Вопросы Жизни, Наши Дни, Наша Жизнь, Восход, Правда, Русская Жизнь

Вестник Фабричного Законодательства, Экономическая Газета, Хозяин». ^{[154] [35]}

К этому заявлению петербургских литераторов, сейчас по его опубликовании, присоединились редакции «Волжского Листка», «Костромского Листка», «Вестника Знания» и газеты «Недели». Представители саратовской печати 11 февраля 1905 г. по телеграфу заявили тайному советнику Кобеко о желательных реформах зако­нодательства о печати в следующей резолюции: «Редакторы, изда­тели и сотрудники саратовских периодических изданий, обсудив положение провинциальной печати, пришли к единогласному зак­лючению, что печать не может быть правдивой выразительницей разумных стремлений общества, пока не будут проведены в жизнь следующие положения: 1) отмена предварительной цензуры; 2) пол­ное устранение административных кар; 3) установление ответствен­ности только по суду присяжных; 4) устранение возможности прак­тикующего в настоящее время воздействия на печать со стороны местной администрации в форме применения исключительных мер к ее представителям (замечания, внушения, арест, высылка и т.п.); 5) неприкосновенность личности журналиста при исполнении им профессиональных обязанностей, особенно во время волнений, стачек и т.п.; 6) явочный порядок открытия изданий; 7) отмена регламентации программы изданий, их стоимости, срока выхода, состава редакций. По мнению собравшихся, некоторые из перечисленных положений могли бы быть осуществлены немедленно, до издания нового закона о печати, в виде временных мер, а имен­но: а) уравнение подцензурных провинциальных изданий с бес­цензурными столичными и некоторыми такими же провинциаль­ными; б) отмена всех временных правил и ограничительных цир­куляров, последовавших после издания закона о печати 1865 г.; в) ограждение провинциальных изданий от местных администра­тивных воздействий и ограждение личности журналиста при ис­полнении им профессиональных обязанностей. Подробное моти­вированное развитие указанных положений будет изложено в осо­бой записке, для поддержания которой мы, нижеподписавшиеся, просим ваше высокопревосходительство допустить к участию в со­вещании избранного нами представителя от саратовской печати» ^{[155] [36]}. 13 февраля состоялось постановление одесских литераторов, зая­вивших, что, для того чтобы «печать в России действительно мог­ла выполнять свое высокое предназначение и служить верной выразительницей народных нужд и потребностей, необходимо обес­печить за ней полную независимость и свободу от всякого административного воздействия, с подчинением ее исключитель­но компетенции суда присяжных. Создание такого независимого положения печати мы считаем возможным лишь при соответствен­ном изменении всех коренных основ нашей государственной жиз­ни в смысле обеспечения свободы личности, свободы слова, со­браний, союзов и духовной деятельности. Изменение же в этом духе основных условий нашего правопорядка возможно лишь при участии в законодательной работе свободно избранных представи­телей всех народностей России, созванных путем всеобщей, рав­ной, прямой и тайной подачи голосов» ^{[156] [37]}.

Итак, связь законодательства о печати без всяких обиняков была поставлена в зависимость от политической реформы. Что ранее подразумевалось, теперь было высказано вполне определенно. В многочисленных записках, направленных министру внутренних дел и председателю Комитета министров, свобода печати выставля­ется наряду с другими свободами, как, например, в записках гру­зин; инженеров; группы фабрикантов и заводчиков центрального района; общего собрания присяжных поверенных и их помощни­ков округа Харьковской, Московской, Одесской и Киевской су­дебных палат; железозаводчиков и уральских промышленников и заводчиков; камышинских обывателей; кассы взаимопомощи литераторов и ученых; союза инженеров и техников; сахарозаводчи­ков, деятелей по народному образованию; минского сельскохо­зяйственного общества; Пироговского съезда врачей; татар Казан­ской губернии; симбирского биржевого собрания; съезда ветери­наров; елизаветинского общества распространения грамотности и ремесел, екатеринославских приказчиков; екатеринославского юридического общества; томского юридического общества; обще­ства донских врачей; съезда агрономов и статистиков; бакинского отделения Императорского русского технического общества; могилевского общества сельского хозяйства; латышей; польской национально-демократической партии; общества витебских сельских хозяев; ставропольской городской думы; профессоров, препода­вателей и лаборантов Императорского Московского технического общества; костромского комитета торговли и мануфактур; союза Российских писателей; всероссийского союза учителей; всероссийс­кого съезда инженеров; союза железнодорожных служащих; курско­го общества содействия начальному образованию; киевского отделе­ния российского общества защиты женщин; эриванского городско­го управления; ковенской городской думы; кавказских мусульман; ветлужского уездного земского собрания; общества распростране­ния народного образования в Иркутской губернии; художников; ас­траханского литературно-драматического общества; витебского об­щества пособия бедным больным евреям; первого делегатского съезда инженеров и техников; Краснохолмской городской думы; курского юридического общества; тифлисской городской думы; вятской го­родской думы; сумских крестьян, жителей горбатовского уезда, об­щества взаимного вспомоществования учащих и учивших Костром­ской губернии; крестьян одесского уезда; 70 селений кирюшинской волости балахнинскогго уезда; вольно-экономического общества; членов пермской библиотеки имени Д. Д. Смышляева; съезда пред­ставителей городских общественных управлений; балашовского зем­ского собрания, новгородского губернского собрания и т.д. и т.д. ^{[157] [38]} Нет возможности перечислить всех учреждений, обществ, со­юзов и групп, от которых последовали заявления о необходимости правового строя вообще и свободы печати — в частности. В силу Высочайшего указа 18 февраля 1905 г. на Совет министров было возложено рассмотрение поступающих «от частных лиц и учреж­дений видов и предположений по вопросам, касающимся усовер­шенствования государственного благоустройства и улучшения на­родного благосостояния». Указ этот до некоторой степени облег­чил возможность широких освободительных организаций. Но не этой отдушине возможно было спасти Россию от последствий вы­сокого давления бесславных поражений на Дальнем Востоке, за­бастовок, аграрных беспорядков, политических убийств и ничем не оправдываемых нападений войсковых частей на мирное населе­ние. Бюрократия все еще не отдавала себе отчета в истинном поло­жении страны. Она рассчитывала, по-видимому, с одной сторо­ны, на силу штыков, с другой — на силу намордника. Главное управление по делам печати усиленно принялось подрумянивать действительность при помощи запретительных циркуляров. С этой целью предписывалось: 23 апреля «не допускать в течение 3 меся­цев оглашения или обсуждения в печати каких-либо известий ка­сательно собравшегося в Москве съезда земских деятелей, а также всякого рода вызванных этим съездом адресов, телеграмм и поста­новлений»; 5 мая «не допускать в течение 6 месяцев оглашения в печати каких-либо сообщений или суждений по поводу имевшего быть опубликованным в «Правительственном Вестнике» 8 мая сего года Высочайшего приказа относительно капитана второго ранга Кладо»; 23 мая «не допускать в печати никаких сведений о пред­стоящем в Москве общеземском съезде и съезде городских представителей, а также никаких статей по этому предмету»; 25 мая «подтверждено требование представлять на разрешение полицейс­кой власти все статьи, заметки и известия, касающиеся стачек, беспорядков и других нарушений скопом общественного порядка и спокойствия»; 26 мая «не допускать каких-либо извлечений и сведений из изданного на правах рукописи и потому не подлежа­щего оглашению и распространению сборника документов по пе­реговорам с Японией 1903-1904 гг., а равно каких-либо суждений по сему предмету». Далее, «не допускать в печати, без особого на то каждый раз позволения местной администрации, никаких све­дений, статей и заметок о неразрешенных правительством всякого рода съездах, союзах и собраниях».

12 июня 1905 г. Главное управление по делам печати объявило редакторам повременных изданий, что всякого рода статьи и изве­стия о внутренней жизни отдельных войсковых сухопутных и мор­ских частей, впредь до окончания военных действий, могут появляться в печати не иначе, как по получении предварительного на то разрешения специальной военной цензуры. Это требование было подтверждено в том же году 4 июля, причем цензорам по­временных изданий вменялось в обязанность не пропускать в печати всякого рода известий о стачках, забастовках и массовых прекраще­ниях работ или занятий, а также о массовых предъявлениях всякого рода требований, об аграрном движении, о массовых сопротивле­ниях властям и насильственных действиях против них, а также о деятельности властей по предупреждению и прекращению беспо­рядков. Воспрещено опубликовывать без разрешения министра внут­ренних дел содержание и текст всеподданнейших адресов, петиций и записок. Воспрещено оглашение в печати резолюций и постанов­лений всякого рода неразрешенных собраний, съездов и союзов; воспрещены к печатанию статьи, касающиеся изменения основных законов, доказывающие умышленное затягивание правительством обещанной реформы или бесцельность и ненужность ее.

Как ни старалась бюрократия усыпить сознание встревожен­ного, натерпевшегося населения, ей это не удавалось. События начинали приобретать неудержимо-стихийный ход. При зареве по­жаров и при повсеместных крупных экономических потрясениях в тайниках петербургских канцелярий было выработано положение 6 августа [1905 г. — Прим. ред. ]о Государственной Думе. Это поло­жение было первым официальным ударом по старому приказному строю, но об умиротворении не могло быть и речи. Дума, постро­енная на представительстве имуществ и подборе наименее созна­тельных элементов населения, Дума, лишенная законодательной власти и действительного контроля над действиями администра­ции, тем более не могла дать стране мира, что эта самая админи­страция, со времени указа 12 декабря 1904 г., с небывалой по­спешностью облекалась все новыми и новыми полномочиями, в корне подрывавшими всякое доверие к искренности правитель­ственных начинаний. В указе 12 декабря говорилось об обеспече­нии законности и в то же время принимались всевозможные меры к явному изгнанию законности из управления. Так, вопреки указу 12 декабря и Высочайше утвержденному мнению Комитета ми­нистров по пункту 1 этого указа, помимо Государственного Сове­та, состоялись следующие, весьма важные законы: 11 января об учреждении С.-Петербургского генерал-губернаторства; 30 мар­та — об упразднении особого совещания о нуждах сельскохозяй­ственной промышленности; 10 апреля — об имущественной от­ветственности сельских обществ и селений за участие членов их в аграрных беспорядках; 3 и 22 мая — об учреждении на Кавказе должности заведующего полицией и о расширении прав Кавказс­кого наместника; 21 мая — о правах и обязанностях товарища министра внутренних дел, заведующего полицией (в силу этого закона возникла диктатура генерал-майора Трепова); 6 июня — об учреждении комитета по земельным делам и о преобразовании министерства земледелия и государственных имуществ в Главное управление землеустройства; 9 июня — об учреждении положе­ния о Совете государственной обороны и преобразовании воен­ного министерства.

Допуская вне законного порядка столь существенную ломку в высших государственных учреждениях, правительство не отказа­лось и от другого внезаконного средства управления — усиленной охраны, резко и весьма справедливо осужденной даже положени­ем Комитета министров. Положение об усиленной охране, в пол­ном объеме или отчасти, с 31 декабря 1904 г. по 25 июля 1905 г. было введено в 48 губерниях, уездах и городах. Но, кроме этого, с 21 февраля 1905 г. по 4 сентября того же года в 23 пунктах (уездах и городах) было введено военное положение, которое, на основа­нии статьи 1 Правил о местностях, объявляемых состоящими на военном положении, может быть вводимо только в местностях, входящих «в район театра военных действий». Какие же «военные действия» происходили за это время в Кутаисской, Бакинской, Тифлисской, Курляндской губерниях или в городах: Баку, Лодзи, Одессе, Эривани, Севастополе, Николаеве, Иваново-Вознессенске и т.д.? Всем известно, что в этих местностях войсками расстре­ливалось на улицах мирное безоружное население, с вопиющим нарушением общих и специальных уголовных узаконений воен­ными судами приговаривались к смертной казни даже несовер­шеннолетние, которым не давали не только помилования, но от­казывали в праве на подачу кассационной жалобы. Это весьма из­вестно, но ведь не такое военное положение предусмотрено законом. Ответом на войну, объявленную бюрократией народу, была почти всеобщая политическая забастовка. В ужасный день 9 ян­варя 1905 г. в самых умеренных партиях была убита надежда на выход из бесправного положения при помощи обращения к влас­ти, и спустя девять месяцев рабочая масса, организованная неиз­вестным комитетом и поддержанная сочувствием широких кругов населения, выступила с решительным требованием политической реформы. Манифестом 17 октября в общих чертах была объявлена реформа. И то светлое, что бесспорно заключалось в основах возве­щенной реформы, было омрачено насилиями администрации. Как бы сметаемая со своего старого поста, администрация ознамено­вала день рождения нового порядка кровавой расправой с мир­ным населением, пользуясь при этом и военными командами, и организованными шайками черной сотни, и священниками-провокаторами, и племенной рознью, и другими в этом роде давно практиковавшимися средствами.

Не приходится удивляться, что в удушливой атмосфере собы­тий 1905 г. положение печати не соответствовало призванию «быть правдивой выразительницей разумных стремлений на пользу Рос­сии». В течение этого периода бесконечных комиссий и неустанно­го заштопывания обветшавшего кафтана русской государственности на печать сыпались безостановочные кары. Печатание объявле­ний было воспрещено «Саратовскому Дневнику». Розничная про­дажа была воспрещена: «Русским Ведомостям», «Руси», «Вечер­ней Почте», «Русскому Слову», «Новостям» и «Слову». Предосте­режения были сделаны: в первый раз — «Вечерней Почте», «Русскому Слову», «Русским Ведомостям» и «Новостям»; во вто­рой раз — «Нашей Жизни» и третье предостережение с приоста­новкой на три месяца — «Нашей Жизни» и «Нашим Дням». При­остановлены были: «Biorneborg Tidning» — на три месяца, «Ново­сти» и «Karjala» — на два месяца, «Русь», «Вечерняя Почта», «Слово» и «Русское Дело» — на один месяц и «Peterburgas Avises» — на неопределенное время. Из провинциальных изданий были приостановлены: «Южное Обозрение» — на восемь дней, «Южное Слово», «Бакинские Известия», «Ежедневный Курьер», «Лодзинский Листок» и «Крым» — на неопределенное время и «Никольск-Уссурийский Листок» — на три месяца. Совсем был закрыт иллю­стрированный журнал «Зритель». Кроме того, в отдельных местно­стях, например Одессе, в Харьковской и Черниговской губерниях, во Владикавказе, воспрещалась розничная продажа номеров газет: «Сына Отечества», «Нашей Жизни» и «Новостей» — или же про­изводилась насильственная выемка их. О деятельности цензурной вакханалии дают представление нижеследующие сообщения: «Харь­ковскому Листку» цензор воспрещал делать перепечатки из «Гу­бернских Ведомостей»; типографии «Южного Слова» не разреша­лось печатание телеграмм Петербургского Агентства о мобилиза­ции; «Самарская Газета», по цензурным условиям, не могла поместить окончания статьи «Союз сельскохозяйственных рабочих в Северной Италии». В июльскую книжку «Русской Старины» не попали «Записки Н. Г. Залесова»; «Вестник Новгородского Зем­ства», по независящим от редакции обстоятельствам, вышел с опоз­данием, причем в запоздавшем № 13 не могли быть помещены статьи: «Несколько слов о крестьянских нуждах» и «Обзор печа­ти», а также ответы на вопросы крестьян о том, что такое бюрок­ратия, интеллигенция, буржуазия, пролетарий, консерватор, ли­берал, народник, социалист, революционер, демократ. Редакция «Сибирского Листка» поместила в черной рамке такое обращение к читателю: «Находя чрезвычайно важным освещение вопроса о земстве в Сибири, мы намерены были привести в подлиннике или более или менее подробной передаче наиболее выдающиеся рабо­ты в этой области, но, к сожалению, по независящим от редак­ции обстоятельствам, мы лишены возможности сделать это». Та же редакция усиленно заполняла места, вычеркнутые цензурой, ги­гантской галошей, рекламой резиновой мануфактуры. Некоторые газеты в подобных случаях заполняли целые столбцы известным обращением Государя к литераторам: «Говорить только правду». Другие же — своими объявлениями о подписке. В латышской газете «Дневной Листок» не была разрешена повесть Куприна «Поеди­нок». В одесских газетах цензурой не были пропущены статьи об избирательном праве в связи с обсуждением акта 6 августа. Томс­кий цензор не пропустил речи Государя 21 июня, обращенной к депутации графа Шереметева. «В Харьковском Листке» не были пропущены статьи об учреждении Государственной Думы и обзор отзывов русской печати о созыве народных представителей. В «Ко­стромском Листке» цензором не пропущены известия о поведе­нии расквартированных казаков, об аграрных беспорядках, эпи­демии брюшного тифа, освобождении японцами сахалинского ссыльнопоселенца Тригони и т.д. В «Южном Крае» цензор не раз­решил печатание объявления о продаже пропущенной цензурою книги профессора Гредескула «Марксизм и идеализм». В «Вестнике Новгородского Земства» было зачеркнуто воззвание общеземской организации о голоде. Из первых номеров газеты «Полтавщины», во главе которой стоит В. Г. Короленко, цензурой было выброшено 1300 строк, а журнала «Русский Рабочий» — большая часть мате­риала. Из октябрьской книжки «С.-Петербургского Земского Вес­тника» было вырезано 20 страниц. Февральская книжка «Мира Божьего» вышла без внутреннего обозрения и статей по текущим вопросам. Такая же участь постигла январскую книжку московско­го журнала «Правда». Июньская и июльская книжки «Русской Мысли» были задержаны, но, характерно для цензорского произ­вола, что после поездки редактора в С.-Петербург целиком были разрешены к выпуску. Первые три номера «Московской Недели», во главе которой стоял незабвенный князь С. Н. Трубецкой, были арестованы. Номера 2, 3 и 4 журнала «Общества врачей в память Пирогова» были задержаны. То же случилось с 3 и 4 выпусками «Записок Московского отделения Императорского русского тех­нического общества».

Вследствие гонения местной цензуры на печать, издания «Севе­ро-западное Слово», «Тамбовский Голос», «Медицинская Беседа» и «Московская Неделя» вынуждены были приостановиться до улуч­шения цензурных условий, которые, по-видимому, нисколько не стесняли органы Шарапова, Берга, Грингмута и других организато­ров избиения интеллигенции, учащейся молодежи, евреев, армян и пр. Даже «прокламации», составленные в этом духе, пользовались покровительством цензуры. Так, свободно распространялись листки «Бессарабской Народной лиги», «Шереметьевского союза», «Народ­ного союза», «Московских соотечественников» и т.д.

В течение 1905 г. книгоиздательство испытывало такой же гнет цензуры, как и повременная печать. Цензурою были задержаны: «Исторические письма» Миртова в издании «Русского Богатства», «Экономическое учение Карла Маркса» К. Каутского в издании фирмы «Молот», «Воскресший Лазарь» — книга М. М. Гаккебуша по польскому вопросу, второй том сочинения Ф. Лассаля в изда­нии Глаголева, «Экономические очерки» А. Н. Баха, «Мертвецы Коммуны» А. Арну, «Промышленная жизнь в Англии XVIII и XIX веков» Д. Седого, «Общество будущего» А. Бебеля, «Всенарод­ное учредительное собрание» Ф. Дана, «Очерки по истории Герма­нии XIX века» А. К. Джилегова и т.д. В Костромской губернии, где открыто полицейские урядники занимались пропагандой избие­ния интеллигенции, губернатор Князев не постеснялся пригро­зить губернской земской управе закрытием санитарно-продовольственного пункта, если на нем будут продаваться издания «Донской Речи», так как эти издания хотя и пропущены цензурой, но не отвечают видам правительства. Подобное изъятие цензурных из­даний практиковалось то тут, то там и дополняло систему цензур­ных запрещений. Правительство торжественно обещало земским учреждениям необходимую самостоятельность, и несмотря на это казанскому земству было не разрешено издание «Казанской Земс­кой Газеты» и оставлено без удовлетворения вторичное ходатай­ство московской губернской управы о разрешении издания цент­рального печатного земского органа. Правительство торжественно обещало устранить ограничительные узаконения относительно «инородцев и уроженцев отдельных местностей», и тем не менее последовали отказы на ходатайства: о переводе Корана на грузин­ский язык, о переводе Евангелия на малорусский язык, о разре­шении Гашид-беку Измайлову издавать в Тифлисе газету «Новое Время» на азербайджанском наречии, Мамед-Аге Мустафе-Али-оглы-Великову издавать газету на турецко-азербайджанском наре­чии, доктору Липе издавать для народа популярно-медицинскую газету «Лекарский Порадник».

Неискренность правительственных обещаний подтвердилась, между прочим, и тем, что простой вопрос о свободе печати, раз­решимый в одно заседание, в комиссии Кобеко угрожал превра­титься в неразрешимую проблему. После ничтожного облегчения печати по положению Комитета министров, о чем уже было упо­мянуто выше, последовало Высочайше утвержденное 23 мая 1905 г. мнение Государственного Совета, в силу которого, во-первых, издателям и редакторам газет и журналов, подвергнутых, вслед­ствие троекратного предостережения, временной приостановке, разрешено в продолжение приостановки выдавать подписчикам издания, выпускаемые другими лицами; во-вторых, прежде тре­бовавшееся согласие губернатора на передачу от одного издателя к другому повременного листка объявлений заменено простым уве­домлением губернатора; в-третьих, министру внутренних дел пре­доставлено, в видах ограждения общественного порядка, входить в Сенат (по 1-му департаменту) с представлениями о прекраще­нии повременного издания, подлежащего предварительной цензуре или изъятого из нее, хотя бы ему не было сделано ни одного предосте­режения, и одновременно с таким представлением приостанавли­вать издание собственной властью впредь до воспоследования ре­шения Сената; в-четвертых, у министра внутренних дел было от­нято право прекращать подцензурные издания сроком до 8 месяцев и, в-пятых, коллегия из министров внутренних дел, народного просвещения и юстиции, обер-прокурора Святейшего Синода и представителя заинтересованного ведомства была лишена права приостановки всех вообще повременных изданий. Льготы, предос­тавленные первым и вторым пунктами, очевидны по своей нич­тожности без всяких комментариев. Пункты четвертый и пятый являются отменою статей 148 и 154 Устава о цензуре и печати как логическое последствие пункта пятого, который и составляет, соб­ственно говоря, сущность узаконения. Останавливаясь на этой сущ­ности, нельзя не признать, что, при медленности разбирательства дел в Сенате, при полной неудовлетворительности процедуры в первом департаменте и при фактической безответственности у нас администрации, замена коллегиального приостановления повре­менного издания единоличным усмотрением министра внутрен­них дел нисколько не улучшила положение печати. Однако и пос­ле этого узаконения прошло около пяти месяцев, а разгром прес­сы все продолжался, пока, наконец, над морем крови и грудою трупов не вознесся манифест 17 октября. Первым же пунктом ма­нифеста населению были дарованы «незыблемые основы граждан­ской свободы на началах действительной неприкосновенности лич­ности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Мы видели, что не раз нарушались хорошо разработанные конституции, мани­фест же не конституция, и из него легко выкроить законы, нис­колько не соответствующие провозглашенным основам. Так, на­пример, уже случилось с манифестами 12 декабря 1904 г. и 18 фев­раля 1905 г. Да, наконец, и всеподданнейший доклад графа Витте, появившийся одновременно с манифестом, оставлял место для сомнений в искренности и прямоте намерений правительства. Тот же государственный деятель за несколько дней до манифеста зая­вил, что правительству никто не верит, так как оно всегда одною рукою отнимает то, что дает другою. Граф Витте был прав не только относительно прошлого, но оказался своего рода прорицате­лем будущего. В день объявления манифеста и в последующие за­тем дни в столицах и в провинции мирное население, доверчиво воспользовавшееся правом свободы собраний и слова, расстрели­валось так же, как и до манифеста. Характерно, что накануне 17 ок­тября шефом русской полиции генерал-майором Треповым был издан приказ разгонять сборища, не жалея боевых патронов. По­добный приказ был повторен и на другой день по объявлении граж­данской свободы. Проходили дни, число расстрелянных патронов увеличивалось, а вместе с тем возрастало и количество убитых и искалеченных, но об ответственности главного организатора этих преступлений и его сообщников не возникало никакой речи.

Циркулярным распоряжением Главного управления по делам печати от 19 октября, сообщенным губернаторам, цензурным ко­митетам и отдельным цензорам, было указано, что «цензурному ведомству в настоящее время надлежит прежде всего принять в основу своей деятельности к руководству наше уголовное законо­дательство, предусматривающее целый ряд преступлений, кото­рые могут быть совершаемы посредством печати, а также согласо­ванные с уголовными законами статьи Цензурного устава». Циркуляр обязывал цензоров «сообразоваться с новыми условиями, в которые поставлена печать и личным тактом и полным устране­нием каких-либо требований, не основанных на законе, избегать возможности всякого рода несправедливых нареканий». В случае появления в повременных изданиях статей, заключающих призна­ки преступления, цензорам вменялось, кроме сообщения об этом Главному управлению в порядке 1213 статьи Устава уголовного суда, безотлагательно доводить до сведения местного прокурорс­кого надзора, от которого будет зависеть возбуждение против ви­новных уголовного преследования на точном основании 297 ста­тьи Устава уголовного суда. Независимо от этого были объявлены отмененными все циркулярные распоряжения, изданные на осно­вании 140 статьи Устава о цензуре и печати. Следовательно, при­веденным циркуляром немного ограничивался произвол админи­страции, но, как справедливо было сказано в самом циркуляре, «впредь до издания закона все законоположения, определяющие деятельность учреждений и лиц цензурного ведомства, остаются в полной силе». Неизвестно, когда последовал бы новый закон о печати. Быть может, для выработки его потребовалось бы еще не менее 9 месяцев, как это случилось с комиссией Кобеко. Не веря больше в тех добрых улит, которые едут, но когда-то будут, деяте­ли печати судьбы последней взяли в свои руки. Петербургские га­зеты 22 октября вышли без представления в цензуру согласно решения союза для защиты свободы печати. В союз вошли следующие издания: «Новое Время», «Слово», «Новости», «Биржевые Ведомо­сти», «Русь», «Сын Отечества», «Наша Жизнь», «Русская Газета», «Петербургская Газета», «Петербургский Листок», «Свет», «St. Petersburger Zeitung», «Der Freund», «Das Leben», «St. Petersburger Herold», «Kraj», «Право», «Юрист», «Вестник Знания», «Неделя», «Зритель», «Исторический Вестник», «Журнал для всех». Союз для защиты свободы печати не ограничился бесцензурным выпуском газет, он заявил еще правительству о необходимости следующих мероприятий:. I. Издание нового закона на следующих основаниях:

1) явочный порядок для возникновения изданий и отмена залогов;

2) отмена предварительной (т.е. до напечатания) и запретительной (т.е. до выхода в свет) цензур; 3) ответственность за общие преступ­ления, совершенные путем печати, исключительно по суду, с под­судностью суду присяжных. П. Впредь до издания указанного выше общего закона установить: 1) отмену предварительной цензуры всех видов для всех повременных изданий, книг и брошюр на всех язы­ках; 2) отмену требования предъявлять в цензуру номера повремен­ных изданий ранее сдачи их на почту, а книг и брошюр — ранее выпуска их в свет; 3) отмену положения взысканий в администра­тивном порядке, а равно и задержание и воспрещение книг в том же порядке; 4) сложение всех ныне наложенных взысканий со всеми их последствиями; 5) отмену права администрации изымать из обсуж­дения те или иные вопросы. III. Не дожидаясь издания нового общего закона о печати, в самом непродолжительном времени ввести явоч­ную систему для открытия повременных изданий, вместо нынешней, концессионной. IV. Впредь до пересмотра уголовных законов о печати признать, что никто не может подлежать ответственности за самое содержание высказываемых им мнений, если только этим не совершается какого-либо общего преступления (оскорбления, нару­шения прав третьих лиц, призыва к преступлению, нарушения об­щественной нравственности и т.п.).

В Москве образовался подобный же союз, в который вошли представители повременных изданий, книгоиздательских фирм, союза типографских рабочих и общества деятелей печати. Москов­ские газеты, так же как и петербургские, были выпущены без пред­ставления в цензуру. Примеру обеих столиц последовали Саратов, Екатеринослав, Одесса и другие города.

Фактически печать освободилась от двухвекового рабства. Ос­тается добиться юридического освобождения. Им будет увенчано общее раскрепощение русской жизни. Разбросанную, разнопле­менную, разноверную, но свободную Русь ждет светлое будущее.