Косвенное воздействие среды обитания

Теперь мы можем перейти к рассуждениям Дарвина о «спонтанных модификациях», т. е. к случайным генетическим изменениям, которые отличают его теорию от ламаркизма. Прежде всего вспомним, что Дарвин ничего не знал о механизме генетических вариаций. Это теперь нам хорошо известно, что большинство мутаций происходит из-за ошибок, возникающих при копировании генетического материала. Иногда определенные участки ДНК теряют свое место и перемещаются в другую часть хромосомы, что может существенно изменить последовательность ДНК и привести к изменению функционирования генов. В других случаях во время репликации происходит случайное включение отдельных букв генетического кода, и тогда эта часть ДНК будет определять другие белки. Например, серповидно-клеточная анемия вызывается изменением одной буквы в коде гена, отвечающего за красные кровяные клетки, — небольшая модификация, которая имеет огромные последствия. Самое главное — то, что почти во всех таких случаях причина ошибок при копировании генетического кода не имеет ничего общего со средой обитания организма. Серповидно-клеточная анемия возникает сотни тысяч раз по всему миру в совершенно непохожих условиях обитания. Только в малярийных районах, где серповидная форма красных кровяных клеток делала их менее восприимчивыми к малярийному паразиту, естественный отбор выигрывал от такой ошибки.

В мифе о Дарвине утверждается, что он, с потрясающей научной прозорливостью, оставил вопрос о причинах наследственной вариативности до лучших времен, когда появится дополнительная информация на эту тему. Однако такое утверждение является совершенно безосновательным. К началу 40-х годов XIX века Дарвин считал, что уже знает, в каком направлении возникают новые вариации. С этого момента, говоря о появлении случайных вариаций, он использовал хорошо отточенную формулу — «косвенное влияние окружающей среды». Он никогда не сомневался в том, что «условия существования» дают исходный материал для эволюции новых видов. Он писал в «Происхождении видов»:

Косвенно, как уже указывалось, они [т. е. условия существования], похоже, играют важную роль во влиянии на репродуктивную систему и на появление вариативности; в этом случае естественный отбор будет накапливать все положительные вариации, хотя и небольшие, до тех пор, пока они полностью не разовьются и не станут заметны для нас.

Или, как он писал в своих «Опытах» в 1844 году, «условия одомашнивания» сами по себе усиливают вероятность возникновения новых разновидностей:

Может показаться, что репродуктивные силы оказываются не способными выполнять свою обычную функцию по производству новых живых существ, схожих с родителями, и словно вся организация эмбриона при одомашнивании становится в некоторой степени пластичной.

Внешние условия, влияющие на «репродуктивную систему» и увеличивающие «пластичность» эмбриона, — ключевые понятия, темы, которые постоянно звучат в «Происхождении видов» и «Изменении домашних животных и культурных растений». Такой акцент на определяющую роль внешней среды показывает, что Дарвин думал совершенно не так, как современные биологи. Законы наследственности были ему нужны, чтобы гарантировать точное воспроизводство родительского типа, однако, утверждал он, существует динамическая взаимосвязь между внешними обстоятельствами и законами роста, которые нарушают обычный процесс наследственной передачи и приводят к возникновению спонтанных вариаций. Вспомните, что для Дарвина «репродуктивная система» была термином, в равной мере относившимся к росту и зачатию. Теперь Дарвин полагал, что, если во время процесса развития эмбрион подвергается неким внешним воздействиям, то его обычный путь к взрослению может быть нарушен, в результате чего он обретет необычные модификации физического и ментального состояния. И тогда станет ясно, полезны эти изменения или нет. В любом случае модификации затронут производство новых клеток, которые в конце концов образуют геммулы, и следующее поколение получит приказ на развитие новых признаков.

По словам Дарвина, «репродуктивная система чрезвычайно чувствительна к изменениям в условиях существования; и этой системой функциональных нарушений у родителей я объясняю наличие вариационного пластического состояния у потомства». Модификации возникают не в процессе образования зародышевых клеток, а под воздействием внешней среды во время развития эмбриона. Сказывающиеся на нем изменения объясняются воздействием сил естественного отбора как во время жизни такого индивидуума, так и в его потомстве.

Если Дарвин не уточнял физиологические детали того, как все это происходит, то он легко предполагает, что среда каким-то образом проявляет наследуемые физиологические или поведенческие изменения в развивающемся организме. Его концепция взаимосвязи роста и репродукции полностью соответствует идеям XIX века и совершенно противоречит современным представлениям о случайных мутациях. Ирония ситуации заключается в том, что именно второй вариант имеется в виду, когда говорят «дарвиновский».

ГОРДОСТЬ И ПРОГРЕСС

Примерно так же Дарвин относился к понятию прогресса в эволюции. Сегодня кажется почти аксиомой то, что наиболее привлекательным в дарвинизме является открытая модель эволюционных изменений. Вариативность случайна, и залогом успеха является лишь то, сколько потомков будет у организма перед его гибелью по одной из причин, которых у природы заготовлено бесчисленное множество. В этом свете работа «Происхождение видов» всегда рассматривалась как шаг вперед по сравнению с «наивными», однонаправленными системами, созданными Жан-Батистом Ламарком, Робертом Грантом и Робертом Чемберсом, в которых по вполне понятным причинам человек воспринимался как апофеоз всего эволюционного процесса.

Однако и это утверждение требует пересмотра. Если мы внимательно отнесемся к соответствующим текстам, то обнаружим не Дарвина-иконоборца, а Дарвина — человека своего времени. Хоть он и отрицал идею, согласно которой, внутри нас заложен план будущего прогресса, его теория эволюции на основе естественного отбора содержала в себе сильный компонент общей прогрессивности всего процесса. В «Происхождении видов» он писал: «Чем моложе форма жизни, согласно моей теории, тем выше она по развитию более старых форм; ибо каждый новый вид формируется, имея некоторое превосходство в борьбе за существование перед иными, включая предшествующие, формами». То, что он имел в виду, можно понять из нескольких его комментариев в других местах: «Человек производит отбор, имея в виду свою собственную пользу; Природа отбирает только то, к чему тяготеет». И ближе к концу книги: «Поскольку естественный отбор действует исключительно во благо каждого существа, любая телесная или умственная одаренность будет развиваться в сторону совершенства».

Утверждается, что Дарвин включил эти фразы лишь для того, чтобы нарисованный им мир не казался таким отвратительным. Многие читатели, особенно те, кто был вскормлен на неуемном энтузиазме Чемберса и Герберта Спенсера, были не готовы принять брутальное мировоззрение, к которому призывала книга «Происхождение видов». Можно с уверенностью сказать, что Дарвин понимал, как непросто заставлять читателя глядеть в пропасть, где у природы спрятаны «окровавленные когти и клыки», и принять идею бесцельно развивающейся Вселенной. Это по вполне понятным причинам не принесло бы ему желаемой популярности. Однако вряд ли только поэтому он ввел понятие прогресса. Поскольку идентичная концепция появляется в самых ранних эволюционистских рассуждениях Дарвина, считать ее простым украшательством более поздней работы было бы неверно. Существует непреодолимая пропасть между Дарвином и такими авторами, как Ламарк, Эразм Дарвин, Грант и Спенсер, поскольку для них источник всякого совершенства находился внутри организма, а у Дарвина эту роль выполняла внешняя среда. Но, несмотря ни на что, он во многом оставался внуком Эразма Дарвина: источник воздействия может быть внешним, но направление возникающего потока всегда устремлено к большей сложности и прогрессу. Однако восприятие их идей происходило по-разному.

Вспомним, что если в дни Эразма Дарвина прогрессивные эволюционные теории рассматривались как вольнодумство, то во второй половине XIX века произошли серьезные социальные изменения, и идея прогресса стала вполне респектабельной. Беспрецедентные темпы экономического и технологического развития Викторианской Англии породили веру в его неизбежность. Невероятный оптимизм пронизывал все формы общественной и интеллектуальной жизни. Это была Британия эпохи Великой выставки, гордая империя, над которой никогда не заходит солнце. В результате только отъявленный пессимист из числа тогдашних ученых смог бы устоять от желания поместить прогресс в самый центр своих эволюционных теорий. Будучи всегда чутким к нюансам общественного мнения, Дарвин и в этом отношении был вполне человеком своего времени.