Насилие, Принятое на Себя

Когда мы вернулись в Новый Орлеан чтобы начать запись после тура, мы думали, что жизнь снова придет в норму. Однако, если Виггинс показал нам истинное значение слова "потворство", слово, которое нам только казалось, что мы понимаем, Новый Орлеан научил нас тому, что есть ненависть, депрессия и фрустрация на самом деле. Людям нравится думать, что ненависть и мизантропия — это такие защитные механизмы для борьбы с внешним миром. Однако, в моем случае они происходили не от тяжести внутри меня, но от пустоты, от самого факта, что моя человечность просто улетучивалась, выходила из меня, вытекала, как кровь через все те раны, что я сам себе нанес. Чтобы почувствовать хоть что-то - боль, удовольствие, неважно, - мне приходилось искать и получать такой опыт, который явно был за пределами рамок нормальности или же человечности. В Новом же Орлеане единственное, чем можно было заняться так это посмеяться над тем, насколько же тут все было угрюмым, угнетающим и нагоняющим тоску. Это как пытаться найти человеческую теплоту в объятьях шлюхи. Если концертная деятельность уничтожила то малое, что осталось от моей морали и нравственности, то Новый Орлеан сожрал мою душу.

Чем дольше живёшь в Новом Орлеане, тем уродливее становишься. И люди, с которыми мы там тусовались, были самыми уродливыми. Это были наркодилеры, калеки и уёбки. Единственные симпатичные люди встречались там либо по пути в аэропорт, либо, наоборот у дверей аэропорта на выход. Ну, где мы обычно тусовались там, - как правило, какая-нибудь дыра типа "Vault", готического индустриального бара размером с гостиничный номер. Пол был залит слизью из потухшей ссанины, пива и конденсата с кондиционеров, о этот влажный, мерзкий климат этого порочного города. В уборных, которые использовались сугубо для употребления внутрь запрещенных веществ из списка "А", даже не было туалетов. Мы провели там немало ночей, нюхая наркотики с диджеем и убеждая его поставить "Number of the Beast" "Мэйденов" на полную громкость, чтобы мы могли посмотреть, как всякие готы и херки пытаются под это рубиться и танцевать. К утру мы возвращались в наши апартаменты, унылую двушку в уёбищном райончике, где двух полицейских убили выстрелом в лицо. Все мы спали вповалку в одной богомерзкой комнате, вдыхая запах грязной одежды и отпугивая своей видухой жуков и крыс. Когда мы уже понимали, что ну как бы уже "туу мач", в смысле ну как бы пиздос совсем, мы нанимали милую пожилую леди с Гватемалы, которая убирала эту радиоактивную свиноферму за десять долларов в час.

В Новом Орлеане с нами все обращались как с дерьмом, а мы их всех презирали в ответ и тоже обращались как с дерьмом. Одна девушка все вынюхивала где мы тусуем и всячески преследовала нас, и однажды я вскипел, взял её миникассетный рекордер, прошелся по комнате и спросил, что люди думают об "IronMaiden". Затем я нассал в микрофон и кинул ей. Все больше и больше наши ночи превращались в длиннвый цепочки актов нигилизма.

Ещё одна девушка, которая всюду за нами бегала, была Большая Дарла, с ней меня познакомил Трент во вемя турне. Она соответствовала своему имени. Она принадлежала к тому классу вампиров, что роятся вокруг меня в барах, ожидая подходящего момента чтобы установить со мной глазной контакт и высосать из меня жизнь. В нашу первую ночь в Новом Орлеане она пришла к нам в старой и стремной футболке "MarilynManson" с коробкой каких-то новоорлеанских деликатесов, которые выглядели как спрессованные коровьи лепешки с оливками, горчицей и кошачьей ссакой. На протяжении всего времени пребывания в Новом Орлеане она и её сэндвичи преследовали нас всюду, блин, как же они задолбали.

В день рождения Трента Резнора мы гуляли по берегам реки Миссисипи, пытаясь прикинуть, чтобы ему подарить, потому что у него есть все, и подарки он всегда тупо скидывает в угол и забывает. Вдруг я увидел одноногоо попрошайку на улице и мне пришла в голову мысль подарить протез этого попрошайки Тренту в день рождения. Пока я пытался убедить попрошайку расстаться с протезом, рядом проходила симпатичная веснушчатая девушка, и я начал с ней разговаривать. Я спросил, знает ли она группу "NineInchNails", она сказала знает. Потом она показала мне порез на руке, с понтом, мол, я вруббаюсь в такие штуки. Не знаю, почему она это сделала.

"Сегодня день рождения Трента Резнора," - сказал я ей. - "Хочешь пойти с нами и устроить типа веселый сюрприз?"

Она выглядела на десять, но ей было куда больше. Как выяснилось, она была стриптизершей, и я подумывал о том, чтоы её выебать, когда вернемся в квартиру чтобы переодеться к обеду. Но она стала говорить о крэке и проводить какие-то аллюзии на занятие проституцией и, вообщем, отпугнула меня. Так что мы взяли её с собой в "Brennan's", один из самых дорогих ресторанов в городе. Трент решил, что я с ней встречаюсь, и мы так и не сказали ни слова о его дне рождения. После обеда, пока Трент что-то говорил, она залезла как ни в чем ни бывало на стол и разделась догола, чем привела в крайнее смущение (и возбуждение) богатых владельцев этого дорогого ресторана. Она выглядела как Брук Шилдс в фильме " Pretty Baby ", и ей удалось вогнать в краску всех, поскольку благодаря ей мы все выглядели как тусовка детских порнографов. Люди крутили у виска и закатывали глаза, а мы напились, упоролись, и начали ощаться с людьми, с которыми мы бы в обычной жизни ни за что не стали бы разговаривать, только если, конечно, мы не пьяные или упоротые. Подходящим финалом этого ебанутого вечера стало то, что мы вернулись домой и обнаружили там необъятую спину Большой Дарлы, под которой лежал голый Скотт, две тощие ножки, направленные в торону двери. Она, похоже, испытывала куда больший стыд от того факта, что их застукали, нежели Скотт. Как двое школьников, застукавших одноклассника за онанизмом, мы с Трентом сразу же породили несколько жёстких чисто наших с ним шуточек, присовокупив их к уже и без того немалому списку наших общих шуток. Однако же, Трент отказался поднимать на смех и Скотта, и Большую Дарлу, поскольку по какой-то причине к обоим питал слабость и испытывал симпатию. Вот такой он был человек, Трент.

На студии жизнь протекала не менее ебануто. Пропитавшись хаосом нашего адского турне с Тони Виггинсом и разложением Нового Орлеана, мы словили нифиговый творческий приход и уселись писать песни одну за другой. Мы работали так плотно и так синхронно, что нам даже не нужно было разговаривать друг с дугом, мы понимали друг друга телепатически. Идеи летали из головы в голову, как по радио, и мы выдали тринадцать песен. Когда мы сложили все идеи вместе в одну демку, то мы увидели, что создали одну огромную метафору нашего прошлого, настоящего и будущего. Это была история об эволюции тёмного, безумного и озлобленного существа от детства, проведенного в страхе до взрослой жизни, где оно уже само сеет страх, от слабака до мегаломаньяка, от того, кто ест дерьмо до того, кто вытрясает дерьмо из других, от червя до разрушителя мира. У нас было видение, у нас был концепт, и даже если никто не верил в нашу музыку, мы знали, что написали, по меньшей мере несколько своих самых лучших песен. Мы были готовы сводить и синтезировать наши жизни через микшеры звукозаписывающей студии в полноценную рок-н-ролльную пластинку.

Однако, когда мы проиграли нашу сырую демку Тренту и спросили, что он думает, стало ясно, что больше всего волнует тот факт, что на этой демке нигде не играл Скотт. "Слушай, - сказал я ему. - Мы даже не знаем, будет ли этот парень играть с нами и дальше. Он овершенно не понимает направление, в котором мы движемся".

"Он - хребет "MarilynManson," - предупредил Трент. "А "MarilynManson" прежде всего известны своим характерным гитарным звучанием". Наш менеджер и глава лейбла Джон Малм только кивнул.

Волна фрустрации и разочарования поднялась и окатила все мое тело, словно ледяная вода. Я впился ногтями в кожу, чтобы остановить её. "Я прочитал сотню статей о нас, и никто не упоминал о гитарах," - расстроился я. - "Вообще-то никто даже не говорит о песнях. Я хочу написать хорошие песни о которых, блядь, люди будут разговаривать".

Я показал им тексты, прикинул, как можно сделать песни интереснее, добавил несколько дополнительных мелодических ходов, но, похоже, ни у кого не было веры в этот проект. Кроме того, все думали, что нам нужно продвигать "Portrait of an American Family". Во многом, моим врагом номер один оставался я сам, потому что я сам не верил в себя. Я был настолько новичок в этом деле, что я слушался мнения всяких журналистов, юристов и директоров лейблов. Я следовал их инстинктам, а не своим. Я позабыл о песнях, что я написал и, в первый, но не в последний раз, пошел на компромисс. Мы начали работать над EP из ремиксов, каверов и разных аудио-экспериментов чтобы запечатлеть то особое настроение, что было у нас в то время, - тёмное, хаотичное и объёбанное.

Какие бы огрехи я ни нашел в нашем "Портрете", все это меркнет в сравнении с тем, насколько ужасным и отвратным получился этот ЕР. Это было похоже на то, как ты шьёшь красивый костюм для вечеринки, а затем выходишь из дома, костюм цепляется за гвоздь, и ты беспомощно смотришь, как весь этот костюм разваливается по частям. Гвоздем в данном слуае стала "Time Warner", дочерняя компания "Interscope" и "Nothing".

Альбом начинался одной из самых нездоровых и напрягающих аудиозаписей, которые я когда-либо записывал. Естественно, не обошлось без Тони Виггинса. На записи был голос девушки, которую он притащил за кулисы к Данцигу. Она умоляла, чтобы её били и унижали. Виггинс начал это делать нежно и поддразнивая, сначала состриг ей лобок, затем слегка отшлепал её, затем угрожающе обернул цепь вокруг её шеи. Но она продолжала просить о всё большем насилии, до тех пор, пока она не начала кричать, что её жизнь бессмысленна и стала умолять убить её тут же. На кассете слышно, как Виггинс слегка забеспокоился, а не зашел ли он слишком далеко. "Эй, ты в порядке, всё хорошо?" - спросил он пока она захлёбывалась рыданиями, в которых боль уже было не отличить от удовольствия. "Ты ведь знаешь, что я тебя не убью," - пытался он успокоить её.

"Мне похуй, мне блядь всё равно," - отвечала она. "Это слишком охуительно".

Это был единственный раз, когда я видел, чтобы Виггинс сдержался.

Как только она говорит, что её жизнь бессмысленна и умоляет о смерти, на записи звучит невероятно сильный грохот и затем медленно вступает басовая партия "Diary of a Dope Fiend". Это отличное вступление для альбома о насилии: сексуальном насилии, домашнем насилии, насилии под наркотиками и озлоупотреблении ими, о насилии психологическом. В середину альбома мы вставили запись одной из исповоедей, которую мы получили от девушки, которая домогалась до своего семилетнего двоюродного брата. Это подчеркивает одну из подтем альбома, насчет того, что самой частой целью насилия становится невинность. Мне всегда нравилась эта идея из " Питера Пена " насчёт того, чтобы сохранять в себе невинное детское сознание, а то и вообще, жить, как в детстве, - в своём детском теле. "Smells Like Children" задумывался как детский альбом, записанный для кого-то, кто уже больше не ребенок, для кого-то как я, кто, став достаточно испорченным, хочет свою невинность назад, поскольку становится ясно, насколько невинность ценна. А поскольку наша невинность была ещё изнасилована и нашим роуд-менеджером Фрэнки, которого мы уволили, когда он не смог отчитаться за растрату где-то двадцати тысяч долларов, которые он предположительно спиздил, мы почувствовали моральное право добавить на альбом песню "Fuck Frankie".

Все это соединял месте диалог из фильма " Вилли Вонка и Шоколадная Фабрика ", который был вырван из контекста таким образом, чтобы звучать сексуально-двусмысленно. Центральным же разделом альбома стал наш кавер на песню "Eurythmics" - "Sweet Dreams", которую мы исполняли на концертах в дороге. Эта песня одной строчкой не только выражала главную мысль альбома, но и ментальность практически всех, с кем меня свела судьба с тех пор, как я свёл вместе два имени на букву "М" и основал группу: "Кто-то из них хочет причинить тебе боль/ А кто-то из них хочет, чтобы боль причинял им ты". Рекорд-лейбл подпадает у нас под первуюкатегорию насилия, поскольку они сказали нам исключить отрывки из Вилли Вонки, мотивировав это тем, что нам не удастся получить согласие на их использование. Также, мне следовало их тогда послушать, они сказали получить письменные разрешения от всех людей с записей Тони Виггинса. Большинство рекорд-лейблов пришло бы к такому же умозаключению, что является главной причиной почему искусство и коммерция, вообщем, несовместимы.

А потом неожиданно лейбл принимает решение, которое четко идт против коммерции вообще. Они не хотят выпускать "Sweet Dreams" в качестве сингла, а ведь это песня, которая, как я четко знал что тогда что сейчас, понравится даже людям, которым мы не нравимся. Лейбл захотел вместо этого выпустить нашу версию песни Скримин Джей Хокинса "I Put a Spell on You", которая оказаласьслишком мрачная, грузящая и мистическая даже для некоторых наших фанатов. Какое-то время мы пререкались с "Nothing" и поняли, что можем отстоять свою позицию. Другая вещь, которую я тогда осознал, это то, что мне во всем следует доверять своей чуйке, которая служит мне куда лучше, чем советы и интуиция чужих людей. Это был неприятный опыт, но он не был и в половину так отвратителен, как тот факт, что ни единая живая душа не поздравила нас с успехом "Sweet Dreams". То, что задумывалось как очень напрягающая и нездоровая пластинка, напрягло, в итоге, только меня одного.

Справедливость немного восторжествовала, когда из-за какой-то нелепой оказии на заводе было произведено несколько тысяч копий нашей оригинальной версии альбома вместо вот той самой, которая новая. Даже не прослушав её, компания звукозаписи выпустила их как промо-копии для радиостанций и журналов прежде, чем они осознали свою ошибку. Теперь они доступны все желающим в Интернете. Кто-то на лейбле обвинил меня в том, что это я подстроил, но эх, если бы у меня только были такие ресурсы. Как бы Господу ни было на меня наплевать, пути его неисповедимы.

Еще одной вишенкой на торте стало то, что в этой одобреной юристами версии альбома нам разрешили вставить Тони Виггинса кое-куда. Это был один из самых удивительных и ироничных моментов, акустическая версия "Cake and Sodomy". Так как песня критикует южное христианское белое быдло, мы подумали, что кому как не Виггинсу стоять за честь Юга и не вдарить по струнам в специальной "рэднековской" версии песни.

На протяжении всего пребывания в Новом Орлеане однажды мы всё же действительно славно провели время. Говорим за это спасибо Тони Виггинсу.

Наркотики настолько легко достать в этом городе, что просто принимать их становится скучно. Поэтому, чтобы поразвлечься, мы придумывали всякие игры, сценарии и ритуалы для наших нарко-трипов. В день рождения Твигги один бармен, с лицом мопса, который работал во Французском Квартале, пришел с другом, одно руким музыкантом который играл на басу слэпом с помощью крюка. Так как его основным заработком на жизнь были наркотики, он принес нам несколько мешочков с кокаином. Но мы не хотели просто наркотики. Мы хотели комбо из наркотиков, ритуалистики и тех ситуаций, в которые был способен нас втянуть Тони Виггинс.

В блокноте мы с Твигги простым и красным карандашами нарисовали Виггинса. Он был изображен в трёх ипостасях: виде святого на кресте, заседающего на Тайной Вечере с личинками и кровью и спускающимся на землю в обличье Ангела Смерти. На железном подносе на полу мы разровняли несколько дорожек кокаина рядом с шотами "Ягермайстера" и куриными ножками в панировке (что символизировало предположительное убийство цыпленка в туре и подтвержденное поджигание барабанщика). Позади мы установили потрепанную куклу Хагги Беара (англ. "Мишка-Обнимашка"), сутенера из "Старски и Хатч", у которого не было ноги. В этой пустой пластиковой полости мы и хранили наши наркотики всё время этого турне с Тони Виггинсом. Когда мы потребляли содержимое этого дополнительного отверстия, мы называли это тайным кодовым словом:"танцевать с одноногим сутенером". В ночь дня рождения Твигги мы решили одеться как по-о-олные мутанты и отправиться тусить, что сильно соседствовало с риском быть избитыми. Я был голым за ислючением блондинистого парика, маски петуха со сверкающими глазами и короны из красной бумаги, вырезанной дома. На Твигги было синее пледовое платье, которое выглядело как скатерть, коричневые чулки, золотисто-каштановый парик и ковбойская шляпа. Он выглядел как зомби-домохозяйка из Техаса. Мы позвонили Виггинсу на его мобильный телефон, и, как только он ответил нам, мы устоили нашу собственную Вечерю, предприняв попытку добавить плоть и кровь виггинсову в наш небольшой хэппи-мил из всяких веществ. Мы занюхивали дорожку, облизывали голову Мишки-Обнимашки, окунали куклу в остатки кокса и втирали в десна. После чего мы опрокидывали шотик "Ягермайстера" и засовывали кусочек курочки в панировке в рот. Всё таинство занимало у нас с Твигги не более сорока-пяти секунд. Виггинс мгновенно нас узнал.

КРУГ ВОСЬМОЙ - МОШЕННИКИ, ПРОРИЦАТЕЛИ, АСТРОЛОГИИ МАГИ.

Словно съев древо познания добра и зла, я понял, что стоит прикрыть наготу. Поэтому я взял картонный рулон от бумажных полотенец и примотал его скотчем к члену. В попытке сделать из этогопростецкий бондаж, я в пьяном угаре сорвал со стены телевизор и обернул кабель вокруг талии как пояс. Мы попытались сделать так, чтобы Пого надел что-то, чтобы нас поразвлечь, но усилия наши были впустую. Мы смотрели где-то в течение часа как какая-то пьяная шкура с язвами на ногах пыталась усесться ему на лицо, с трусами в районе коленок, в попытке справиться со своей боязнью сцены и помочиться в его алчущий рот. Затем мы взяли Пого на слабо чтобы он порезал себе запястье ножом, что он несколько раз сделал, после чего сказали, чтобы он вылил немного сырного соуса на свои гениталии и помастурбировал, что он тоже сделал, но у него не получилось вызвать ни эрекцию, ни наш интерес.

Это была самая что ни на есть среднестатистическая ночь. Мы съели слишком много наркотиков начали сходить с ума, у нас здорово начали сдавать нервы, и продолжалось это ещё долго после того, как солнце взошло. Твигги схватил свою акустическую гитару и засунул свой миникассетный рекордер настроенный на высокую скорость в дырку, откуда из гитары выходит звук, в резонатор, из-за чего инструмент стал издавать странные звуки а-ля " Элвин и Бурундуки ". Поскольку без благодарных слушателей это не было особо смешно (и было не смешно вовсе для любого, кто был НЕ под наркотой), мы побежали, вопя по улицам в наших домашних прикидах и наткнулись на бездомного мужика, который спал на обочине. "Эй, чувак, хули тут делаешь?" - спросил Твигги, пытаясь быть дружелюбным. Но мужик был то ли слишком испуган, чтобы ответить, то ли просто хотел побыть один.

Зная, что вещества - кратчайший путь к сердцу мужчины, мы дали ему будылку водки. Теперь, когда мы были на одной волне, мы подумали, что возможно ему следует присоединиться к нашему бродячему цирку. Так что мы убедили его надеть парик, потанцевать с нами и попеть песни. Мы чувствовали себя так, будто нам снова по четыре годика, и это было здорово.

"Эй, Вася," - пел Твигги, чтобы как-то побудить джентльмена к общению. - "Эй, Вася, что ты сегодня делаешь? Как думаешь, стоит прогуляться с нами?" Но Вася уже больше не танцевал и не гулял. Он обмочился, залив наши голые стопы своей сорокоградусной мочой.

Мы были настолько застигнуты врасплох этим неожиданным перформансом, что даже не услышали вой сирен. Должно быть, кто-то вызвал полицию. В турне с Данцигом, вообще-то, у меня уже был вполне себе терпимый опыт общения с копами, когда меня арестовали с голой жопой на сцене, и, вместо того чтобы унижать меня в участке, они дали мне билет, извинились за неудобства, а один попросил сделать совместный полароидный снимок, потому что был фэном. Но я знал, что слепая удача, но никак не положительная тенденция. Я не сообирался искушать судьбу в Новом Орлеане, особенно учитывая тот факт, что на мне был только картонный рулон на пипиське.

"Немедленно прекратите то, чем вы занимаетесь и прислоните руки к стене," - раздалось из рупора поверх полицейских машин. Я посмотрел на Твигги. Твигги посмотрел на Пого. Пого посмотрел на Васю. Вася снова обоссался.

Затем мы сделали то, что сделал бы люой уважающий себя гражданин перед лицом власти. Мы побежали без оглядки. Через некоторое время наступил непродолжительный эпизод, где мы все отрубились на несколько часов, мы устремились на поиски новых приключений.

Вместе с какой-то очень попсовой парочкой, начисто забитой татуировками и заколотой пирсингом, мы прибыли к кладбищу на краю города, где, как нам сказали, кости торчат из земли как цветы. Однако, вместо статуй, постаментов, могил и рядов могильных камней, которые мы ожидали здесь увидеть, место выглядело как большая общая свалка для трупов времен девятнадцатого века. Там были перемешанные с грязью зубы, сломанные кости рук и ног, торчащие прямо наружу. Мы полчаса прослонялись туда-сюда, соббирая кости в пакет. Наверное, мы подумали, что это будут неплхие подарки для наших любимых или какие-нибудь аксессуары для вечеринки по случаю следующего дня рождения Твигги.

Твигги, снова подвыпивший, захотел взять с собой пару могильных плит, что я не одобрил. Не из уважения к мертвецам - я начисто потерял способность уважать кого-либо из живых, не говоря уже о мертвых - но из-за того, что они были слишком тяжелыми. Мы все равно притащили их в квартиру и сложили их в чулане в холле. Должно быть, это имеет какое-то отношение к странному поведению старой леди, которая у нас убиралась на следующий день, потому что она таинственным образом исчезла, оставив передничек на дверной ручке чулана.

На пртяжении всего концертного тура "Smells Like Children", Твигги таскал с собой эти кости из города в город, говоря всем, что это останки нашего бывшего барабанщика Фредди, которого мы сожгли заживо. Фредди, как мы теперь называли этот мешок с костями, снова был предан огню в Лос Анджелесе. Как обычно, не обошлось без Тони Виггинса.

Когда мы занимались тотальным саморазрушительным гедонизмом, обычно это было в честь Виггинса, потому что он показал нам, что худшему предела нет. Нет границ и нет запретов. И всякий раз, когда нам было уныло, грустно или скучно, мы зонили ему, и он летел на помощь к нам как Каспер, дружелюбное приведение. Когда тур уже завершался, он материализовался за сценой перед концертом в Лос Анджелесе. Он был пьян и под спидами. В доказательство того, что он может не только причинять насилие, но и принимать на себя, он настоял на том, чтобы я его порезал. Поскольку я никогда не занимался шрамированием чьего-либо ещё тела кроме моего собственного, я согласился, навсегда оставив ему тату в виде звездочки. Он просидел все шоу на краю сцены, норовя залить виски нам в глотки когда мы проходили мимо. Это было поведение, к которому мы уже, в принципе, привыкли.

После этого мы отправились на вечеринку в номер к Виггинсу на Сансет Бульвар. Все сиденье от унитаза было покрыто кокаином и комната была покрыта каким-то претенциозными представителями лос-анджелесской сцены, которые швырялись именами знаменитостей так, как будто этто вот-вот выйдет из моды. В то же время, они про себя делали заметки, чтобы выпендриться именем "Мэрилин Мэнсон" в другой раз ночью в другом отеле.

У нас закончилось пиво, из-за чего в итоге мы предприняли безуспешную экспедицию в супермаркет "Ralphs", где Виггинс попытался дать каким-то копам пятьсот баксов чтобы они купили ему пива. Уже в отеле он задонатил эти деньги Твигги, и все снова стало хорошо - до тех пор, пока у нас не кончились наркотики. Всю ночь мы с Твигги хотели накурить этих выебистых лос-анджелесских мажоров костьми Фредди, как будто это был дорогущий бренд лучших французских сигарет. И вот он наш шанс. Мы взяли одно из ребер Фредди, отломили от него несколько кусочков и закинули их в курительную трубку. Мы подожгли её и каждый сделал затяжку, заполнив легкие дымом этого неивестного мертвого тела. Хотя комната быстро наполнилась ужасным запахом горящего трупа, мы убедили двух надоедливых телок тоже пыхнуть по разку. Им обоим стало хуево и они свалили из комнаты, чего мы добивались, собственно. Ночь закончилось тем, что Твигги блевал в ванной; я заснул, и мне снилось, что я старый баптистский священник времен основания штата Луизиана.

Оглядываясь назад, хочу сказать, что данный опыт даже близко не был так плох, как тот, что я имел с некоторыми вполе себе растительного происхождения наркотиками. Когда мы тусовались с "NineInchNails". " через какое-то время после этого воскуривания костей, они предложили мне единственную вещь, которую я раньше не пробовал - грибы. Я, Твигги, Пого и почти весь состав "NineInchNails". " употребили несколько ножек и шляпок этих грибов пеед выходом в место под названием "MarsBar". По идее, оно было совсем рядом, но поездка заняла у нас час. По пути мы пили маленькие баночки "Будвайзера". Но сколько бы мы из них не пили, никто из нас не смог выпить и одной. Или кто-то в "Будвайзере" настоящий гений, или грибы уже начали действовать.

"Марс Бар" был совершенно не тем местом, куда следовало бы пойти в нашем состоянии сознания. Он находился в жутком заброшенном торговом центре рядом с водоразделом, и единственным способом попасть туда был странный лифт, залитый черным светом. У кого-то возникла дурная мысль поиграть в молекулу и начать вертеться всюду и во всех врезаться. Один из людей в этом лифте был Билл Кеннеди, скандально известный хэви-метал продюсер, и когда он влетел в меня, то трансформировался в демон с горящими волосами, кукурузныи початками вместо зубов и шипящими змеями вокруг талии. Когда он смеялся, из его рта летели сигаретные бычки, как кусочки попкорна в этой машине в цирке или в кинотеатре, которая делает попкорн. Это был сущий кошмар, и он слишком поздно напомнил мне о том, почему мне никогда не следует употрелять психоделики.

Наконец, дверь лифта открылась, и мы попали в комнату, полную коричневых скелетов. Все были тощие и загорелые, а в этом черном свете они выглядели потусторонне-коричневыми. Вся мебель была какая-то миниатюрная, как в " Алисе в Стране Чудес ". Музыка постоянно менялась: у песен, которые играли, неожиданно появлялись новые секции, которые я раньше никогда не замечал, или, например, все, что я мог слышать, это звуки хай-хэта. Руководство клуба отвело насв какую-то клетку, где мы сидели, как в зоопарке, а все на нас пялились и протягивали руки, чтобы потрогать. Ты просто сидишь, а на тебя все пырятся. Я начинал слетать с катушей. Я посмотрел на Пого, на которого сверху светил красный свет, как будто его похищат пришельцы. "Ты в порядке?" - спросил я. Он только улыбнулся мне и сказал:"Я сейчас кого-нибудь убью". И он был совершенно серьезен, что напугало меня.

Наконец, меня вытащил оттуда один дружелюбный парень, который сказал, что знает меня. Помню, он вроде был барменом в "Reunion Room", где мы играли одно из наших ранних шоу. "Это мой клуб," - сказал он. - "Я тут главный".

"Отлично," - ответил я. - "А ты можешь меня отвести куда-нибудь отсюда? Что-то мне худо".

Он отвел меня в клубную подсобку и открыл дверь рядом с гигантским кулером с водой. Я вошел внутрь, и он следом, потом закрыл за собой дверь. "Знаешь," - сказал он, - "ты встречался с одной из моих бывших".

Это было жестоко, учитывая моё состояние. Я был на взводе. Я постарался как-то расслабить его, а сам смотрел на стены, с которых на меня скалились гротескные гаргульи. Я пыталлся думать о чем-то другом, но все, о чем я мог думать, так это, что сейчас, должно быть, Пого где-нибудь совершает убийство, и мне придется разговаривать с полицейскими. Мне все равно, кого он убьет, или что ему за это будет; я просто не хотел оказываться лицом к лицу с копами, будучи под грибами.

Неожиданно, дверь рядом с кулером отворилась, и внутрь забежала толпа людей, которые всюду меня искали. "Ты как, в порядке?" - спросил меня кто-то обеспокоенно. Я не могу говорить. Я был напуган, сконфужен, я хотел пописать, я хотел покакать, надо было что-то делать. С ними был Твигги, но все что он мог, это нести какую-то чепуху насчет того, чтоы украсть моторную лодку и уплыть на ней в гавань. Я продолжала беспокоиться, что он утонет, а мне придется объясняться с копами. Это был мой главный источнк беспокойства; мне было все равно кто умрет и кого убьют. Я просто не хотел говорить с копами насчет того, что я под грибами.

Когда солнце взошло, я вроде начал отходить. Я вывалился на горячий, влажный утренний воздух, а затем человек четырнадцать из нас забилось в минивэн, рассчитанный в лучшем случае на десять. По пути домой, Трент предложил остановиться у «МакДональдса» в МакАвто, где он заказал столько яичных макмаффинов, хэшбраунов, апельсиновых соков, больших кофи и сосисочных бисквитов, что можно было бы накормить весб джексонвилльский обезьянник, где я сидел.

Не успели мы приступить к еде, как Трент, который, как и я, любит провокации, кинул хрустящим хэшбрауном в Твигги. Вытерев с лица кусок этой жареной картофелины, Твигги схватил яичный макмаффин и отправил его Тренту в лицо по слоям. Постепенно мясо, яйца, напитки, хлеб, сироп и разная другая пища на различных стадиях пищеварения была расбросана и расплевана по всему битком набитому минивэну. Это была настоящая МакВойна, тольк овместо крови всюду кетчуп. Тем временем машина опасно виляла по дороге, от края к краю, поскольку наш водитель, который был трезв, изо всех сил не завалиться на бок.

Если Трент - провокатор, то Твигги - аккселератор деструктивных процессов, всегда добавляющий особую нотку хаоса, пиздеца и декаданса в любую ситуацию. Он несколько раз блеванул себе на коленки. Робин, гитарист "NineInchNails", чей член я засунул себе в рот на сцене, сидел рядом с ним. Он сделал то, что сделал бы любой на его месте, - он счистил с себя блевотину и швырнул в меня. Я передал это добро куда-то дальше, и вот мы уже были вовлечены в поединок не только гастрономический, но пост-гастрономический. Твигги к этому моменту просто блевал в руки Робину, который делился добычей со всеми нами. К моменту, как мы вернулись в отель, те, кто ещё не блеванул, сдерживались чудом. Наконец, мы покинули пространство транспортного средства и отправились жариться и подпекать содержимое желудков, растёкшееся по нашим тушкам, на палящем солнце. Первое, что мы заметили, когда вышли наружу, была одна дрэг-куин, трансвестит, который выходил из клуба, весь такой чернокожий, лысый, в золотых перчатках и балетной пачке. "Хэй, детка," - поприветствовал он нас. "Хэй, Мистер Королева," - ответил ему кто-то и пригласил к нам употребить немного наркотиков.

 

Попав к себе я первым делом позвонил Мисси, которая снова решила со мной встречаться. Отношения никогда не заканчиваются сразу. Подобно драгмоценной вазе они разбиваются и склеиваются заново, разбиваются и склеиваются заново, разбиваются и склеиваются заново до те пор, пока кусочки просто не подходят друг к другу. Я был покрыт хэшбраунами и блевотиной, у меня был пакет с костями под кроватью, кукла Мишки-Обнимашки на столе, наполненная кокаином, и я только что пришел к осознанию, что мне нет никакого дела до того, жив кто-то или мертв из моих знакомых, при условии, конечно, что мне не нужно разгребать последствия. В довершение ко всему, со мной тут рядом на кровати сидит чернокожий трансвестит в туалетной пачке и курит крэк. Я не сказал Мисси всего этого. Я просто сказал ей, что мне плохо.

"Знаешь, что?" - ответила она, - "Тебе следует задуматься о том, как ты живешь свою жизнь".

И это было последнее, что я хотел услышать в тот конкретный момент.