Третьеиюньская политическая система

Расстановка по­литических сил. Вопрос о Думе Пытаясь проводить новый политический курс, который П. А. Столыпин сам определял двумя словами: "порядок и реформы", он попал в довольно сложную политическую ситуацию. С одной стороны, несмотря на подавление революции, антиправительственные настроения были по-прежнему чрезвычайно сильны в народе и обществе. Значитель­ная часть населения явно не доверяла власти. Не только револю­ционеры, но и многие представители буржуазной оппозиции при первой возможности в разной форме выражали свое негодование карательными действиями правительства. Что же касалось столы­пинских реформ, то они нередко воспринимались в этой среде как недобросовестная попытка обмануть народ, отвлечь его от борьбы за реальные перемены лживыми обещаниями, не дав ничего по су­ществу.

С другой стороны, Столыпин подвергался все более резкой критике и справа, со стороны черносотенцев. Многие из этих деяте­лей поначалу восприняли энергичного, "крутого", быстрого на рас­праву премьера как спасение. Но по мере того как страх, вызван­ный революцией, утихал, деятельность Столыпина начинала про­буждать в этих кругах все большее подозрение. Еще будучи сара­товским губернатором Столыпин, в отличие от многих других "на­чальников губерний", никогда не давал черносотенцам полной воли. Используя в ряде случаев черносотенцев для борьбы с революционерами, он стремился держать их под строгим контролем,

старался избегать погромов и кровопролитий, столь характерных для России 1905—1906 гг. Став премьером и справившись с революцией, Сто­лыпин еще более решительно потребовал прекращения погромной "самодеятельности", добиваясь разоружения черносотенных орга­низаций. Одного этого было достаточно, чтобы вызвать раздраже­ние у правых, рассчитывавших после подавления революции стать полными хозяевами в стране. Еще большую неприязнь у черносо­тенных кругов порождали реформаторские планы Столыпина: лю­бые реформы воспринимались ими как зло; одобрялась лишь самая беспощадная борьба с любыми противниками царской власти.

Но Столыпин отнюдь не был лишен политической и социаль­ной опоры. Та "глубокая вера" в его курс, о которой заявляли еще в 1906 г. октябристы, не ослабела и после революции. За октябри­стами стояли немногочисленные, но зато весьма богатые и влия­тельные слои населения: крупные предприниматели и не менее крупные помещики, сумевшие перестроить свое хозяйство на но­вый, капиталистический лад. Эта социальная группа вполне одоб­ряла как наведение порядка самыми крутыми мерами, так и ос­торожные, продуманные реформы. Если левые и правые критико­вали Столыпина, то центр готов был оказать ему серьезную под­держку,

В подобной непростой ситуации первостепенное значение при­обрел вопрос о судьбе Думы. Черносотенцы, приветствуя разгон II Думы, заявляли о необходимости полностью покончить с этим уч­реждением. С их точки зрения, представительное правление явля­лось исчадием революции: согласие на созыв Думы было грубой силой вырвано "смутьянами" у царя; теперь же, когда со "смутой" покончено, нужно возвращаться к традиционному для России са­модержавному правлению. Столыпин и стоявшие за ним политиче­ские силы с подобной точкой зрения не соглашались. Дума, по их мнению, была чрезвычайно полезна для поддержания порядка в стране. Выборы депутатов, думские прения, депутатские запросы и т. п. — все это должно было успокаивать массы, внушать им веру в то, что о них думают и заботятся их избранники, что все "больные вопросы" русской жизни рано или поздно будут решены мирным путем. Один из ближайших сотрудников Столыпина, С. Е. Крыжановский, весьма откровенно сравнивал Думу с канализацией, по­зволяющей брать антиправительственные настроения под контроль и "сплавлять" их в нужном направлении. Но подобное было воз­можно только при одном условии: Дума должна была стать управ­ляемой со стороны власти, попасть под ее контроль. Именно для того, чтобы сконструировать подобную "послушную" Думу, Столы­пин и принял новый избирательный закон.

III Дума Положение о, выборах, принятое 3 июня 1907 г., резко изменило соотношение между куриями выборщиков в пользу

помещиков и крупной буржуазии (городская курия была теперь разделена на два разряда, четко отделявших крупных предприни­мателей и купцов от основной массы городского населения). Теперь один голос помещика приравнивался к четырем голосам крупной буржуазии, 68-ми городской мелкой буржуазии, 260-ти крестьян и 543 рабочих. По сравнению со старым избирательным законом со­отношение между представительством помещиков и крупной бур­жуазии изменилось не очень значительно (раньше было 1 и 3). Зато по сравнению с крестьянством и рабочими помещики и буржуа выбирали теперь во много раз больше депутатов, чем раньше.

Если рабочих депутатов и в первых двух думах было сравни­тельно немного, то потери крестьян были огромны: их ранее весьма значительное представительство уменьшилось в 16 раз! Деятель­ность I и II Дум ясно показала правительству, что с депутатами, избранными крестьянской массой, общего языка найти не удастся. В результате третьеиюньских перемен Дума утратила свой демо­кратический характер, став в значительной степени буржуазно-помещичьим органом.

Однако политической сплоченностью III Дума, открывшая свои заседания 1 ноября 1907 г, отнюдь не отличалась. Противоречия, разъедавшие высшие классы, были в полной мере учтены Столы­пиным, сумевшим смонтировать очень удобный для себя законода­тельный орган. Главное отличие III Думы от предыдущих заключа­лось в том, что силы, оппозиционные правительству, не составляли в ней абсолютного большинства. В III Думе устанавливалось неус­тойчивое равновесие между правыми — черносотенцами (144 де­путата), центром — октябристами (148 депутатов) и левыми фрак­циями. Из левых наиболее значительной была фракция кадетов (54 депутата), которых, как правило, поддерживали депутаты от новой, созданной в 1907 г. партии прогрессистов (28 депутатов). Эта партия включала в себя представителей крупной буржуазии (тек­стильная, пищевая промышленность), тесно связанных с рынком, меньше нуждавшихся в казенных заказах и потому относительно независимых от правительственных сфер. Как правило, вместе с оппозицией голосовали и 26 депутатов с национальных окраин. Ра­дикально настроенные фракции — 14 трудовиков и 19 социал-де­мократов — держались особняком, но серьезно повлиять на ход думской деятельности они, конечно, не могли.

Позиция каждой из трех основных групп — правых, левых и центра — была определена на первых же заседаниях III Думы. Черносотенцы, не одобрявшие преобразовательных планов Столы­пина, безоговорочно поддерживали все его меры по борьбе с про­тивниками существующего строя. Либералы пытались противосто­ять реакции, но в некоторых случаях Столыпин мог рассчитывать на их относительно доброжелательное отношение к предлагаемым правительством реформам. При этом ни одна из группировок не могла при голосовании в одиночку ни провалить, ни утвердить тот

или иной законопроект. В подобной ситуации все решала позиция центра — октябристов. Недаром председателем III Думы был из­бран один из лидеров этой партии — Н. А. Хомяков. Октябристов же после революции все чаще и с полным основанием стали назы­вать "столыпинской партией": они готовы были оказать поддержку обоим направлениям правительственной политики — и наведению порядка, и проведению реформ.

В результате с первых же заседаний III Думы в ней заработал нехитрый, но действенный механизм, получивший название октяб­ристского маятника. Когда в Думе принималось решение по зако­нопроекту реакционного характера, октябристы голосовали вмес­те с черносотенцами, образуя правооктябристское большинство (292 голоса). Когда же на повестке дня стоял законопроект, связан­ный с преобразованиями, октябристы меняли своих временных со­юзников, образуя левооктябристское большинство (256 голосов). Таким образом, не имея в Думе постоянного большинства, Столы­пин сумел развязать себе руки и проводить ту политику, которую считал необходимой. При этом Дума вполне успешно играла и пред­писанную ей роль отвлекающего фактора: в ней хватало и острых депутатских запросов, и шумных скандалов, в которых, наряду с социал-демократами и трудовиками, с большой охотой участвова­ли и черносотенцы. Особенно усердствовали по этой части лидеры правых — П. Е. Марков и В. М. Пуришкевич.

Столыпин и "верхи" И все же этот, казалось бы, безупречно отлаженный механизм работал со сбоями, которые с каж­дым годом правления Столыпина становились все очевиднее. Дело в том, что столь удобный для правительства октябристский маят­ник функционировал только в Думе. В верхней же законодатель­ной палате, Государственном свете, безоговорочно господствовали правые. Определявшие лицо этого органа верхи бюрократии и пред­ставители земельной аристократии старого, полукрепостнического закала не склонны были идти навстречу реформаторским планам главы правительства...

При этом правые, как правило, находили полное понимание в "верхах" — у царя и его ближайшего окружения. Николай II уже во время революции не скрывал, что считает черносотенцев — "ис­тинно русских людей" — своей единственной надежной опорой. Де­монстративно милостивые приемы черносотенных депутаций, раз­нообразные награды и субсидии, вручаемые лидерам правых, ам­нистия, почти автоматически распространившаяся на "погромных героев", — подобными мерами царь постоянно подчеркивал свои симпатии, более того, свое духовное единство с реакционерами. Ес­тественно, что и реакционно настроенные члены Государственного совета могли рассчитывать на полную поддержку со стороны Ни­колая II.

В этих условиях Столыпин, довольно легко добивавшийся сво­их целей на думском уровне, в высших сферах постоянно сталки­вался с серьезными препятствиями. Наводить порядок ему позво­ляли весьма охотно. Что же касалось реформ, то из них Столыпину более или менее последовательно удалось провести в жизнь лишь аграрную. Все прочие преобразования либо были искажены до не­узнаваемости, либо просто блокированы Государственным советом. Таким образом, вне зависимости от воли самого премьера столы­пинская политика приобретала все более односторонний, репрес­сивно-карательный характер.

Наведение порядка

Рассматривая борьбу с противниками существующего строя как одну из главных своих задач, Сто­лыпин и после революции продолжал разворачивать и совершен­ствовать систему репрессивно-карательных мер.

Не менее интенсивно, чем раньше, работала охранка, по-преж­нему не брезговавшая в своей деятельности прямым нарушением законов. Как и раньше, охранники главную ставку делали на про­вокацию, наводняя подполье и оппозицию своими агентами, кото­рые, чтобы заслужить доверие в этой среде, вели активную анти­правительственную агитацию, бросали бомбы и т. п. Некоторые дея­тели политической полиции весьма откровенно заявляли, что, бу­дучи не в силах подавить революционное движение, они постара­ются максимально развратить его.

В 1908 г. журналист В. Л. Бурцев разоблачил руководителя Боевой организации эсеров Е. Ф. Азефа: как выяснилось, органи­затор убийств Плеве и великого князя Сергея Александровича с 1892 г. был платным агентом охранки. Руководители охранки не могли не знать о "бомбистской" деятельности Азефа и, тем не ме­нее, они продолжали держать на службе человека, благодаря доно­сам которого им удавалось время от времени арестовывать видных деятелей эсеровской партии, устраивать громкие процессы, полу­чать очередные чины и ордена. Дело Азефа прогремело на всю Рос­сию. Столыпину пришлось выступать в Думе, выгораживая своих подчиненных. Однако эта позорная история ни в коей мере не из­менила нравы охранки. Провокация и после этого использовалась политической полицией весьма широко и в самых различных сфе­рах. Так агентом охранки был один из самых ярких ораторов Думы большевик Р. В. Малиновский...

Очень жестоким даже по российским меркам было при Столы­пине судопроизводство по политическим делам. "Обычные" военно-окружные суды, через которые проходила основная масса полити­ческих дел, немногим уступали в этом отношении чрезвычайным военно-полевым. Хотя теперь обвиняемые могли пользоваться ус-

лугами адвокатов, и юридические формальности в целом соблюдать лись в этих сферах более строго, судьи-офицеры, как правило, выносили самые суровые приговоры. Недаром известный писатель и общественный деятель В. Г. Короленко отмечал, что смертная, казнь в эти годы стала "бытовым явлением". Всего, по неполным, данным, за первые три года существования третьеиюньской монархии — 1907—1909 — был казнен 2681 человек, т. е., в среднем, каждый месяц военные суды отправляли на смерть более 70 человек. И только в 1910г. "кривая" государственных убийств пошла на убыль.

Те же десятки тысяч "политиков", кого миновала смертная казнь, отправлялись в ссылку, на каторжные работы, в тюремное заключение. И здесь правительство Столыпина в небывалой степе­ни, по сравнению с предыдущей эпохой, ужесточило режим, нередко идя на физическое уничтожение своих политических противни­ков. Когда один из помощников начальника Бутырской тюрьмы встречал очередную партию политзаключенных словами: "Живы­ми вы отсюда не выйдете", — он знал, что говорил. Не только в Бутырках, но и в Орловском централе, Псковской тюрьме, знаме­нитых петербургских "Крестах", так же, как и во многих других, менее известных местах заключения тюремщики делали все воз­можное для того, чтобы как можно раньше свести своих подопеч­ных в могилу. С этой целью практиковались невиданные ранее мас­совые избиения политических заключенных; на них натравлива­лись уголовники, их бросали в карцеры, где сознательно создава­лись невыносимые условия — убийственная сырость, невероятная духота или, напротив, жуткий холод. Жертвы тюремного террора обычно именовались в официальных отчетах умершими "от пнев­монии" или какой-либо другой болезни. Если же тюрьма и не уби­вала, то, как правило, калечила на всю жизнь.

Беспощадно борясь с революционерами, Столыпин не забывал и о своих легальных противниках. Умело используя законодатель­ство революционного времени, правительство постоянно приоста­навливало, а при первой возможности и закрывало навсегда враж­дебные ему органы печати. Строжайший надзор был установлен за различными обществами и организациями, даже сугубо культур­но-просветительского характера. Особенно пострадало в это время недавно возникшее профсоюзное движение: только за 1907—1909 гг. правительством было закрыто 356 профессиональных союзов рабо­чих различных отраслей промышленности.

Революционное и общественное движение Послереволюционный период характеризовался резким спадом как рабочего движения, так и крестьянских волнений. В деревне Столыпину на ка­кое-то время удалось навести относительный порядок. Кроме того, проведение аграрной реформы поневоле заставило крестьян занять­ся прежде всего своими хозяйственными делами: те, кто побогаче,

выходили из общины, закрепляя за собой свои надельные земли и прикупая новые; другие, победнее, продавали свой нехитрый скарб и переселялись на новые места

Все реже выступали на борьбу с предпринимателями и пра­вительством рабочие: в 1908 г. бастовали 176 тыс., в 1909 — 64 тыс. в 1910 — 47 тыс. На фоне всеобщего спада рабочего движения осо­бенно заметным было уменьшение числа политических стачек: если в 1905 г. в разгар революции они составляли до 50% от общего числа бастующих, то в 1910 — всего 8 %. Зато рос процент так называемых оборонительных стачек, с помощью которых рабочие всего лишь пытались сохранить то, что имели, сопротивляясь сни­жению заработной платы и увеличению рабочего времени. В 1905 г. таких стачек был всего 1 %, в 1908—1910 гг. — около 35 %. И, наконец, характерной чертой этого периода являлись частые поражения рабочих, вынужденных прекращать стачки, так и не добившись никакого успеха (60 % проигранных стачек в 1908—1910 гг. против 29 % в 1905 г.).

Правление Столыпина явилось временем тяжелых испытаний для революционных партий. Именно они понесли самые значитель­ные потери от правительственных репрессий. В это время охранка одну за другой громит местные организации эсеров и эсдеков, лик­видирует подпольные типографии, наносит серьезные удары по партийному руководству. Но еще более чувствительными были внут­ренние раздоры, которые охватили в это время революционное дви­жение.

В партии эсеров, значительная часть которой, избежав тюрем и каторги, эмигрировала за границу, начались бесконечные распри по программным и тактическим вопросам. Несколько эмигрантских группировок — "Парижская группа", "Инициативное меньшинст­во" — составили в это время серьезную оппозицию ЦК партии. Оппозиционеры обвиняли руководство в том, что оно избрало во время революции неразумную тактику, "погубив все дело". Оппо­зиционеры считали, что нужно было не сворачивать деятельности Боевой организации, не "мельчить" террор, а, напротив, основные силы бросить на террористическую борьбу с правительством, объ­явив ему войну на уничтожение.

Страшным ударом для эсеров стало разоблачение Азефа. И руководству, и рядовым членам партии нелегко было пережить тот факт, что Боевая организация, бывшая для многих настоящим сим­волом революционной борьбы, на протяжении всей своей деятель­ности находилась под контролем охранки. В партийной среде по­шла волна "шпиономании": начались взаимные и, как правило, лож­ные обвинения в предательстве и провокации. В 1909 г. ЦК подал в отставку, а "Парижская группа", пойдя на открытый раскол, вы­шла из партии. Все эти раздоры, усугубляемые постоянными и очень болезненными ударами, наносимыми охранкой, привели к тому, что

эсеры в 1909—1910 гг. почти полностью свернули свою революци­онную деятельность.

Нелегким был этот период и для социал-демократов. Резко изменившаяся в связи с подавлением революции политическая си­туация в стране породила в их среде два диаметрально противопо­ложных друг другу течения. Ликвидаторы, включавшие в себя многих меньшевиков, настаивали на ликвидации подпольной пар­тии и призывали сосредоточить все силы на легальной деятельно­сти, имея в виду прежде всего работу в Думе. Отзовисты — боль­шевики, напротив, призывали уйти в глубокое подполье, отозвав рабочих депутатов из Думы и отказавшись от любых легальных форм деятельности. Этим крайним течениям противостояли боль­шевики-ленинцы, сблизившиеся в это время с меньшевиками-пар­тийцами, руководимыми Г. В. Плехановым. И те, и другие призыва­ли к разумному сочетанию легальной и нелегальной борьбы, стре­мясь сохранить как подпольную партийную организацию, так и со­циал-демократическую фракцию в III Думе. Все эти распри, отни­мавшие массу сил и средств, в свою очередь, значительно ослабили деятельность социал-демократов.

Схожие процессы происходили и среди оппозиционно настро­енных либералов. Правда, кадеты и прогрессисты избежали серь­езных внутренних раздоров. Однако и без того весьма незначитель­ная численность их партий еще более уменьшилась. Либералами овладевает апатия: партийное руководство в это время не уставало жаловаться на растущую пассивность рядовых членов.

Новые тенденции В условиях явного духовного кризиса часть общественных деятелей различных направлений посте­пенно приходит к переоценке традиционных ценностей. Точкой от­счета в этой переоценке, как правило, являлась недавняя револю­ция, исполненная жестокой, кровопролитной борьбы и не достиг­шая поставленных целей. Одних революция напугала, других — утомила, третьих — разочаровала. Старые политические и соци­ально-экономические программы различных общественных движе­ний стали казаться примитивными, наивными и в то же время не­выполнимыми. Под гнетом этих печальных впечатлений общест­венные деятели начинают размышлять о том, что, как правило, обычно мало волновало интеллигентное русское общество: о Боге, о душе, о религии; начинают искать новые пути для воплощения в жизнь своих идеалов.

Подобные процессы происходят даже в сугубо атеистической социал-демократической среде. Здесь возникает течение богострои­тельства, наиболее яркой фигурой которого был А. В. Луначарский. Он утверждал, что для овладения массами нужно создать новую религию — "религию труда", которая заключалась бы в обожеств­лении высших человеческих стремлений. "Строгие и холодные фор­мулы" марксизма, с его точки зрения, были трудны для понимания

масс, не могли их всерьез увлечь на борьбу за "светлое будущее". Схожие идеи в художественной форме выражал в это время близ­кий к социал-демократам Максим Горький.

Если богостроительство явилось лишь характерным для этого времени эпизодом, не повлекшим за собой серьезных последствий, то течение в либеральной среде, заявившее о себе сборником ста­тей "Вехи", оставило неизгладимый след в истории русской об­щественной мысли. В этом сборнике, вышедшем в 1909 г. под ре­дакцией П. Б. Струве, приняли участие незаурядные мыслители и видные общественные деятели — Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков,,М. О. Гершензон и др. Они подвергли глубокому и тщательному анализу ту социальную общность, неотъемлемой частью которой сами являлись, русскую интеллигенцию, ее идейную и психологи­ческую сущность, ее общее мироощущение. Результаты этого ана­лиза были малоутешительны. "Веховцы" обличали присущий ин­теллигенции атеизм, писали о забвении ею высоких религиозных истин ради "уравнительной справедливости", констатировали пол­ный разрыв между интеллигентским политизированным мышле­нием и глубинной духовной жизнью русского народа — того наро­да, который, совершенно не понимая его сущности, интеллигенция собиралась облагодетельствовать. Обвиняя интеллигенцию в "без­ответственности", неспособности предвидеть результаты своей дея­тельности, "веховцы" в значительной степени возлагали на нее от­ветственность за "трагедию русской революции".

Публикация "Вех" вызвала бурную полемику в печати: только в 1909 г. появилось более 200 статей, рецензий и разного рода от­кликов, в основном резко отрицательного характера. Ленин, в част­ности, назвал "Вехи" "энциклопедией либерального ренегатства". Свое несогласие с "Вехами" выразили и многие руководители ли­берального движения — в частности, П. Н. Милюков.

Однако огромный интерес, проявленный к этому изданию в русском обществе, сам по себе убедительно свидетельствовал о том, насколько жизненно важные вопросы затронули его авторы.

В целом же разброд и шатания в политических партиях, поис­ки новых путей русским обществом — все это неизбежно ослабляло напор революционеров и оппозиции, их борьбу с правительством. Тем самым Столыпин получил относительно благоприятные усло­вия для проведения задуманных им реформ.

Реформы

Общее направление реформаторской деятельности Столыпина. Главной задачей, которую ставил перед собой Столыпин-реформатор, было укрепление социальной базы существующего строя. Бурные события начала XX в. убедили его в том, что искренне преданное царской власти поместное дворянство уже не

может в одиночку служить ей достаточно надежной опорой. В то же время не оправдали себя и попытки власти опереться на все общинное крестьянство в целом с его традиционной аполитично­стью и верой в "доброго царя". Мощное аграрное движение 1905— 1906 гг. ясно показало, что основная масса крестьян может поддер­жать власть только в том случае, если получит от нее казенные, удельные и, главное, помещичьи земли.

Идти на столь радикальное социально-экономическое переуст­ройство России Столыпин не мог и не хотел. Он замыслил, оставив в неприкосновенности помещичье землевладение, ублаготворить наиболее зажиточную часть крестьянства за счет основной мас­сы крестьян-общинников. Тем самым правительство как бы убива­ло одним выстрелом двух зайцев: сохраняло за собой старую соци­альную опору в лице дворян-помещиков и создавало новую, за счет "крепких хозяев". Не последнюю роль в планах Столыпина играли надежды на то, что разрушение общины, появление хозяина-собст­венника благотворно скажется на хозяйственном развитии дерев­ни, поможет поднять ей уровень производства, вырваться из рути­ны, свойственной общинному земледелию. Рассчитывал Столыпин и на то, что его реформы приведут к изменениям в психологии народа, воспитают в нем уважение к частной собственности, при­вив тем самым иммунитет к революционной агитации.

Речь шла именно о реформах. Столыпин собирался провести в жизнь все преобразования, намеченные в правительственной про­грамме, опубликованной 25 августа 1906 г. Причем наиболее важ­ные из этих реформ были тесно связаны между собой: аграрная должна была помочь становлению "крепких хозяев", превращению их в сильную социальную группу, реформа самоуправления — пре­доставить им большие возможности для участия в работе земств, реформа средней и высшей школ — демократизировать систему образования в России, сделать ее более доступной для крестьян­ских детей.

Однако вследствие постоянной оппозиции правых в Государ­ственном совете и царском окружении Столыпину удалось более или менее последовательно провести в жизнь лишь аграрную ре­форму, да и то потому, что еще свежи были воспоминания о погро­мах помещичьих усадеб и разделах имений между бунтующими крестьянами. К тому же предложенные Столыпиным преобразова­ния в этой сфере не угрожали непосредственно помещичьему зем­левладению. Дальнейшие же попытки развивать реформаторскую деятельность встречались верхами в штыки.

Таким образом, Столыпину-реформатору удалось осуществить лишь часть задуманного, правда, наиболее важную. Глава прави­тельства был уверен, что аграрной реформой он открывает новую эпоху в истории России.

Разрушение общины. Основное направление этой реформы состояло в разрушении крестьянской общины. Первый шаг на этом пути был сделан еще во время революции указом 9 ноября 1906 г., первая статья которого устанавливала, что "каждый домо­хозяин, владеющий землей на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность (кур­сив мой. — А. Л.) причитающейся ему части из означенной земли".

Однако этот указ еще не мог обеспечить поставленной цели — создания "крепких" единоличных хозяйств. Дело в том, что кресть­яне-общинники привыкли делить земли между собой "по справед­ливости", причем это понятие распространялось не только на коли­чество, но и на качество земли. Во владениях же каждой общины были земли, отличавшиеся друг от друга и по уровню плодородия, и по удобству месторасположения. В результате каждый крестья­нин получал в пользование по несколько полос земли (иногда более десяти) в разных местах общинного владения. Отсюда — знамени­тая чересполосица, связывавшая крестьянские хозяйства воедино и обусловливавшая их зависимость друг от друга. Указ же 9 нояб­ря эту зависимость не ликвидировал — он лишь закреплял за кре­стьянами чересполосные земли, избавляя их от периодических пе­ределов.

Сам Столыпин заявлял, "что укрепление участков — лишь половина дела, даже лишь начало дела...". Для реализации его про­граммы необходимо было свести эти полосы воедино, разверстав общинные владения на отдельные самостоятельные хозяйства. С этой целью 15 ноября 1908 г. были изданы "Временные правила о выдаче надельной земли к одним местам". Наиболее совершенным типом земельного владения в них был провозглашен хутор, в кото­ром крестьянская усадьба, земля и прочие угодья сводились в еди­ное целое. На случай же, когда разверстать в той или иной местно­сти всю общинную землю на отдельные хутора не представлялось возможным, рекомендовался отруб, в этом случае все пахотные земли, закреплявшиеся за крестьянами, все равно сводились во­едино, но находились на некотором расстоянии от "коренной усадь­бы".

Главный недостаток подобного землеустройства заключался в том, что хутора и отруба рассматривались как единственное, уни­версальное средство для подъема сельского хозяйства в России. В этом духе составлялись правительственные инструкции и действо­вали землеустроительные комиссии, создававшиеся для проведе­ния реформы на местах. При этом бюрократия проявляла свою обыч­ную склонность к "единообразию", не считаясь ни с крестьянскими традициями, ни с особенностями того или иного региона. Любое сопротивление воспринималось как свидетельство "народной тем­ноты" либо как следствие антиправительственной агитации. Меж­ду тем подобное сопротивление вызывалось, как правило, причина­ми, органично связанными с условиями ведения крестьянского хо-

зяйства в России. Прежде всего большинство не только маломощ­ных, но и вполне "справных" крестьян было не готово к реформе психологически. С их точки зрения, община гарантировала опреде­ленную хозяйственную стабильность за счет коллективной помощи ее членам, попавшим в тяжелую ситуацию; единоличное же хозяй­ство было сопряжено с непривычным риском.

Серьезным препятствием к созданию хуторского хозяйства являлось и крестьянское малоземелье, особенно характерное для черноземных губерний. "Выходить в хутор", закрепив в собствен­ность нищий надел в две-три десятины, для малоземельных кре­стьян, которых здесь было большинство, — подобный путь не от­крывал никаких хозяйственных перспектив, кроме неминуемого пол­ного разорения. А. А. Кофод, один из высокопоставленных сотруд­ников Столыпина, очень хорошо обрисовал стремления крестьян Черноземья в аграрном вопросе: "Они хотели помещичью землю немедленно и даром", — т. е. хотели не хуторов и отрубов, а именно того, в чем правительство им отказывало.

Наконец, сплошь и рядом нежелание крестьян менять тради­ционную систему землепользования определялось почвенными, кли­матическими и прочими условиями ведения хозяйства. Чересполо­сица, например, в глазах многих крестьян имела свои неоспоримые преимущества, помогая им бороться с капризами погоды: в знойное лето более или менее приличный урожай давали полосы в низинах, в дождливые — на возвышенности. В засушливых местах коллек­тивная собственность на землю (и соответственно на источники воды) позволяла решать вопросы водоснабжения для всех земледельцев; выход на хутор в подобных условиях мог обернуться катастрофой.

Следует также учесть, что некоторые общины — особенно это было характерно для Нечерноземья — постепенно совершали кол­лективный переход к интенсивному хозяйству, с многопольным се­вооборотом, с высевом кормовых трав. Насильственное разрушение подобных общин во имя стремления к единообразию означало не шаг вперед, а явный регресс.

В целом, как показал весь ход проведения столыпинской аг­рарной реформы в жизнь, у большинства крестьян она не вызвала ни понимания, ни сочувствия. По приблизительным подсчетам, все­го из общины вышли около 3 млн. домохозяев, что составляло не­сколько меньше трети от их общей численности в тех губерниях, где проводилась реформа. Из общинного оборота было изъято 22 % земель.

При этом следует иметь в виду, что община разрушалась с двух концов: из нее выходили не только потенциально "крепкие хозяева", но и беднейшие крестьяне, стремившиеся уйти в город, развязавшись с земледелием, или переселиться на новые места. Характерно, что около половины земель, закрепленных в собствен­ность, тут же пошло на продажу. Часть из них очень быстро верну­лась в общину, часть была приобретена "крепкими хозяйствами".

Этот процесс продолжался и в дальнейшем. В результате к 1 янва­ря 1917 г. хозяйства, устроенные на началах личной собственности, составили всего лишь 10,5 % всех крестьянских хозяйств. При этом большинство крестьян-единоличников продолжали жить в деревне вместе с общинниками, не только не стремясь "выйти на хутор", но и отказываясь даже от отруба, оставляя закрепленные за собой участки в чересполосном владении с общинной землей. Таким об­разом, последовательно разрушить общину, создав за ее счет дос­таточно массовый и в то же время устойчивый слой "крепких хозя­ев", Столыпину в целом не удалось.

Деятельность Крестьянского банка. Решительно отказываясь от насильственной конфискации помещичьих земель в пользу крестьян, Столыпин считал, что правительство должно со­действовать "мирному" переходу — т. е. купле-продаже — земель­ной собственности из дворянских рук в крестьянские. Главным ору­дием подобной политики стал Крестьянский банк.

Деятельность этого учреждения, созданного еще в 1882 г., при­обрела при Столыпине грандиозный размах. Уже в 1906 г. банк получил в свое распоряжение удельные и часть казенных земель. А главное — ему были выделены значительные средства для скуп­ки помещичьих земель. Напуганные крестьянскими волнениями по­мещики продавали свои земли охотно: только в 1906—1907 гг. банк скупил свыше 2,7 млн. десятин земли. Затем этот процесс пошел на спад; но все же в 1908—1916 гг. помещики продали банку еще около 2 млн. десятин.

Этот огромный земельный фонд имел целевое назначение: банк дробил земли на отдельные участки и продавал их крестьянам на льготных условиях, предоставляя им значительные ссуды. При этом максимально поощрялось создание отрубных и хуторских хозяйств. Так, если от сельских обществ при покупке ими земли брали на­личными весьма значительные денежные суммы, то отрубники пла­тили лишь 5 %, а хуторянам ссуды выдавались в размере полной стоимости земли.

Подобные льготы не могли не привлечь даже консервативно настроенных крестьян: большинство хуторских и отрубных хозяйств создавались именно на банковских землях. Правда, поначалу этот процесс шел довольно вяло: в 1906—1907 гг. крестьянам было про­дано всего лишь около 170 тыс. десятин. Крестьяне неохотно поку­пали землю в основном по той же причине, по которой многие поме­щики стремились ее продать: и те, и другие в это время считали вполне вероятной такую правительственную меру, как конфиска­ция помещичьих земель и передача их крестьянам. Однако, когда революция закончилась и крестьянам стало ясно, что прирезки земли за счет помещиков не предвидится, они стали покупать земли у банка куда активнее. За 1908—1915 гг. из фонда банка было прода­

но около 4 млн. десятин, разделенных примерно на 280 тыс. хутор­ских и отрубных участков.

Условия для развития "крепких хозяйств" на банковских зем­лях были гораздо лучше, чем на бывших общинных: не возникало постоянных конфликтов с недавними односельчанами-общинника­ми, как правило, очень неприязненно относившимися к новоявлен­ным хозяевам-единоличникам. Однако лишь небольшая часть соз­даваемых Крестьянским банком хуторов и отрубов в полной мере соответствовала тому типу "крепких хозяйств", о которых так меч­тал Столыпин.

Этот вопрос до сих пор недостаточно исследован в нашей ли­тературе, но очевидно, что зажиточные крестьяне составляли едва ли больше 5—6 % от всех покупателей банка. Остальные принадле­жали к среднему крестьянству и бедноте. Подобная ситуация в зна­чительной степени порождалась тем, что основными клиентами, продававшими банку земли, были как раз те помещики, которые до революции из года в год сдавали эти земли крестьянам. Лишив­шись теперь этих земель в качестве арендаторов, маломощные и среднего достатка крестьяне поневоле должны были стараться стать ее собственниками.

Но, получив из банковского фонда хутор или отруб, крестья­нин попадал к банку в долг — ему предстояло теперь ежегодно выплачивать часть полученной ссуды. Зажиточных хозяев эти вы­платы, составлявшие относительно незначительную часть их бюд­жета, не пугали. Что же касается середняков и особенно бедняков, для них подобное ярмо было очень обременительным, подрывав­шим их и без того маломощные хозяйства, тем более что теперь эти крестьяне уже не могли рассчитывать на поддержку общины. Та­ким образом, в результате своей деятельности Крестьянский банк создавал хотя и единоличные, но в подавляющем большинстве сво­ем отнюдь не "крепкие" хозяйства.

Переселение крестьян в конце XIX — начале XX вв. переселение кресть ян из густонаселенных центральных и южных гу­берний Европейской России на восток было довольно заметным явлением, особенно после постройки Транссибирской железной до­роги. С 1896 по 1905 гг. в Сибирь переселилось более миллиона человек (примерно столько же, сколько за весь XIX век). Однако по-настоящему массовым этот процесс стал после первой русской революции: только в 1907—1910 гг. в Сибирь переселилось более 1,5 млн. человек.

В отличие от дореволюционного периода, когда переселение носило преимущественно стихийный характер, столыпинское пра­вительство поощряло этот процесс и в то же время стремилось упорядочить его, взять под свой контроль. По мнению Столыпина, "разумно организованное переселение", с одной стороны, облегчало решение аграрного вопроса в тех губерниях — прежде всего черно-

земных, — где крестьяне страдали от малоземелья; с другой _. позволяло создать массу "крепких хозяйств" на востоке страны, инициировав хозяйственное освоение Сибири. При этом правитель­ство стремилось обеспечить более или менее равномерное заселе­ние этого огромного региона — там, где можно было заниматься сельским хозяйством.

В связи с этим с 1906 г. все большее значение в правительст­венных структурах, занятых решением аграрного вопроса, начина­ет приобретать Переселенческое управление, которое подыскивало на востоке территории, пригодные для земледелия. Эти террито­рии ежегодно распределялись между губерниями Европейской Рос­сии: каждая из них получала определенное число долей в разных районах Сибири. Затем эти доли распределялись между уездами, население которых посылало ходоков на разведку. Если новые зем­ли, отведенные Переселенческим управлением, удовлетворяли хо­доков, они официально закреплялись за их уездом. Возвратившись на родину, ходоки рассказывали об увиденном, после чего по их маршруту отправлялись целые партии переселенцев.

Правительство оказывало переселенцам определенную под­держку. Так, они оплачивали свой проезд по железной дороге по льготному, так называемому переселенческому тарифу, который был значительно ниже общего (в среднем дорожные расходы одной семьи уменьшались благодаря этому на 80 рублей). Был создан осо­бый тип пассажирского вагона, впоследствии названный "столыпинским", специально предназначенный для переселенцев и отли­чавшийся относительной комфортабельностью. Казенные земли в Сибири закреплялись за крестьянами даром. Тем, кто получал уча­стки в тайге и других трудноосваиваемых местах, выделялась ссу­да до 300 рублей.

И все же значительная часть крестьян, переселявшихся в Си­бирь, сталкивалась со сложными, трудноразрешимыми проблема­ми. Ведь на восток уезжала почти исключительно беднота, не имев­шая ничего, кроме своих рабочих рук, да голодных жен и детей. Поднимать целину таким крестьянам было чрезвычайно сложно, особенно если они получали землю в таежной полосе. "И земля не плоха, да вот сила не сила наша: лес одолел", — жаловались кре­стьяне. Не помогали и денежные ссуды....

Далеко не всегда нищие, истощенные переселенцы справля­лись с обработкой земли и в других, более плодородных районах. По признанию самого Столыпина, совершившего в 1910 г. поездку в Сибирь, многие переселенцы вынуждены были бросать закреплен­ные за ними участки, арендуя у местных старожилов более или менее возделанную землю или нанимаясь в батраки. Еще хуже было положение "стихийных" переселенцев, которых не удовлетворяли земли, отведенные им Переселенческим управлением. На свой страх и риск они отправлялись в те места, которые казались им более привлекательными, — чаще всего в Северный Казахстан и в юж-

ную часть Западной Сибири. Подобные переселенцы из-за нехват­ки в этих районах свободных земель, а чаще всего вследствие раз­личных бюрократических проволочек подолгу оказывались неуст­роенными, т. е. обреченными на голод и нищету. В 1910 г., напри­мер, таких неустроенных поселенцев было около 700 тыс. человек.

Все это приводило к тому, что многие крестьяне, потеряв вся­кую надежду наладить свое хозяйство в Сибири, стали возвращаться в Европейскую Россию, и поток "возвращенцев" рос с каждым го­дом. Если в первые годы после революции возвращалось около 10 % переселенцев ежегодно, то в 1910—1916 гг. их доля составляла бо­лее 30 %. "Обратные" переселенцы, отчаявшиеся, озлобленные, ли­шившиеся даже того малого, что имели, стали еще одним взрыво­опасным элементом неспокойной русской деревни. Да и из тех кре­стьян, что кое-как приспособились к нелегкой сибирской жизни, лишь очень немногие пробились в "крепкие хозяева".