IV. Обстоятельства, устраняющие наказуемость 54 страница

Пятница, 12 августа. Целый день хлопот по продуктовым карточкам. Утром Оля Петровская получила по карточкам Володи - продуктовой и усиленного питания (последнее - французский подарок). Не могу не вспомнить, что мы никогда не посылали помощь заграничным, а нам присылают и французы, и шведы, и финляндцы, и американцы. Это любопытная черта социального характера. Кроме американцев прочие присылают без оговорки, чтобы не украли большевики; но это не спасает от того, чтобы не воровала администрация Дома ученых, воровала в виде предварительного и обильного пользования присылаемыми продуктами; но и за то, что мы получаем, надо благодарить добрых людей. В частности, носили Петровские продукты для Володи (правда, за несколько выдач) - около 11/2 пудов, в том числе свинины 8 фунтов, трески 5 фунтов и т.д., масло, сгущенное молоко. Вечером приходила Соколова - женщина - врач, несколько загадочная. Она сидела на Гороховой, а потом на Шпалерной; в страшном восторге от Володи, его характера, о том, как он держит себя на допросах. То, что напечатано, она тоже считает на 1/2 вымыслом. Ей лет под 50, у ней убит сын возраста Володи; муж умер ранее. Производит она какое-то особенное впечатление. Преобладающее впечатление искренности, но в то же время кажется что-то напускное, так что даже временами думалось - не принадлежит ли она к контрразведке. Но во всяком случае я принимал ее с открытым сердцем. Боюсь, не стал ли я смешным с моею "нрзб". Я сам еще не вполне сердцем чувствую Бога - а потому и [мысль о нем] приходит на ум напускною религиозностью. Великую тайну моей души и весь смысл моего существования откроет смерть и потустороннее бытие. Во всяком случае, конечный аккорд уже недалек. Вечером на возвратном пути зашли Петровские. Они дотащили с трудом корзину с съестною провизиею до Дурново, а потом зашли в 46-й дом на Литейный; там видали заступающего место председателя домового комитета, который сказал, что пока квартира цела, но что будет далее - неизвестно.

Суббота, 13 августа. Ничего нового, целый день занят едою да чтением. Тоска берет. Хотел отдать в стирку присланное Володей белье, но нынче по субботам прачечная тоже бездействует; более ничего не произошло.

Воскресенье, 14 августа. Утром пошел в церковь Конюшенного ведомства, помолился за здоровье и спасение Володи; но не могу удержать все время молитвенное настроение, так и лезут в голову праздные мысли, точно дьявол старается об этом. После обеда пошел к Дурново, там приготовляют посылку на понедельник для Володи; понесет Георгий Викентьевич*(34), я только сделал надписи о посылаемом, чтобы он не беспокоился о том, что я жив. По квартире нового ничего. Устал очень, но спал хорошо.

Понедельник 15/2 августа. Утром ходил получать французские подарки; народу - гибель, но, может быть, Петр Васильевич, служащий в распределении продуктов, устроит получение вне очереди по старости и спасет от толпы невероятной. Отдал белье Володи из тюрьмы стирать; по дороге видел Родэ улыбающегося, он сообщил мне невероятную новость, что будто в Москве Володя оправдан. Неужто Бог услышал мои грешные молитвы, а может быть, мамина душа вознесла свои стенания к престолу Всевышнего. Просто не могу поверить, что это правда. Во всяком случае должны прежде освободить Надю и Фросю. Тогда будет хоть некоторое вероятие. Сейчас был Александр Николаевич Гринев; он сообщил, что обыкновенную передачу сегодня приняли и Володе и Наде; он, как и я, не верит в возможность полного освобождения Володи, моя вероятность освобождения тоже не возрастает.

Вторник, 16/3 августа. Пришло охлаждение, то был радостный сон, мои предчувствия оправдались. Сегодня я пошел подробнее расспросить Родэ. Он пришел в Комитет пред самым Горьким, подтвердил мне тот же слух; но когда я обратился при нем к Горькому, с ним же приехавшему из Москвы, то тот отозвался, что он ничего не слыхал. Родэ тут же мне заявил, что он это слышал от одной дамы, которая знает из верного источника! Значит, в конце концов, все это одни разговоры, а не факты. Последних придется ждать. Была во время обеда Анна Юльевна; я был опять с нею почти груб, но не могу отучить ходить во время еды и смотреть в рот, как я кладу ложку супа или каши; я встаю из-за скудной пищи при ней совершенно голодный. Она носится с тем, что получила письмо от секретаря Ленина (она писала Ленину письмо за Володю, основываясь на том, что Ленину помогал, т.е. лечил его, покойный Кадьян). Собственно, в ответе ничего нет. Секретарь пишет от имени Ленина, что обвинения против Володи так серьезны, что об освобождении из тюрьмы и речи быть не может. Она смотрит иначе и говорит, что это доказывает, что, значит, приговора к смерти быть не может; а затаенная мысль, что она потом может говорить, что Володя спасен благодаря ее вмешательству. Ну да Бог с ней, ее самолюбие не переделаешь. Только бы спасся Володя. Одно меня радует, что с кем бы ни приходилось говорить о Володе - к нему общее сочувствие. Несомненно, он порядочный человек.

Среда, 17/4 августа. Ничего нового. Все те же мелкие ряби на поверхности нашего болота. С удовольствием ем фасоль, присланную французами в подарок. Сегодня по зеленым карточкам раздавали за деньги мясо, конфеты и картофель; от мяса я отказался и за себя, и за Володю: теперь дома держать нельзя - протухнет, да и дорого (6000 фунт), а денег все меньше. С большим удовольствием ем французскую фасоль: немного посахарить, хорошенько разварив и подправив салом, - это объеденье.

Четверг, 18/5 августа. Нового ничего нет, о допущении меня в мою квартиру даже перестали говорить; сегодня у меня был Георгий Викентьевич с Сашей, они уже переехали с дачи; передал ему белье для Володи.

Пятница, 19/6 августа. Сегодня первый Спас, ходил в Конюшенную церковь - простоял всю обедню и дождался освящения фруктов. Все-таки довольно много народа принесло по нескольку яблок святить, но большей частию мелких. Мы с Эспер Эсперовичем Ухтомским кутнули, купили по 2 десятка темных мелких слив; прежде были 10, 15 коп. десяток, а теперь заплатили по 2000 десяток. Бывало, я покупал корзинками на Щукином*(35) для маринада и варенья - а теперь? Зато у нас полное равноправие и коммунизм анархический.

Суббота, 20/7. Утром в 11 часов пошел к Миштовт; она гуляла с Сашей, от нее узнал, что вчера Соколова отнесла к Володе подушку, как обещала. Надя находит, что Соколова просто экзальтированная особа, но, по-видимому, наши сомнения с Жоржем*(36), что она - контрразведка, ошибочны. Все возможно. Я могу сказать только, что гнетущее сознание моего бесцельного существования все висит над сознанием, как камень, и разрешится оно, вероятно, только могилою. Я устал ждать: это не одна только фраза. Если бы к чему-нибудь прилагать свои все еще существующие силы - а то жизнь разменивается, как и мой дневник, на билонную монету*(37)!

Воскресенье, 21/8 августа. Сегодня проспал, т.е. встал в 71/2, а по настоящему пулковскому времени в 41/2; но так теперь весь Петербург живет. Утром приходила какая-то особа в костюме сестры милосердия узнать адрес Глазковского. Тоже, как Соколова, показалась мне подозрительной. Но это свойство старости, которая "ходит осторожно и подозрительно глядит"*(38). Эта сестра из Полтавы, говорит, что она служит в районном ЧК; по поводу Володи говорит с враждебным оттенком, что он многих запутал (но кого и как - не сказала); но пояснила, что он был распространителем прокламаций; конца следствия не видно, напротив, новые аресты все продолжаются. Но, по-видимому, они сами не знают, что ищут, а так хватают и держат.

22/9, понедельник. Опять такой же бессмысленно-тоскливый день. Сижу, как судно в полный штиль, на мертвой точке. Вот для примера сегодняшняя еда. Утром 4 стакана кофе с хлебом, помазанным маслом с сахаром. В 12 часов сегодня (в виде исключения) почти 3стакана выпил внакладку с сахаром, а в 2 часа обед - суп с макаронами и жаркое (кусочек свинины с рисом). Затем ел компот с прибавкою кусочка трески; в 7 часов вечерний чай с кусочком хлеба и с компотом - еда бесконечная, но для мысли никакой работы. Утром опять пытался поговорить с Родэ, обещался прийти поговорить по душе в 81/2 - но, конечно, надул; а грозная осень надвигается, без всякой одежи, и деньги на исходе - сегодня опять по пайкам уплатил около 50000. После обеда заходил издатель журнала "Дела и дни", о котором я писал ранее. Взял для ознакомления мой этюд о поэтах и воспоминания, переписанные мамою, о пензенской гимназии*(39). Господи, до чего бы я был рад хоть что-нибудь напечатать. Нас свел священник, который работал в "Маяке"*(40) при Ольденбургском; вспоминали несколько анекдотов из того времени и добрейшего, но ограниченного Александра Петровича Ольденбургского. А я при этом подумал: какая тоска, должно быть, нашим эмигрантам без дела на чужбине, когда я не знаю, куда деваться от безделья.

Вторник 23/10. Я описал, собственно, этот день выше, потому что стал записывать вечером во вторник; днем отдал в стирку белье, тоже занятие.

Среда, 24/11 августа. Начинается еще голод интеллектуальный: читать нечего, нет кни г. Это новый источник отчаяния.

Четверг 25/12 августа. Все то же.

Пятница, 26/13. Получил вчера опять бумагу из Москвы (официальную), подтверждающую, что я имею получить вещи обратно; отнес бумагу показать Горькому, он распорядился, чтобы с этой бумагой послать в ЧК Курляндского. Я забыл написать, что в среду и четверг получил из тюрьмы письма Володи, Нади и Фроси. Хотя они посланы официально тюремным начальством, но оно не наклеило марки (или, вернее, не поставило официального штемпеля, что это послано из учреждения), а поэтому я заплатил пеню - за 3 открытки 600 рублей, хотя прибавлю, что почтовых марок даже в почтамте получить нельзя. Надя [Миштовт] ходила сама. Вот тут и исполняй требования: марок купить нельзя, а за ненаклейку почтовое отделение берет штраф. Это настоящие анархические порядки. Сегодня сообщили слухи, одни вполне или почти что вполне достоверные, а другие несколько непроверенные. Первое - что третьего дня произведено много арестов среди, главным образом, моряков (как профессоров Морской академии, офицеров, так и среди матросов). Чуть ли не до 300 человек - во всяком случае, много*(41); второй - что будто войска отправлены в большом количестве на границу с Финляндией, много артиллерии и пехоты, но с кем будут драться - не знаю*(42). Признаться сказать, я этому слуху не верю.

Перечитывая написанное, я заметил, что ничего не написал о содержании писем, полученных из тюрьмы. В письме Володи он сообщает, что, проезжая по набережной на допрос к следователю, он видел Поссе, который шел очень бодро, и вспомнил обо мне; он прибавляет, что, может быть, следователь скоро разрешит нам свидание - дай-то Бог, хотя надежды мало. Надя в своем письме просит достать из шкафа и прислать ей какое-нибудь платьишко, значит, мои указания в письме к ней, что у нас все увезено из квартиры, не дошли до нее через тюремную цензуру - зачеркнуто. Фрося пишет то же: чтобы я прислал ей одеяло, а то становится холодно; что она страшно голодает, так как ей никто ничего не носит. Это все верно, но что же я-то могу сделать, так как домой попасть не могу, а на покупку даже хлеба денег не хватает. У меня все денежные средства приходят к концу, и что я буду делать дальше - не знаю.

Суббота, 27/14 августа. Ходил к Курляндскому; говорит, что он передал московскую бумагу нашему юрисконсульту, и он сегодня пойдет в ЧК (Чрезвычайная комиссия); но, вероятно, не поехал, или опять ничего не узнал и не сделал.

Воскресенье, 28/15 августа. Успение Божьей Матери. Утром ходил в Конюшенную к обедне. Там видел дочерей Фриш; они сказали, что предполагавшееся у них мое чтение о поэтах не может состояться ранее сентября. Вечером пришла Надя с ужасно странными и непонятными известиями. В пятницу не приняли провизию ни Володе, ни Наде; а вчера утром от нее приняли передачу только Володе, но на Гороховой - значит, его опять перевели сюда*(43). Говорят, что всех их перевозят в Москву, где будет разбираться дело. Вечером тотчас вслед за Надей зашла Анна Юльевна; опять пришла во время моей вечерней еды и опять лишила меня возможности спокойно лечь спать. Удивительно неприятно действующий человек; а может быть, я и сам стал невозможен.

Понедельник, 29/16. Утром пошел к Озолину на Гороховую, чтобы узнать что-нибудь про Володю, но совсем неудачно; оказалось, что сама чрезвычайная следственная комиссия переехала на Итальянскую, 17, около Пассажа, и я ходил напрасно.

Вторник, 30/17. Утром пошел на Итальянскую, 17; там Озолина не оказалось, вместо него получил с трудом пропуск к помощнику коменданта, какому-то латышу. Он на мой вопрос - могу ли узнать: здесь ли Володя или увезли в Москву - сначала сказал, что об этом справки не выдаются; но на мои слова, что я спрашиваю в видах доставления ему пищи, сказал, что справку можно получить только от "нрзб." С тем и ушел домой. Устал я страшно, чуть доплелся домой. Во всяком случае, Лазаревского и Ухтомского увезли в Москву. Вечером хотела прийти Е.Н.Соколова, которая сбирается тоже в Москву, чтобы посылать пищу заключенным, но не пришла.

31/18 августа, среда. Спал хорошо; хорошо, что хоть сон подкрепляет. Ходил к нашей маркитантше Смирновой, купил 1/2 фунта масла сливочного, заплатил за 1/2 фунта 15000; мне недели на две, наверное, хватит. Что-то будет сегодня. Ходят все сплетни, что мы отправляем войска на границу с Финляндией; но я полагаю, что это опять слухи, распускаемые, чтобы проволочить время до заморозков. С моими вещами любопытная и неразрешимая проблема: из Москвы я получил второе подтверждение, что я могу получить вещи; от здешней комиссии имею извещение, что могу получить вещи и войти в квартиру; но квартира остается запечатанной, и я попасть туда не могу. Мудрый Эдип, разреши эту загадку! - А осень надвигается, и у меня нет платья и белья, нет осенней и зимней одежды. Мне приходит на мысль, что, может быть, следовало бы просто подмазать кого-нибудь, хотя бы еще дать половину того, что осталось - но кого и как? Уход за границу приговоренного Шаховского стоил ему, говорят, 1 миллион; но у меня таких денег нет. Вечером была Надя [Миштовт], та ничего не может представить, где Володя и Надя [Таганцева]; но, в сущности, теперь Надя занята только одним Шуриком, и ей, конечно, уход за ним и работа по квартире поглощают все время, а теперь еще начинаются занятия по бывшей Тенишевской гимназии. Еще позднее была Лазаревская, тоже вне себя - не знает, где Николай Иванович; ехать в Москву не может, средств нет. Надеется, что будет прикармливать через кого-то.

Четверг, 1 сентября. На дворе ясно, но прохладно. Больше писать не буду сейчас получил известие, что убили и Володю, и Надю - расстреляны, царство им небесное, а убийцам вечное проклятие со всем их режимом и чадцами и домочадцами.

 

Н. Таганцев

 

Делаю исключение только для записания получаемых подробностей расстрела.

Во-первых, расстрел был на рассвете с 24 на 25 августа и происходил на Ириновской железной дороге, где похоронены или, вернее, брошены их тела. Вероятно, получим и подробности, раз уж отыскался источник, свидетель расстрела; но об этих подробностях, как и статистических некоторых сведениях, извлеченных из напечатанного в "Петербургской (или Петроградской) Правде" от 1 сентября 1921 г., сделаю [записи] в особой статье, когда жгучее страдание, вызванное этим убийством, несколько уляжется.

Но по прошествии 8 дней после полученных мною сведений о совершившемся убийстве или расстреле Володи и Нади возобновляю рассказ.

8 сентября, четвер г. Утром я пошел в дом Шереметева на Фонтанке, где, по имеющимся у меня сведениям, заведующий музеем Пиотровский может сообщить некоторые сведения об исполнении убийства. Был у него, оказался очень милый, знающий хорошо последнего покойного графа Шереметева, который был членом Государственного совета; он дал обещание покойному оберегать его ценное хранилище и пока исполняет это. Обещал добыть эти сведения и сообщить мне.

По дороге к нему встретил Бака, жившего по одной лестнице с нами на Литейном, в 5-м этаже. Он сообщил мне неожиданную новость, что уже неделя, как печати с моей квартиры сняты и туда вселены какие-то субъекты - новым председателем домового комитета (прежний, Григорий Григорьевич Максимов, кум Володи, расстрелян вместе с Володей). Бак, во-первых, угостил меня по дороге в одной из открытых кофеен около Пассажа кофеем с сдобной булкой и даже сладким пирожком. Обещал ко мне завтра прийти и принести подробные известия о квартире. Потом я прошел к дочери Наде Миштовт, которой муж болен страшным флюсом.

Вечером вчера совершенно неожиданно явился старый мой приятель Цветков Михаил Алексеевич, который сообщил мне, что он просидел три месяца по делу Володи. Взят он в Москве; поводом было какое-то письмо его ко мне, пришедшее как раз во время ареста Володи. В письме оказались какие-то слова, показавшиеся властям подозрительными; но под расстрел он, к счастию, не попал - как-то отхлопотала его дочурка, энергическая девица, хотя ей только 16 лет; она разыскала каких-то влиятельных коммунистов, знавших о мирной жизни Михаила Александровича в Москве, в качестве заведующего. Трудно написать, как я обрадовался, увидев его. Это первый теплый луч в настоящей безотрадной атмосфере. Ему разрешили уехать в Москву; освободили его уже третьего дня, но он был у Чаплина и тот, совершенный рамоли, напугал его, что ко мне опасно ходить - вероятно, у меня засада и т.п.Он получил уже билет в Москву, но все-таки решил зайти повидаться перед отъездом. Невероятное ему спасибо. Он, чудак, думал, что я голодаю, и принес мне много дорогого вкусного: 1/2 [фунта] масла, булки сдобные, колбасу чайную, сахару. Я был страшно тронут. Очень досадно, что он не мог посидеть подольше.

9 сентября, пятница. Бак хотя и обещался непременно прийти сам или прислать сына, но не сделал ни того, ни другого. Зато неожиданно середи дня явился ко мне чиновник нашей канцелярии и сообщил, что за мое дело взялся помощник коменданта нашего Дома [ученых] и предполагает отправиться вместе со мною в склад на Гороховую. Поэтому просил составить список вещей, которые я полагаю требовать, и отстукать этот список на машинке.

Пополняю несколькими сведениями за пропущенные дни дневника. В субботу прошлую были большие панихиды по убиенных в Казанском соборе*(44): в 4 часа о князе Ухтомском, а в 5 часов по Лазаревскому, служили их оставшиеся жены. Конечно, общие рыдания были страшные; народу было довольно, особенно длинная была панихида Лазаревской; служил настоятель Казанского собора*(45), какой-то особый чин заочного отпевания. В воскресенье была наша панихида об убиенных Володе и Наде, а в понедельник о Попове - единственном сыне доктора Попова, который лечил и маму.

До сих пор еще не сообщили Кирику о смерти папы и мамы, не знаю, как мы это сделаем; но он, несомненно, что-то чувствует: сбирается учиться писать, чтобы написать им письма; отворачивается от дома N46, когда проходит мимо, и т.п.Пока я устроил так, что паек по карточкам Володи идет его детям.

В понедельник, 12 сентября (день Александра Невского), не дождавшись присылки от Бака обещанных бумаг, т.е. копии из дел домового комитета об отправленных вещах, сам пошел к нему, но на дворе встретил сына, который ехал ко мне; Варичев, коммунист, заместитель Максимова, выдал копии, но сам Бак оказался заарестованным (где и как - подробностей не знаю); пошел с пакетом домой, как вдруг слышу сзади голосок: "Дедушка, дедушка", - оказалось, что догнал меня Александр Николаевич Гринев с Кириком и Ниною, его дочерью; шли они к Миштовт поздравить Сашу, который был вчера именинник. Опять судьба, столкновение у самых ворот. Я несказанно обрадовался, Кирик тоже. Пошел я с детьми к Миштовт, напился шоколаду и отправился домой.

Вторник, 13 сентября. Утром в 12 часов отправился я с помощником нашего коменданта (т.е. Дома ученых) Пановым, который сам вызвался помогать мне в получении вещей и оказался хотя членом коммунистической партии, но неглупым, а главное, дельным человеком. Пошли мы на Гороховую, в отдел выдачи вещей. Ему вход везде доступен. Предъявил он нашу просьбу и бумаги (копии), взятые на Литейном у Варичева. Они посмотрели, справились; сказали, чтобы приходили через день, т.е. в четвер г. Что-то будет? Впрочем, и сам комендант говорит, что, вероятно, большинство вещей стащено.

Среда, 14 сентября. Весь день просидел дома; после обеда заходила Дурново с Моховой, очень благодарила, что я дал ей возможность увидать доктора из Выборгской тюрьмы (Кресты)*(46), где лежит ее больной муж. С ним ей не дают свидания, и она очень напугана, хотя несомненно, что ее муж сидит только потому, что есть другой Дурново, которого имя и отчество те же, так что и прежде их спутывали; а против него нет прямого обвинения. Но теперь и такая явная ошибка не спасает. Это водевиль вроде известного рассказа: два Ивана, два Степановича, два Костылькова; но при теперешних порядках водевиль легко может обратиться в трагедию.

Четверг, 15 сентября. Оказалось, что Панову, когда он поехал на Гороховую, то его не допустили к коменданту; пришлось отложить.

Пятница, 16 сентября.

Суббота, 17 сентября.

Воскресенье, 18 сентября. У меня, во-первых, были гости: Кирик, Нина с матерью Софьею Феликсовною. Было большое угощение: у меня были какао и чай, они принесли с собою пирог с тыквой - объеденье; затем при них приходил Варичев, объявил, что надо подождать, потому что они сдали в пользование (!)? вещи жильцу - другими словами, грабеж продолжается, и конца - краю не видать. В понедельник опять ездил Панов, отложили до вторника. До того все надоело, что и сказать нельзя. Если бы не угрожающее расхищение всех вещей, то, кажется, отказался бы. Будем опять ждать. Совершенная повесть о капитане Копейкине. Только в другом жанре.

Понедельник, 19 сентября. Была Надя с Сашей - оказывается, что моя помощь помогла Дурново и мужа наконец освободили, но совсем больного - и то хорошо, что не расстреляли. Вторник, у нас второй день никакой пищи не дают, так что я с Поссе делали свой суп, а потом рисовая каша; большинство наших девушек уволены Кристи. Вместо них будут новые, но с сокращением штатов. Ах, как все надоело!

Вторник, 20 сентября.

Среда, 21 сентября. Получил по пищевому пайку и, кроме того, добавочный картофель - 10 фунтов, так что запасы есть. По зеленым карточкам выдавали американские мясные консервы по 2 ф""унта"" на карточку, но страшно дорого - 40000; взял только 1 банку, т.е. половину выдачи, и то для Нади Миштовт; а для меня и дорого, да и мяса я не хочу.

Четверг, 22/9 сентября. Я пропустил записывать целую неделю; восстановлять по дням прошлую запись было бы очень скучно, да и едва ли правильно, так как позднейшее случившееся часто меняет предполагавшееся. Буду делать сводку за неделю в систематическом порядке.

Метеорологические [сводки] - погода за эту неделю была уже ранне - осенняя, прохладная: около 5 по Реомюру в среднем*(47). С ежедневными дождями, так что ранняя настоящая осень.

По общежитию. В начале недели питались плохо, а под конец был один день, когда казенной пищи совсем не было, так что был один день, когда я себе и Поссе варил суп из собственных продуктов. Со вторника стали питаться опять из казенного котла на нас пятерых. Впрочем, Ухтомский*(48) обедал только раза два, а с прошлой среды застрял в Царском [Селе] и там расхворался.

Дела мои по получению имущества мало подвинулись вперед. Получение с Гороховой отложено до этой недели, когда обещают дать окончательный ответ, дадут ли что-нибудь.

Получение вещей из квартиры еще в более худшем положении. Там чуть было не отняли все мое имущество по подложному распоряжению жилищной комиссии. Пока вовремя приостановлено; на этих днях выяснится, получу ли я что-нибудь или останусь абсолютно нищим.

Сейчас у меня Габриель Богдановна Сапожкова, поплакали мы с ней, какая она милая и отзывчивая.

Что-то будет завтра.

Пятница, 26/13 сентября. Ничего.

Суббота, 27/14 сентября. Ничего.

Воскресенье, 28/15 сентября. Ничего.

Понедельник, 29/16 сентября. Ничего.

Вторник, 30/17 сентября. Ходил в церковь, сегодня именинница Надя Миштовт и Надя Таганцева; но оказалось, что обедня была в 8 часов утра, так что я видел только запертые двери.

Среда, 1 октября / 18 [сентября]. Ничего.

Четверг, 2 октября / 19 сентября. Ничего.

Пятница, 3 октября / 20 [сентября]. Я ездил на Литейную, 46, и поневоле на двухколеске, но без толку: был на квартире, пока слабые остатки мебели сохранены, но получить нельзя. Жилец Зубков заявил, что он в пустой квартире остаться не может и часть вещей удержит. Приходится соглашаться.

Суббота, 4 октября / 21 [сентября]. Вчера, возвращаясь в двухколесном, мы попали одним колесом в яму; так тряхнуло, что спина совсем отнялась - вынул меня из экипажа буквально Панов, хорошо, что он сильный.

Воскресенье, 5 октября. Отоспался и спина немного отошла.

Понедельник, 6 октября. В обед приходил Варичев: хлопочет, чтобы дать ему доверенность на укладку в ящики движимых вещей, подлежащих вывозу, - очевидно, хочет стащить что-нибудь; пока отказал, так как надо получать в Доме ученых. Пока остались на старом положении. Получил паек по зеленой карточке - своей и Володи.

Вторник, 7 октября. Сегодня 40-й день расстрела, утром был на панихиде по Ухтомском*(49). В 4 часа будет наша панихида. Сходил на панихиду, но за вещами поехать не пришлось - не было грузовика. Страшный северо-западный ветер. Вода поднялась очень высоко. Опасаются наводнения.

Среда. Ночь всю были тревожные пушечные выстрелы. Но к утру ветер переменился и стал северный, опасность наводнения пока миновала.

Дальнейшего дневника не веду, потому что он не имеет никакого общественного интереса. Если что-нибудь случится особенное, то начну записывать вновь, буде окажусь для сего годным.

Прерываю 3 декабря 1921 года. Наконец-то близок конец этого года.

Запишу только последнее утешительное известие.

Николай Александрович Елачич, который снабдил меня своим зимним пальто и тем дал возможность выходить на улицу, сообщил мне, что он видел Сергея Сергеевича Манухина, который сидел в тюрьме месяца 3 неизвестно почему, освобожден благодаря хлопотам его падчерицы, но возвращен после операции и тюрьму на Шпалерной и подведен под амнистию. По словам Елачича, лежит в одной комнате с своею женой и поправляется очень медленно, совсем постарел и совершенно седой, но все-таки жив*(50).

17 декабря. Хлопоты по получению зимнего платья кончились после моего личного путешествия на Гороховую вместе с Пановым тем, что объявили, что дело затребовано из Москвы и нужно прийти в январе справиться.

Конец 1921 года ничем буквально не ознаменовался.

26 декабря нового стиля / 13 декабря старого стиля, понедельник. Продолжились у нас музыкально-литературные понедельники в нашем общежитии. Я читал некоторые стихотворения Надсона, которого рождение совпало с 14 декабря, причем сказал несколько слов о нем; вечер вышел довольно удачный.

"B" 1922 год. Начало его ничем не ознаменовалось.

2 января нового стиля / 20 [декабря] старого стиля, понедельник. Чтение наше почти не удалось, музыкальной части совсем не было, так как захворал сын Кристи: опасались даже, что у него дифтерит, но оказался ложный круп. У меня 3 дня гостил Кирик.

 

Комментарии