Преступления печати отнесены к ведению суда присяжных. Только наименее значительные, как оскорбление частных лиц, входят в компетенцию исправительного трибунала. 8 страница

С восшествием на престол Александра II положение печати фак­тически улучшилось. В марте 1857 г. Норов доложил Государю о со­временном состоянии литературы, указав на необходимость «уяс­нить и упростить действия цензуры, восстановив ныне только нарицательно существующий цензурный устав 1828 г. и сделав в нем некоторые изменения и дополнения». На этот доклад Император ответил повелением заняться безотлагательно пересмотром цензур­ных законов, заметив, что «разумная бдительность со стороны цен­зуры необходима». Немного времени спустя Государь распорядился доводить до его сведения все печатные статьи, в которых проявля­ются стремления к нововведениям. В связи с этим 14 ноября 1857 г. последовало секретно предложение Норова: «Цензоры обязаны с не­ослабной прозорливостью вникать в дух сочинений и, покровитель­ствуя науке, не давать хода вредным умозрениям; конечно, не дол­жно смешивать благородные желания улучшений с тенденциями к политическим преобразованиям». В этом же направлении последовало распоряжение 25 января 1858 г. Стремление литературы к разреше­нию политических вопросов внушило правительству мысль непосредственно влиять на литературу и общественное мнение. С этой целью образовался негласный комитет, в который вошли граф А. В. Адлерберг, Н. А. Муханов и Н. А. Тимашев. В 1859 г. 29 января «Комитет по делам книгопечатания» получил Высочайшее утверждение. Предпо­лагалось привлечь сюда литераторов, которые поддерживали бы связь с литературой и писали в духе правительства. Охотников на долж­ность тайных агентов по литературным делам среди представителей прессы не нашлось, и комитет увеличился всего лишь одним чле­ном, Никитенко, который и был утвержден в должности директо­ра-делопроизводителя. Тогда же явилась мысль о создании прави­тельственного печатного органа. Комитет по делам книгопечатания был встречен печатью единодушным порицанием. После бесплодного и бесполезного девятимесячного существования, он сам просил о его упразднении и 24 января был слит с Главным управлением цензуры.

Неотложность коренных преобразований была очевидна для всех, но правительство не решалось покончить со старым режи­мом и от времени до времени протягивало руку реакции. Балансирование правительства между новым курсом и старыми традиция­ми следующим образом отметил академик Никитенко в разных местах своего дневника: «Мы, как говорится, на попятный двор. Это заметно и относительно печати и относительно многого другого. Жаль, очень жаль. Много еще будет испытано ненужных бедствий... Запрещено употреблять в печати слово прогресс. В самом деле, это — бессмысленное слово в приложении к XIX веку, который утописты превозносят до небес, обещая, что он родит чудеса прогресса... У нас хорош прогресс своего рода, когда даже запрещается употреблять это слово; у нас поворот назад становится очевидным из некоторых мер... Какая жалость, что дела так идут. Они разрушают возможность сближения того, кто мыслит в России, с правительством, и как мы ни привыкли к дурному управлению, как ни мало у нас средств противодействия ему, но тут неизбежно зло и зло великое. С одной стороны, быстрое последовательное погружение в хаос всяческих административных беспорядков и неурядицы, с другой — разлив мнений уже совершенно противоположных всякому ретроградно­му движению, — мнений опасных, когда они сделаются нормальным состоянием умов. А на верху плачевная неспособность дать какое-нибудь стройное и разумное направление вещам, — ведь это дурно, из рук вон дурно! Правительство испугано движением, ка­кое у нас с некоторого времени образовалось. Оно не хочет сидеть сложа руки, а действовать оно привыкло одним способом — спо­собом удержания... Оно не понимает, что действовать значит уп­равлять, направлять, да и понять ему трудно, потому что оно не допускает к себе никаких способностей...»

Восходившая заря новой жизни всколыхнула все русское об­щество с верху до низу. Люди, вроде графа Закревского и митро­полита Филарета, энергично цеплялись за рассыпавшуюся хоро­мину крепостничества; но они были бессильны преградить новое течение. Головнин, впоследствии министр народного просвеще­ния, характеризуя общественное настроение, писал: «Цивилиза­ция идет вперед, необходимость в просвещении дает себя чувство­вать, и известные идеи распространяются в воздухе, несмотря на все полиции и все цензуры». Этого не могло не сознавать прави­тельство. В Высочайшем повелении 12 ноября 1859 г. были указаны главнейшие основания для предстоявших цензурных преобразова­ний, подготовление которых было поручено барону Корфу. Задуманное последним нечто вроде министерства цензуры, по причи­нам частного характера, не состоялось, и дело ограничилось од­ним преобразованием Главного Управления цензуры.

В 1861 г. 25 декабря на пост министра народного просвещения был назначен Головнин. Уже в половине января он получил приказание усилить цензурные строгости. Желая ближе подойти к пред­мету своего воздействия, Головнин устроил у себя в доме совещание редакторов некоторых газет и журналов. На этом министр не остановился. В январе следующего года он обратился ко всем ре­дакциям с просьбой высказаться письменно о необходимых пре­образованиях в цензуре. Редакции горячо откликнулись на при­зыв, мотивируя представленные ими мнения и записки следую­щим образом: «Литераторы русские надеются, что этот раз правительство действительно желает полезного совета и присту­пить к изменениям старого с намерением твердо держаться из­бранного пути». Возбуждение в обществе поднималось, несмотря на «либеральные» обещания сверху. Министр просвещения понял, что настало время перейти от слов к делу, и вошел в Совет мини­стров с докладом о некоторых мероприятиях по делам цензуры, в результате чего последовал указ Сенату 10 марта. Теперь наблюде­ние за исполнением цензурных правил было возложено на мини­стра внутренних дел. Не останавливаясь на полпути, Головнин при­ступил к пересмотру цензурного устава и образовал с этой целью комиссию под председательством князя Д. В. Оболенского.

14 июня 1862 г. был обнародован первый труд комиссии «Вре­менные правила по цензуре», утвержденные еще 12 мая. Появле­ние правил Головнин объяснял затяжкой в судебной реформе и невозможностью в ближайшем времени привести к концу труд комиссии о книгопечатании. Конечно, подобное отношение ми­нистра к печати лучше всего обрисовалось статьей VI правил 12 мая, в силу которой министрам внутренних дел и просвещения впер­вые предоставлялось «в случае вредного направления прекращать каждое издание на срок не более восьми месяцев». Заметим, что эти правила целиком вошли в ныне действующий цензурный устав с незначительным изменением лишь в одной статье. Уже сами по себе правила показали, что за друга печати был министр просве­щения. Но правилами дело не ограничилось, и к ним были присо­единены два неопубликованные приложения, еще более раздви­нувшие пределы цензурного произвола. В «Библиотеке для чтения» Временные правила подверглись тонкой критике и, как впоследствии оказалось, с одобрения самого творца их, министра Головнина. Тем не менее, посылая правила в цензурные комитеты, ми­нистр объявил: «1) отныне должно прекратиться то слабое цензурование, которое имело следствием, что наши периодические издания пополнились статьями, в которых систематически, по­стоянно осуждалось все, что делает правительство, и которые имели явной целью возбуждение в обществе неудовольствия против пра­вительства и 2) за сим цензор, который будет несколько раз замечен в упущениях, будет уволен от службы». Проявленная Головни­ным беспринципность характерна для бюрократического вершения государственных дел и не лишена поучительности для наших дней. И в настоящее время искать среди бюрократии добрых гениев, спасителей отечества не менее ошибочно, чем это было около 45 лет тому назад. Невольно поэтому приходят на память глубокие замечания Никитенко, высказанные им в мае 1859 г. Вернувшись с дворцового приема, он занес в свой дневник: «Сегодня был боль­шой выход, и потому во дворце собралась толпа гражданских и военных чинов... Смотря на этих людей, я еще раз пришел к зак­лючению, как трудно в этих головах, под этими блестящими мун­дирами, зародиться мысли об общественном благе... Им некогда заниматься этой мыслью; они все поглощены заботами о выстав­лении себя, о представлениях, о своих местах, лентах, мундирах и т.д. Нет, не отсюда, а из недр народа могут вытекать истины о нуждах его и слагаться мысли, как удовлетворить этим нуждам».

Ввиду того что Государь выразил Оболенскому желание, «что­бы реформа цензурной части последовала безотлагательно», Ко­миссия торопилась с окончанием своих работ. В октябре появился проект цензурного устава. В лице M. E. Салтыкова он встретил блестящего критика. Но более неожиданная оппозиция явилась со сто­роны товарища министра просвещения барона Николаи. Заслужи­вает внимания замечание последнего, что «административно-карательная цензура... несравненно более заражена произволом, нежели предупредительная цензура, ибо наказывает за вину, не предусмотренную никаким положительным законом, что она де­лается не чем иным, как орудием политическим в руках власти по­давляющей, но не руководящей». Этого было достаточно, чтобы также и Головнин нашел, что проект «проникнут каким-то враж­дебным литературе направлением», что он составлен «без надле­жащего хладнокровия и беспристрастия». Открещиваясь от инспированного им же самим проекта, Головнин докладывал Государю 10 декабря 1862 г., что «нельзя терять из виду, что литература есть результат и мерило просвещения страны, она должна пользовать­ся покровительством и поощрением». Ровно через месяц Головнин представил в Совет министров доклад о необходимости сосредо­точения всего управления делами печати в одном ведомстве, а именно министерстве внутренних дел. При этом он указывал, что министерство народного просвещения «обязано содействовать дви­жению вперед науки по всем отраслям оной, а для того необходима свобода анализа», что каждый цензор министерства просвещения «непременно подчиняется общему направлению, а это общее на­правление есть направление более снисходительное, которое стремится к тому, чтобы дать более простора печатному слову». Предположе­ния Головнина тогда же удостоились Высочайшего утверждения.

14 января 1863 г. последовал указ о составлении новой комис­сии для выработки цензурного устава. В нее вошли Никитенко, Ржевский, Фукс, Гиляров-Платонов, профессор Андреевский, Фе­октистов, Погорельский и Бычков. Занятия новой комиссии «Биб­лиотека для чтения» напутствовала следующими глубокими заме­чаниями: «Уменьшение цензорского и вообще цензурного про­извола невозможно; он может быть или полным, или сполна уничтоженным». Последовавшие вскоре события, как польское вос­стание, крестьянские беспорядки и другие, развязали руки мини­стру внутренних дел Валуеву. Новый шеф печати 12 мая получил право по своему личному усмотрению прекращать печатание в пе­риодических изданиях частных объявлений на время от двух до восьми месяцев. Через несколько дней в зависимость от его усмот­рения было поставлено право редакции на получение без цензуры заграничных периодических изданий. В начале июня подверглись прекращению «Время» и «Современное Слово». Черные тяжелые тучи опускались все ниже и ниже. В конце следующего месяца (29 июля) Валуев издал наставление цензурному ведомству отно­сительно печати, заключающей обличительное направление и из­ложение преимуществ представительного образа правления, а также известия о польской революционной партии. Этим наставлением указанные вопросы совершенно снимались с очереди обсуждения.

Комиссия 14 января собралась на первое заседание в годовщи­ну освобождения крестьян и в течение последующих тридцати дней закончила свои работы. В основание своих трудов она положила соображения комиссии князя Оболенского о невозможности ба­зировать новый закон на системе предварительной цензуры и не­обходимости переходных мер к судебно-карательной цензуре. Из отзывов на ее проект заслуживают особенного внимания прислан­ные министром народного просвещения Головниным и главноуп­равляющим Вторым отделением собственной Е. И. В. [Отделением Собственной Его Императорского Величества. — Прим. ред. ]Кан­целярией бароном Корфом. Первый писал, между прочим: «В но­вом уставе система административных взысканий является пере­ходной мерой, опыт убеждает, что, подобно предварительной цен­зуре, она возбуждает в обществе то раздражение, тот дух упорной и даже преднамеренной оппозиции, устранение которых должно иметь преимущественно в виду. Не достигая, следовательно, цели, как переходная мера, административные предостережения созда­ют много важных неудобств для правительства: при существую­щем порядке цензор не допускает появления в свет вредной статьи, а как действия цензора, так и статья, подвергнувшаяся зап­рещению, становятся известны лишь весьма ограниченному кружку лиц. При системе же взысканий, административная кара постигает статью уже тогда, когда она вышла в публику; взыскание не ос­лабляет произведенного ею впечатления, напротив, внимание пуб­лики еще более привлекается к ней, и она получает такое значе­ние, на которое часто не имела никакого права. Публика стано­вится в таких случаях как бы судьей между правительством и журналистикой и принимает, почти всегда, сторону последней... Если бы даже существовала у нас система административных пре­достережений, то ради ограждения интересов и достоинства пра­вительства нужно было бы стремиться к ее отменению». По друго­му крупному вопросу он писал: «Проект устава постановляет, что после двух предостережений третье влечет за собой прекращение периодического издания. Подобное лишение административным путем права собственности не замедлит, мне кажется, возбудить сильное неудовольствие в литературе. Журнальная собственность представляет иногда значительную ценность — плод неусыпных стараний и таланта ее владельца; на журнал или газету затрачивают­ся нередко обширные капиталы, и было бы жестоко лишить этой собственности простым административным решением владельца журнала, который, быть может, вовсе не участвует в редакции, а равно и его наследников». Головнин высказался решительно за от­мену предварительной цензуры и за систему судебных взысканий. Не менее тяжелые удары наносило проекту Валуева заключе­ние барона Корфа. «Как в крепостном праве, — писал он, — по вековой к нему привычке многие видели основание стойкости нашего государственного организма, и мысль об упразднении его возбуждала чувство безотчетного страха. Так и цензура глубоко врос­ла в наши обычаи». Оценивая значение цензуры, Корф устанавли­вает полную ее бесцельность, так как «история представляет не один пример самого крайнего умственного разврата в обществе при строжайших цензурных преследованиях». Кроме того, цензура, по его мнению, «лишает правительство драгоценной помощи и под­держки в исполнении лежащих на нем громадных обязанностей», так как «этой помощи можно ожидать лишь от печати свободной, откровенно выражающей действительные мысли и чувства обще­ства; если же печати дозволено говорить единственно то, что соглас­но с видами и намерениями правительства в данную минуту, то она, очевидно, не в состоянии высказать ему ничего нового и не спасет ни от одного ложного шага». Он ставит вполне правильный вопрос: «Есть ли основание думать, чтоб у нас одних успешно совершались законодательные преобразования, искусно действовала администрация, правильно производился суд, развивались и при­носили желаемый плод вновь создаваемые общественные учрежде­ния, без той помощи и поддержки, которую они повсюду находят себе в свободном общественном мнении?» В проекте Валуева он уви­дел «скорее лишь исправленное изложение действующих ныне по­становлений, чем закон в самом деле новый... Предварительная цен­зура представляется в этом проекте преобладающей». Относительно проектированных административных взысканий он выразился, что проект «прибавляет новую язву». Что касается требования денежных залогов с издателей, то Корф откровенно подчеркнул их всегдаш­нюю цель: «Остановить распространение периодической прессы и сделать ее достоянием только одной части населения».

Приведенные отзывы Головнина и барона Корфа тем более интересны, что десять лет тому назад оба они стояли на противо­положной точке зрения. Добавим, что министр юстиции Замятин также высказался категорически против права предостережений и нарушения права собственности путем административного распо­ряжения. Тем не менее, несмотря на недостатки проекта, указан­ные авторитетными лицами, 16 января 1865 г. Валуев внес его в Государственный Совет. Под влиянием Н. А. Милютина в общем собрании Государственного Совета 22 февраля было отклонено предположение о проведении закона по делам печати и решено ограничиться временными дополнениями и изменениями в старом цензурном уставе. 24 марта состоялось второе общее собрание Го­сударственного Совета, на котором была выработана окончатель­ная редакция временных правил, Высочайше утвержденных 6 ап­реля 1865 г. С этих пор положительное законодательство о печати стало представлять из себя композицию из закона 1828 г., «Вре­менных правил» 12 мая 1862 г. и Высочайше утвержденного мне­ния Государственного Совета и указа Сенату 6 апреля 1865 г. Кро­ме того, осталось в силе множество партикулярных распоряже­ний, изданных по случайным поводам и различным целям.

С целью «дать отечественной печати возможность облегчения и удобства» при переходном положении судебной части и «впредь до дальнейших указаний опыта» законом 1865 г. цензура была оконча­тельно изъята из ведения министерства народного просвещения. Заведование делами цензуры и печати вообще сосредоточилось при министерстве внутренних дел, во вновь учрежденном Главном уп­равлении, куда вошли: начальник Главного управления, особые цензоры драматических произведений и чиновники особых пору­чений. При Главном управлении должен был состоять из просве­щенных лиц Совет в виде совещательного органа на общих осно­ваниях о советах министров. Со времени опубликования закона от предварительной цензуры освобождались все издания, выходившие в обеих столицах — повременные, по заявлению их издателей; из отдельных же — оригинальные сочинения объемом не менее 10 пе­чатных листов и переводные не менее 20 печатных листов. Кроме того, повсеместно снималась предварительная цензура с изданий правительственных, ученых и общественных учреждений, всех изда­ний на классических языках и переводах с них, а также чертежей, планов и карт.

В отношении регламентации повременной прессы были при­менены условия, заимствованные из французского закона 9 июня 1819 г. Право на подобное издание ставилось в зависимость от раз­решения министра внутренних дел, который по личному усмотре­нию мог освободить от предварительной цензуры или нет. Каждый издатель обязан заявить о названии издания, своей личности, ме­стожительстве, типографии, где будет печататься оно, и т.д. Как и по французскому закону 1852 г., издателями периодических изда­ний должен представляться залог: для ежедневных в размере 5000 рублей и остальных — 2500 рублей. От внесения залога осво­бождены издания правительственные, ученые, хозяйственные и подцензурные. Издания, выходящие не менее одного раза в неде­лю, представляют установленное число экземпляров в местную цензуру, приступая к окончательному их напечатанию; если же издание выходит менее одного раза в неделю, то за 4 дня до рас­сылки подписчикам или выпуска в продажу. За правительственны­ми учреждениями и частными лицами установлено право на бес­платное помещение опровержений в изданиях, где были допуще­ны против них статьи и сообщения. Ответственность по нарушениям постановлений о печати возлагается на сочинителей, издателей, типографщиков, книгопродавцев и редакторов, смотря по степе­ни участия в преступлении. Наказание определяется судом. Впредь до введения судебных уставов 20 ноября 1864 г. судебные дела о печати ведались в особых присутствиях уголовной палаты и в апел­ляционном порядке поступали в Сенат.

Административные взыскания, по закону 1865 г., состояли в праве министра внутренних дел делать повременным изданиям предостережения, с указанием статьи, подавшей к сему повод. После третьего предостережения министр внутренних дел мог при­остановить издание на срок до 6 месяцев. Если же он находил не­обходимым совершенно прекратить издание, то входил об этом с представлением в 1-й департамент Сената. С целью предупрежде­ния злоупотреблений печатью типографский промысел был под­чинен строгому разностороннему надзору. То же произошло с кни­готорговлей, библиотеками и кабинетами для чтения.

V. Россия