетку, в то время как группа исполяла песню "People Who Died" группы "Jim Carroll Band". Я достал бензопилу и постарался немного разрезать металл. Однако, цепь слетела с пилы и угодила мне прямо промеж глаз, оставив огромную кровавую рану, и всё лицо залило кровью. Я едва вывез тот концерт, перед глазами была просто красная пелена.

Как в любом хорошем перформансе, в жестокости на сцене здесь было искусство и определенное послание. Большей частью мне не было приятно причинять себе или другим боль на сцене, однако, если я чувствовал, что это может как-то встряхнуть людей, заставить их задуматься о своей жизни и побудит их к чему-то хорошему в итоге, если это повысит их уровень осозноннасти относительно того, в каком обществе они живут и какие вещи в нём принимают как должное - тут, я считал, как на войне, все средства хороши. Иногда я любил преподать толпе такой урок, он был связан с тем, как люди делают предположения по поводу чего-либо - я кидал в толпу десятки стерильных зиплочных пакетиков, половина которых была наполнена кошачьими каками, а половина - шоколадным печеньем.

Также меня сильно интересовала такая любопытная концепция: многие невинные на первый взгляд фильмы и книги для детей несли в себе скрытую угрозу. То же касалось и предметов, типа металлических ланчбоксов, или коробок для завтраков, которые вдруг запретили по всей Флориде, так как власти опасались, что дети могут захуячить ими друг друга до смерти. Во время песни "Lunchbox" я частенько поджигал металлический ланчбокс, снимал с себя одежду и танцевал вокруг него, как будто проводя обряд изгнания нечисти. Однажды я попытался воссоздать важный урок из фильма про Вилли Вонку, но в своём стиле, и во время концерта подвесил мексиканского искусственного ослика-пиньяту над толпой и положил на краешек сцены палку. Потом сделал объявление:"Пожалуйста, только не разбивайте его. Очень вас прошу". Человеческую суть не изменить, и ребята в толпе в итоге всегда хватали палку и разбивали пиньяту, заставляя всех страдать из-за последствий: всюду разлетались коровьи мозги, куриные желудки и свиные кишки. Люди жёстко слэмились, поскальзывались на этой слизистой массе, и дело доходило до ушибов и травм головы в таких вот мясных инцидентах. Куда более знатный пиздец, впрочем, на принципиально ином уровне, начал происходить позже, после моего судьбоносного путешествия в Манхэттан, где я написал свою первую настоящую песню.

В одном "Макдональдсе" в городе Форт Лодердейле работала моя знакомая, девушка с претенциозным именем Азия. Она собиралась провести лето в Нью Йорке и пригласила меня в гости на выходные. Всё оплачивала она, и я согласился, хоть и встречался с Терезой - Нью-Йорк, ёбта, всё-таки. Сама Азия мне не нравилась. Я подумал, что, возможно, сумею найти там представителя звукозаписывающей компании для нашей группы, так что взял с собой кассету с демками. Никогда мне не нравились наши демки, потому что звучало это как грузный индастриал. Я же представлял, что мы будем играть более жёсткий, современный панк-рок.

Манхэттан оказался полной шляпой. Я выяснил, что Азия соврала насчёт своего имени и возраста. Она использовала паспорт своей сестры чтобы устроиться на работу в "Макдональдс", так как была слишком юна. Я подохуел - ничего такого, в принципе, однако же вот те нате, ещё одна девушка меня обманывает. Не потерпев подобного, я исчез с её квартиры. Совпадение или не думаю, но я встретил там на улице двух клубных чудил из Южной Флориды, Эндрю и Сьюзи, парочку с крайне сомнительной сексуальностью. Я всегда думал, что в клубах они выглядят жёстко и круто, однако, впервые увидев их при дневном свете в тот день, я понял, что они использовали полумрак и косметику, чтобы казаться готичными и загадочными и грамотно обманывали людей насчёт своего внешнего вида. На солнце они были похожи на разлагающиеся трупы и казались лет на десять меня старше.

Я завис у них в номере отеля, где было крутое кабельное телевидение, благо цивилизации, которое я видел впервые в жизни. Я часами переключал каналы, глядя как Пат Робертсон проповедует о пороках общества, а затем говорит людям сделать ему денежный перевод. На соседнем канале какой-то поц смазывал свой писос вазелином и тоже просил выслать ему бабки. Я схватил блокнот с логотипом отеля и записал фразу "Баблом с хуём экран лучист/ Кто сказал - Господь был чист?" ("Cash in hand and dick on screen/ Who said God was ever clean?"). Я представил, как Пат Роберсон завершает свой святейший спич по поводу греха и упадка тем, что звонит мужику с вазелином. Так появилась песня "Cake and Sodomy".

К этому моменту я написал и другие песни, которые были вполне ничего, но это была не просто хорошая песня. Это был гимн лицемерной Америке, припавшей к сиське христианства, это был примерный слепок нашего грядущего послания. Если телеевангелисты собирались выставить мир в столь мрачных тонах, то я собирался выдать им такую картинку и стилистику, чтобы они просто обосрались от страха. Через несколько лет они и обосрались. Тот же самый человек, вдохновивший меня на "Cake and Sodomy", Пат Робертсон, цитировал своей пастве текст этой песни и соверешенно превратно толковал её смыл в программе " The 700 Club ".

Когда я вернулся из Нью-Йорка, у меня начались реальные проблемы. По идее, меня должна была встречать Тереза в аэропорту, но она так и не приехала, и в её доме никто не брал трубку. Поэтому я позвонил Карлу и Нэнси, так как жили они недалеко от аэрпорта.

"Вы, блять, не знаете, где Тереза?" - спросил я. "Я дерьмово провёл время в Нью-Йорке, я застрял в аэропорту, денег у меня с гулькин хуй, и всё, чего я хочу, так это упасть дома и уснуть".

"Тереза где-то с Карлом", - сказала Нэнси, и в холодном тоне её голоса проскользнул лёгкий намёк на ревность.

Нэнси предложила отвезти меня домой. Когда мы приехали, она зашла со мной внутрь. Я просто хотел отрубиться, но и не хотел проявить бестактность к Нэнси после того, как она меня выручила. Я упал на кровать, а она упала на меня и стала приставать гораздо жёстче и недвусмысленней, чем когда-бы то ни было. Она с силой протолкнула мне в глотку свой язык и схватила мой член. Обычно я старался спускать такие штуки на лайтах и вежливо, в основном потому, что не хотел чтобы меня застукали. Но теперь я начал чувствовать себя каким-то отделённым от мира повседневной морали. Чувство вины стало больше страхом попасться, нежели неким оъективным ощущением "правильного и неправильного".

В итоге я дал ей отсосать, поскольку Тереза этого никогда мне не делала. Но, как и на сцене, от секса я решительно воздержался. Когда Тереза с Карлом заявились ко мне домой менее чем через 15 минут, мы сидели на диване и мирно смотрели телевизор. Карл, как обычно, чмокнул Нэнси в губы, и не подозревая, что не так давно это отвертие поглотило миллион моих сперматозоидов.

В то время мне это показалось забавным актом справедливой мести, но откуда же мне было знать, что данный единичный акт фелляции станет началом шестимесячного готического кошмара?..

Грязная рок-звезда.

Жажда любви в крайнем своём проявлении есть стремление к смерти

-Маркиз де Сад

 

МЕСТО - Форт Лодердейл. Дата - 4ое Июля 1990 года. У меня на ладони лежит марка ЛСД, и через несколько мгновений вот-вот наступит одно из самых важных событий в моей жизни.

Моя девушка Тереза уже принимала кислоту. Психичка Нэнси принимала. А я нет. Я сижу с маркой во рту, пока это не начинает доставлять неудобство, затем глотаю её и возвращаюськ тому, чем и занимался, а именно продолжаю убирать концертный реквизит для шоу "Мэрилина Мэнсона и Стрёмных ребяток", которое прошло на заднем дворе. Я уверен, что моя воля сильнее чем что бы то ни было из того, что мне может предложить маленький картонный квадратик. Эндрю и Сьюзи, готическаяя парочка, от которых я получил марку, заговорщицки мне улыбаются. Я подмигиваю им, не совсем понимая, что они хотят этим сказать.

Минута за минутой ничего не происходит. Я лежу на траве и фокусируюсь на своём теле - интересно, работает ли кислота или нет? Фиг его знает. "Ну как, это оно?" - слышу я голос, который влажно дышит мне в ухо. Я открываю глазу и вижу лукавую, мазохистскую улыбку Нэнси и чёрные волосы, падающие ей на лицо.

"Неа," - коротко отвечаю я, пытаясь избавиться от неё, особенно потому, что тут моя девушка.

"Мне нужно с тобой поговорить," - настаивает она.

"Ладно".

"Я просто начинаю понимать некоторые вещи. О нас с тобой. Я хочу сказать, Тереза моя подруга, а Карл... Мне теперь плевать на Карла. Но мы должны сказать им, что чувствуем друг к другу. Потому что я люблю тебя, и знаю, что ты любишь меня. Хоть, может, и не осознаёшь этого. Это не должно быть навечно. Я знаю как ты к этому относишься. Я не хочу, чтобы это помешало нашей группе" - нашей, нихуя себе, - "и эта химия, которая у нас на сцене... Но мы можем попробовать это. Я имею ввиду, любовь..."

Как только она произносит последнее слово, "любовь", её лицо начинает светиться на фоне травы, словно биллборд, рекламирующий самообман. Слово "любовь", казалось, повисло в воздухе в тот момент, маскируя собой всё, что она сказала до этого. Тут всё очень тонко. Но я понимаю, что начинается трип, и назад пути нет.

"Ты чувствуешь это - как всё по-другому?" - спрашиваю я в смятении.

"Да, разумеется," - охотно отвечает она, словно мы на одной волне. Мне нужен кто-то, с кем я был бы на одной волне, но я не хочу, чтобы это была она. О Боже, только не она.

Я встаю и начинаю искать Терезу, перемещаясь по дому немного в прострации. Все разбились по кучкам в разных уголках дома, все улыбаются мне и приглашают присоединиться. Я продолжаю идти. Дом кажется бесконечным. Я исследую около сотни комнат, не понимая, это одна и та же или нет. Я бросаю эту затею, убеждённый, что моя девушка веселится где-то, где меня нет. Я возвращаюсь на задний дворик. Но это не тот же самый задний дворик. Здесь темно, пусто, и что-то явно не так. Я не знаю, сколько пробыл внутри дома.

Я выхожу наружу и осматриваюсь по сторонам. Удивительная и сложная картина из разноцветных огней складывается в воздухе и тотчас же исчезает, раз за разом. Я залипаю в эти огни какое-то время, пока до меня не доходит, что идёт дождь. На самом деле это не важно. Я чувствую себя таким лёгким и нематериальным, словно сотканным из света. Дождь, кажется, проходит сквозь меня, проходит сквозь струящийся свет, который слой за слоем испускает моё тело. Нэнси подходит ко мне и пытается прикоснуться ко мне и понять меня. Вот теперь кукушка у меня точно едет.

С Нэнси под ручку, вдыхая её запах мёртвых цветов из цветочного магазина, я спускаюсь вниз по холму к маленькой, вырытой явно человеком яме. Повсюду прыгают серые жабы, с камней на траву. Каждый мой шаг давит несколько этих жаб, и во все стороны летят серо-голубые брызги. Их внутренности липнут к моим ботинкам, то бесцветные, мёртвые, то вдруг жёлтые, словно травинки, застрявшие в газонокосилке. Я накручиваю себя и чувствую, что схожу с ума, пытаясь не убивать жаб, у которых тоже есть дети и родители, и жизни, в которые им необходимо вернуться. Нэнси пытается как-то облегчить моё состояние, настроить тонкий мостик взаимопонимания, я лишь пытаюсь делать вид, что мне не все равно. Но всё, о чём я могу думать, это мертвые жабы. Я почти уверен, что это именно то, что называется "бэд трипом", - потому что если это "хороший трип", то Тимоти Фрэнсису Лири следует ещё многое объяснить людям.

Я сижу на камне и пытаюсь взять себя в руки, убедить себя, что это всё вещество, что это оно думает за меня, что настоящий Мэрилин Мэнсон вот-вот вернётся. Или, может, этот я и есть "настоящий Мэрилин Мэнсон", а тот, другой, лишь его бледная копия?

Мой разум вращается, как колёсико в игровом автомате вокруг моего сознания. Какие-то картинки я узнаю - страшные ступеньки в мою комнату в старом подвале, Нэнси притворяется мёртвой в клетке, цветастые карточки мисс Прайс в школе. Другие я не узнаю - плотоядно ухмыляющегося офицера в кепке с эмблемой баптистской церкви, фотографии "киски", залитой кровью, связанная женщина, покрытая струпьями, толпа детей, разрывающая на части американский флаг. Неожиданно, колёсико останавливается на одной конкретной картинке. Она подёргивается перед моим внутренним взором, пока я наконец-то не фокусируюсь изнутри и не вижу отчётливо, что же это. А это лицо, большое, лишённое эмоций. Кожа желтушная, пюреобразная какая-то, как при гепатите. Губы совершенно черные, и под каждым глазом нарисована чёрная линия, фигура наподобие руны. До меня постепенно доходит, что это моё лицо.

Моё лицо лежит на столе рядом с кроватью. Я протягиваю к нему руки, покрытые татуировками, которые я как раз собирался сделать. Моё лицо - из бумаги, оно на обложке большого, важного печатного издания, журнала, вот почему мой телефон так надрывается. Я поднимаю трубку и понимаю, что не могу понять, где я нахожусь. Некто на том конце провода представляется Трейси и говорит мне, что она видела этот журнал с моим лицом, и её это возбуждает. Я, вроде как, должен знать эту женщину, поскольку она извиняется за то, что долго не выходила со мной на связь. Она хочет увидеть, как сегодня вечером я буду выступать в огромном концертном зале, название которого я прежде никогда не слышал. Я говорю ей, что обо всём позабочусь, поскольку я рад, что она хочет прийти, но расстроен, что это только из-за того, что она увидела моё бумажное лицо. Затем я сворачиваюсь гусеничкой под одеяльце в постели, которая даже не моя, и засыпаю.

"Тут копы!"

Кто-то мне что-то кричит в лицо, и я открываю глаза. Я надеюсь, что, может быть, уже утро, и всё уже позади, но я всё ещё сижу на камне, а вокруг меня мёртвые жабы, Нэнси и какой-то парень, которые кричит, что полиция накрывает вечеринку. Я даже не могу решить, что же из этого самое плохое.

У меня всегда была паранойя по поводу полиции, поскольку даже когда я не занимался чем-то противозаконным, я подумывал о том, чтобы заняться чем-нибудь противозаконным. Так что всякий раз, когда со мной рядом находится полицейский, я нервничаю и ощущаю дискомфорт, волнуюсь, что скажу что-нибудь не так или буду выглядеть настолько виновным, что меня по-любому арестуют. Тот факт, что я был упорот, как никогда в жизни, особо не помогал ситуации.

Мы резко дали оттуда стрекача, помню. Дождь прекратился, всё стало мокрым и мягким у меня под ногами, и вот я словно проваливаюсь куда-то под землю, а не бегу. Когда ты жаришься на кислоте, любая такая ситуация разрастается до каких-то космических пропорций, и мне кажется, что я бегу, спасая свою жизнь, и всё зависит от того, выдержат ли мои ноги и дыхалка. Мы останавливаемся перед "Шевроле", залитом свежей кровью. Я полностью уделан.

"Какого хуя происходит?" - спрашиваю я всех вокруг. "Что это? Что происходит? Кто-нибудь!.."

Ко мне тянется Нэнси, и я отталкиваю её и иду искать Терезу. Она сажает меня к себе в машину - тёмную, пропахшую запахами фабрики и вызывающую чувство клаустрофобии - и пытается успокоить меня, говорит, что машина была недавно покрашена в красный, а из-за дождя кажется, что это кровь. Но у меня тотальная паранойя: мёртвые жабы, копы, машина, заляпанная кровью. Я вижу чёткую взаимосвязь: все против меня. Я слышу, как кричу, но не знаю, что именно. Я пытаюсь вылезти из машины, пытаюсь разбить чёртово лобовое стекло, мой кулак проходит сквозь по идее небьющееся стекло. В месте, где я пробиваю стекло, появляется паутина тещин, и мои кровоточащие кулаки выглядят как ряды канализационных труб, из которых сочатся отходы.

Потом мы просто сидим, и Тереза шепчет мне что-то на ухо, говорит мне, что понимает, что я чувствую. Я верю ей, думаю, она и сама себе верит. Мы входим в это особое состояниее кислотной неги, когда больше не нужно разговаривать, и ты знаешь без слов, о чём думает твой собеседник. Я начинаю успокаиваться.

Мы возвращаемся на вечеринку. Люди всё ещё там, хотя их меньше, а никаких следов полиции нет и впомине, возможно, их тут не было вовсе. В тот момент, когда страшный психоделический опыт постепенно превращается во вполне терпимый, кто-то - не понимая, что меня кроет не по-детски - в шутку пытается сталкнуть меня в бассейн. Не нужно быть гением математики, чтобы понять, что ЛСД плюс бассейн равно неминуемая смерть. Поэтому я паникую и начинаю молотить кулаками перед собой. Следующее что я вижу - я сцепился в кулачном бою с каким-то мудлом, и я ебашу его словно тряпичную куклу. Я бью его в лицо кулаками с содранной кожей и даже не чувствую боли.

Как только он выпадает из поля зрения, я вижу всех этих людей, которые смотрят на меня в немом изумлении. "Слушайте, давайте просто поедем ко мне домой," - говорю я людям вокруг меня. Мы забиваемся вместе в машину - я, моя девушка, Нэнси и её парень - идеальное сочетание ингредиентов для рецепта невероятной личной трагедии. Дома у моих родителей мы проходим ко мне в комнату, где находим Стивена, моего клавишника-без-клавиш, лежащего на кровати, словно канистра бензина, которая только и ждёт зажжёной спички. Он пытается увлечь нас прсмотром " Бойни номер пять ", таким, знаете, странным накоманским артхаусным кино, которое уж точно не следует смотреть, когда ты под кислотой.

Карл тотчас же начинает втыкать в кино и сильно увлекается, свет стробоскопа играет на его отвисшей челюсти, с которой капает слюна. Не говоря ни слова, Нэнси быстро встаёт и, явно чем-то недовольная, марширует в ванную. Я сижу на кровати со своей девушкой, мой мозг озаряется вспышками света так же, как и лицо Карла, который смотрит фильм. Стивен что-то бубнит по поводу того, как сделаны спецэффекты в этом фильме. Из ванной раздаюётся судорожное царапание, словно десятки крыс скребутся где-то в ванне. Приходит краткий момент внезапного просветления - я понимаю, что это Нэнси что-то царапет карандашом по бумаге, что-то, что сделает меня совершенно несчастным и разрушит мою жизнь. Чем громче становится звук, тем более безумным и ебанутым я представляю себе то, что она там пишет.

Нэнси вырывается из ванной, красная, пышущая огнём отмщения и славы и вручает мне записку. Никто, кажется, не замечает этого. Это только между нами. Я смотрю в телевизор, чтобы собраться с силами. Я вглядываюсь в эти пиксели так сильно, что больше не вижу картинки, это просто сменяющийся свет. Вообще-то, это уже и не похоже на телевизор, это выглядит как просто свет стробоскопа. Я отворачиваюсь смотрю на Нэнси. Но я не вижу Нэнси. Я вижу красивую женщину, играющую со мной в обидки, с длинными белыми волосами под платиновую блондинку и в футболке "Alien Sex Fiend", скрывающую её формы. Должно быть, это та женщина, что была по телефону... Трейси.

Теперь вместо царапанья карандаша я слышу Дэвида Боуи: "Я. Я буду королём. А ты. Ты будешь королевой".

В одной руке я нежно поглаживаю пальцы Трейси, а в другой у меня бутылка "Джек Дэниэлс". Мы стоим на балконе на какой-то вечеринке, которая, похоже, в мою честь. "Я никогда не думала, что ты такоооой..." - мурлычет она, извиняясь за что-то из прошлого, о котором я не имею ни малейшего представления. "Я думала, ты другой".

Сверкают огни, Боуи поёт: "Мы могли бы стать героями на один день", и все нам ободряюще улыбаются. Похоже,она, так же знаменита, как и я.

"Я всю раннюю молодость на эту сучку дрочил," - говорит то ли роуди, то ли музыкальный техник - неужели мой? - и хихикает мне в лицо.

"На которую?" - спрашиваю я.

"Вот на эту, с тобой рядом".

"И кто же она?"

"Трейси Лордс, везучий ты уебан"

На этаже под нами стоит высокий, сутулый мужчина с длинными черными волосами и с лицом в белом гриме. На нём боты на высокой платформе, разорванные чулки в сетку, чёрные кожаные шорты и разорванная же футболка. Он выглядит прямо как я, как породия на меня. Интересно, неужели это и впрямь я.

Толстая девушка с пирсингом в пол-лица и размазанной помадой замечает, что я смотрю на высокого мужчину. Она поднимается наверх, отодвигает крепыша-охранника - неужели моего? - и её лицо гротескно искажается в свете стробоскопа: "Знаешь, кто этот парень? Никто не знает, как его зовут. Он зарабатывает проституцией на улице, и тратит всё на то, чтобы выглядеть как ты. Он всегда приходит сюда и танцует под твои записи.

Я снова слушаю музыку. Диджей ставит песню "Sweet Dreams" группы "Eurythmics". Но эта версия медленне, мрачнее и злее. Голос, который её поёт - мой. Мне нужно убираться с этой сюрреалистичной сцены, подальше от всех этих людей, которые охдятся со мной так, будто из меня можно высосать немного света. Трейси берёт меня за руку и ведёт меня оттуда проч, двигаясь плавно и текуче, словно ртуть, в этом восторженном людском потоке. Мы сигаем за прозрачную белую занавеску и попадаем в ВИП-комнату, полную нетронутых сэндвичей, где садимся на диван. В моих руках что-то скомкано... листок бумаги. Я стараюсь сосредоточиться на этих толстых смазанных линиях: "Дорогой, милый Брайан. Я хочу вышвырнуть из дома своего парня. Хочу, чтобы ко мне переехал ты. На прошлой неделе ты сказал, что у вас с Терезой не всё гладко" - блять, это Нэнси пишет - "Я сделаю тебя таким счастливым. Я знаю это, знаю, я смогу. Никто так не позаботится о тебе так, как я. Никто не будет ебать тебя так, как я. Я могу дать тебе так много."

Я откладываю записку. Не могу разобраться с этим сейчас, не тогда, когда бушует этот жёсткий трип. Меня когда-нибудь отпустит, пожалуйста? Нэнси стоит в дверном проёме ванной и смотрит на меня. Её грудь вздымается под обтягивающей тельняшкой. Её большой палец заведён за пряжку ремня, и она кусает нижнюю губу. Она не выглядит сексуальной. Она выглядит уродливо и бесформенно, как фотоснимок Джоэла-Питера Уиткина. Я встаю и иду к ней. Тереза с Карлом сидят у меня на кровати и смотрят кино, полностью позабыв о нашем существовании. Стивен там, кажется, что-то безумно бормочет себе под нос, но его никто не слушает.

Из абсолютно чёрного окна моей ванной комнаты дует нежный бриз, в моей голове мигают разноцветные огни, я хватаюсь за фарфоровый край ванны и сажусь, пытаясь успокоить головокружение и вспомнить, что же я собирался сказать Нэнси. Я могу теперь слышать музыку, слишком громкую для моей ванной. Я чувствую, как наползает чернота, и я борюсь с ней изо всех сил, чтобы не вырубиться.

У меня в голове музыка становится громче. "Это не мой прекрасный дом! Это не моя прекрасная жена!"

Теперь музыка не только в моей голове. Это "Talking Heads", песня "Once in a Lifetime", и она поглощает меня полностью, вибрирует у меня в позвоночнике. Я лежу на полу, моргаю и пытаюсь оставаться в сознании.

"И ты можешь спросить себя "Эмм, как я попал сюда?"

Она - Трейси - наклоняется ко мне, стягивает с меня футболку, под которой у меня корсет на шнуровке (никогда не носил такой). Другая её рука расстёгивает мне ширинку. Её рот горячий и он словно наполнен сиропом, я чувствую запах сигарет и "Джек Дэниэлс". Она начинает начинает вытворять всякие штуки этим ртом и этими маленькими ручками с гранатово-красными ногтями, которые миллионы мужчин видели на видеокассетах на протяжении многих лет - в фильмах, которые никогда не интересовали меня, несмотря на то, что я восхищался её жизнью. Она спускает мои штаны и, идеально перекрестив руки, снимает с себя топ. Она рывком задирает футболку, чтобы показать, что нижнего белья на ней нет. Я плыву, словно во сне, очарованный. Она не кажется грязной, как если бы она играла в порнофильме, даже когда сосёт мне. Онаделикатна, она оберегает меня, словно ангел, она подобна ангелу, она - словно пёрышко, вибрирующее в воздухе над преисподней упадка, деградации и извращений плоти. Я пьян, но в эту секунду я и влюблён. Сквозь тонкую занавеску, отделяющую наш праздник языка, лака для ногтей и плоти от остальной части клуба, я вижу силуэт охранника в свете стробоскопа, который охраняет врата, подобно Святому Петру.

"Раз в жизни..."

Я вхожу в неё, начинаю долбить её внутри, и она кричит. Я хватаю её за волосы, но вместо длинных светлых прядей в моих руках оказывается что-то короткое и крепое, оно рвётся. Татуировки исчезли с моих рук, и стоны, которые я затыкаю рукой, вибрируют в тишине. Чёрт, я ебу Нэнси. Что же я делаю? Эта ошибка - не из тех, которые легко сходят с рук. Выебать психопатку то же самое, что и убить её. Есть определённые последствия, штрафы и карательные меры. В свете стробоскопа я вижу, как Нэнси уставилась на меня, она садится на краешек ванны и раздвигает ноги, и сжимает меня, а между ними мокро, словно в хищно разинутой собачьей пасти. С каждой вспышкой её лицо искажается всё больше, лишается человеческих черт... это лицо демона. Правильное слово. Моё тело продолжает двигаться, хотя разум кричит: "ОСТАНОВИСЬ!!!"

Всё, конец. Мне пизда. Я трахаю дьявола. Я продал свою душу.

КРУГ СЕДЬМОЙ – НАСИЛЬНИКИ НАД БОЖЕСТВОМ

"И ты можешь спросить себя: "Куда ведёт это шоссе?"

Кто-то прикусывает мне мочку уха. Я думаю, это Трейси, потому что мне это нравится. Она сжимает чокер на моей шее, с силой прижимает к себе мою голову. Я чувствую её горячее и влажное дыхание у себя в ухе: "Я хочу, чтобы ты кончил в меня".

Музыка обрывается, обрываются и мигающие огни, и я кончаю внутрь Нэнси, и словно букет молочно-белых лилий взрывается в погребальной яме. Её лицо мёртвое и лишённое эмоций. Её глаза - будто перегоревшие лампочки. Может, именно они и были источником мигающего света?..

"И ты можешь спросить себя: "Я поступил верно? Я поступил неправильно?" И ты можешь спросить себя: "Боже мой! Что же я наделал?.."