Пути и приемы дешифровки нумерологического пласта библейского текста: «мистическая математика»

Центральной герменевтической процедурой символической экзегезы является выведение сокровенного, таинственного смысла, стоящего за прямым смыслом библейского текста. На языке преп. Максима Исповедника, суть символической экзегезы Священного Писания заключается в узрении логосов написанного, освобожденных от внешнего покрова «буквы».

По замечанию исследователя творчества преп. Максима Исповедника С.Л. Епифановича, слово «логос» (lόgoς) в концепции преп. Максима употребляется в нескольких смыслах. По отношению к Богу lόgoι это «божественные идеи, хотения»; по отношению к каждой вещи – «ее формирующий принцип, по которому она получила бытие»; по отношению к деятельности – «ее смысл, цель, намерение… план… правило» [16]. В отношении к предмету познания lόgoι предстают как «божественные озарения нашего ума» и субъективно воспринимаются как помыслы, понятия, идеи, созерцания, истины [17]. В этом последнем широком смысле слово «логос» и употребляется в экзегетических сочинениях преп. Максима. По утверждению преп. Максима Исповедника, тайнозрители, получившие божественную благодать, пересекая умозрительным образом безбрежное море таинственных созерцаний, «зрят одни только логосы написанного, обнаженные от наложенных на них письменных знаков» [18]. Таковые «никогда не принимают за смысл ни один из символов, придающих внешнюю форму этим логосам» [19].

Мистико-символическое прочтение библейского текста предполагает решение двух типов задач. Во-первых, необходимо отыскать для реалий, упоминаемых в числовом сообщении в тексте, их смысловые корреляты-реалии из других уровней умозрения, о которых, по предположению, символически говорится в библейском тексте при его глубинном прочтении. И, во-вторых, реконструировать само сообщение, получаемое при таком прочтении текста.

Эти моменты четко прослеживаются в толкованиях на два эпизода чудесного насыщения в Евангелии от Марка у бл. Феофилакта Болгарского (вторая половина XI в. – начало XII в.), который предлагает следующее простейшее прочтение числовых сообщений относительно «пяти хлебов», «двух рыб» и «пяти тысяч народа» из первого эпизода и «семи хлебов» и «четырех тысяч» из второго эпизода.

По бл. Феофилакту, пять хлебов из первого эпизода в духовном смысле означают пять книг Моисеевых (Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие). А две рыбы знаменуют собой Апостол и Евангелие, которыми «питаются наши пять чувств, означаемые пятью тысячами народа» [20]. Семь хлебов из второго эпизода означают, по его толкованию, «семь духовнейших слов» [21]. Ибо, как замечает толкователь: «… число семь есть образ Духа. Дух все приводит в совершение, а жизнь наша и век сей совершается в седмеричном числе» [22]. Оставшиеся при «чудодействии» над пятью хлебами двенадцать корзин хлеба, а при чудодействии над семью хлебами семь корзин – означают Божественные мысли, которые не могли вместить вкушающие.

Во втором эпизоде при меньшем числе вкушающих осталось меньше корзин остатков хлеба. По словам бл. Феофилакта, «раболепствующие пяти чувствам», символизируемые пятью тысячами, «не могли съесть многого, но удовлетворились малым, почему и в избытке осталось много» [23]. Символизируемые же четырьмя тысячами «утвердившихся в четырех добродетелях» как более крепкие, по толкованию бл. Феофилакта, «ели много и оставили мало, ибо только того не могли съесть, что более духовно и глубоко, а это и означают семь корзин» [24]. В святоотеческой традиции к четверице основных добродетелей относят: целомудрие, мужество, справедливость, благоразумие (св. Василий Великий).

Предлагаемое истолкование бл. Феофилакта совершается на самом начальном уровне умозрения. Более сложные истолкования получаются при истолковании рассматриваемых эпизодов евангельского текста с учетом существования уровней умозрения разной степени глубины. Таково толкование духовного смысла пяти и семи хлебов в евангельском повествовании, предлагаемое у преп. Максима Исповедника. По его толкованию: «… пять ячменных хлебов указывают на общедоступные логосы естественного созерцания. А питаемые ими пять тысящь мужей являют собой движущихся в пределах [своей] природы, но не совершенно очистившихся от расположения соответствующего страстной и бессловесной части души» [25]. Семь же хлебов для четырех тысяч проображают, по этому толкованию, «посвящение в тайны закона». Другими словами, они означают «его божественнейшие логосы, которые Слово таинственно дает три дня пребывающим с Ним, то есть с упорством терпеливо переносящим труд по приобретению просвещения и ведения в том, что относится к нравственному, естественному и богословскому любомудрию» [26].

Задаваясь вопросом о «трех днях», в которых народ пробыл вместе с Господом в пустыне (Мф 15. 32), преп. Максим Исповедник дает следующие два пояснения. Согласно первому способу рассмотрения, три дня суть «три силы души, благодаря которым они пребывают с божественным Словом добродетели и ведения» [27]. Согласно второму способу рассмотрения, три дня означают три наиболее общих закона – «писанный, естественный и духовный, или закон благодати» [28].

В реконструкции смысла числового сообщения как вербально-нумерологического (словесно-числового) комплекса центральная роль отводится собственно нумерологической интерпретации – поиску символических коннотаций чисел. Особенно это касается ситуаций, когда в числовом сообщении используются такие сложные числа, как в приводимом числовом ряде из Второй книги Ездры. Хотя число и может мыслиться абстрактно, говорил филолог А.А. Реформатский, но в обществе оно функционирует как слово или как знак, в частности, как цифра [29]. При нумерологической интерпретации, очевидно, необходимо переходить от видения числа как цифры на уровень созерцания его в «чистом виде».

В истории культуры существуют две концепции числа, рассматривающие его в «чистом виде». Первая концепция – «семантическая», свойственная архаическому мифопоэтическому и религиозно-мистическому сознанию (Пифагор, Платон, Плотин, неоплатоники). Она исходит из онтологического понимания числа как некой самостоятельной, объективной индивидуальности (субстанции). Согласно данной концепции, числа неоднородны. Во многих мистико-религиозных традициях выделяются сакрально значимые числа, наделенные особой значимостью. Так, в древнем пифагорействе самым совершенным числом была четверица. По преданию, Пифагор «называл себя провозвестником, “иерофантом четверицы”, которой клялись и позднейшие пифагорейцы как величайшей святыней» [30]. По данным современного богослова прот Г. Фаста, в православно-христианской традиции сакрально отмеченными являются числа: 0 (неявно), 1-14, 20, 24, 25, 30, 40, 50, 66, 70, 77, 80, 99, 100, 144, 666, 777, 888, 1000, 10 000 («тьма»), 100 000 000 («тьма тем») [31]. Что же касается семантики этих чисел, проявляющейся в символических толкованиях библейских текстов у отдельных экзегетов, то здесь часто имеют дело с пифагорейской традицией, адаптированной святоотеческой мыслью. (Об описании семантики чисел в мифо-поэтической и пифагорейской традициях см. [32], [33]).

Вторая концепция числа – «десемантизованная», характерная в целом для современного секуляризованного сознания, исходит из понимания чисел как абстрактных, однородных элементов счета. По Аристотелю, развивающему такое понимание, числа существуют как абстракции из вещей и «просто видятся в вещах» [34].

Символическая эгзегеза с ее поисками сокровенного смысла опирается на первую концепцию числа, предполагающую возможность узревать за числами как индивидуальными сущностями некого таинственного смысла.

Согласно древним мистическим учениям, самостоятельным символическим значением в ряду сакрально значимых чисел наделяются числа первой «десятицы». (Такое значение, правда, не всегда бывает легко эксплицировать. По мнению прот. Г. Фаста, это касается определения онтологического значения числа «пять» в православно-христианском миросозерцании [35]).

Мистико-символическое значение других чисел определяется путем применения к числам десятицы, к которым сводятся эти другие числа, особых операций мистической математики – сложения, вычитания, умножения, деления, отождествления. Так, у преп. Максима Исповедника в одном из его духовных умозрений число двенадцать рассматривается как сумма сакрально отмеченных чисел четыре и восемь. Он пишет: Число двенадцать обозначает «настоящее и будущее, так как настоящее естественно характеризуется четверичным числом стихий и веществ, а будущее – таинственно созерцаемым в нем числом восемь, как [выражением] превосходящего седмеричное свойство времени» [36]. В других типах его умозрений число 12 предстает как сумма сакрально отмеченных чисел: 1) 5+7; 2) 4+5+3; 3) 10+2; 4) 3+6+1+1+1. Или же – как произведение сакрально отмеченных чисел 3 х 4 [37].

К более сложным случаям определения духовного смысла числовых сообщений с помощью мистической математики относится анагогическое истолкование (истолкование через поиск «сверхсмысла») мистического смысла числа тридцать (30) у преп. Максима Исповедника. Число тридцать интерпретируется у него как сумма элементарных сакрально значимых чисел в православно-христианской традиции – семи, пяти, восьми, десяти и символически связывается с личностью Иисуса Христа. В толковании преп. Максима говорится: «Господь, открывшись в возрасте тридцати лет, скрыто научает тайнам, касающимся Его, которые становятся зримыми благодаря этому числу. Ибо число тридцать, постигаемое в таинственном смысле, представляет Господа как Творца и Промыслителя времени, природы и умопостигаемых [существ], которые превыше естества. [Ведь Господь есть Творец] времени благодаря числу семь, ибо время седмерично; природы благодаря числу пять, ибо природа пятерична и разделяется на пять частей чувством; умопостигаемых [существ] благодаря числу восемь, ибо бытие их превышает период, измеряемый временем. [Господь] есть Промыслитель благодаря числу десять; через святую десятицу заповедей люди приводятся к благобытию, и этой буквой тайнозрительно начинается имя Господа, ставшего человеком» [38]. (Первой букве греческого имени Иисуса Христа Ἱ, или йоте, соответствует число десять). При сложении пяти, семи, восьми и десяти получается число тридцать, замечает он. И ведущий то, «как прекрасно следовать за Господом – Руководителем [нашим], не остается в неведении и относительно причины того, что Он открылся в возрасте тридцати лет, уже имея возможность провозглашать Евангелие Царствия» [39].

Мистическая математика в нумерологической интерпретации духовной реальности имеет, однако, свои границы, проистекающие из самой сущности числа. Естественно, что такого рода математика не может быть применена по отношению к Богу, Который выше всякого числа. Пресвятая Троица превосходит всякое число, хотя богословски выражается и раскрывается на языке чисел. По православно-христианскому вероучению, Бог есть одинаково и Ед'иница и Троица, Монада и Триада, Он – «и едино-троичен, и три-един, с двояким равенством, где 1=3 и 3=1» [40]. В Троице наличествует таинственное тождество монады и триады, тождество единой природы и различия трех Ипостасей.

Но в этом случае, поясняет В.Н. Лосский, речь идет уже не о «материальном числе», используемом для счета. Таковое число не может быть приложимо к области духовной, в которой не происходит количественного возрастания. «Тройственное число», относимое к «нераздельно соединенным Божественным Ипостасям, совокупность которых (“сумма”, если выражаться не совсем подходящим языком) всегда равна только единице (3=1)», ни в коей мере не является количеством [41]. Оно обозначает в Божестве Его «неизреченный порядок» [42]. Следовательно, резюмирует Лосский: «… “три” здесь – не итог сложения; три абсолютно различные реальности не могут быть исчислены; три Абсолюта не подлежат сложению; “три”, пребывающее за пределами всякого исчисления, за пределами всякого противопоставления, устанавливает абсолютную различность» [43].

В.Н. Лосский опирается в этом своем рассуждении на святоотеческую позицию свт. Василия Великого, который утверждает: «Мы не ведем счет, переходя от одного до множественности путем прибавления, говоря один, два, три, или первый, второй, третий, ибо “Я первый и Я последний, и кроме Меня нет Бога” (Ис 44. 6). Никогда до сего дня не говорили: “второй Бог”, но, поклоняясь Богу от Бога, исповедуя различие Ипостасей, без разделения природы на множественность, мы остаемся при единоначалии» (цит. по [44]).

Такое сверхлогическое тождество Монады и Триады, недоступное логическому истолкованию, открывается верующему в живом религиозном переживании. Как говорит святой Григорий Богослов: «Я еще не начал думать об Ед'инице, как Троица озаряет меня Своим сиянием. Едва я начал думать о Троице, как Ед'иница снова охватывает меня. Когда Один из Трех представляется мне, я думаю, что Это целое, до того мой взор наполнен Им, а остальное ускользает от меня; ибо в моем уме, слишком ограниченном, чтобы понять Одного, не имеется больше места для остального. Когда я объединяю Трех в одной и той же мысли, я вижу единый светоч, но никак не могу разделить или рассмотреть соединенного света» (цит. по [45]). И еще: «Когда я произношу слово “Бог”, вы озаряетесь единым и тройственным светом… Бог разделяется, так сказать, неразделимо и сочетается раздельно; потому что Божество есть Единое в Трех, и едино суть Три, в Которых Божество, или, точнее, которое суть Божество» [46].