Фуко и возврат к Марксу

У меня нет возможности обсуждать здесь влияние работ Мар­кса на Фуко (в этом отношении интересен текст доклада «Ницше, Фрейд, Маркс», который Фуко сделал на конференции в Руаемо­не в 1964 г. и где он, в частности, подчеркивает, что эти три мыс­лителя «обосновали возможность новой герменевтики»). Но тезис Фуко был противоположен тезису о необходимости возвращения к истинному Марксу, выдвинутому Альтюссером, в частности в

двух его фундаментальных книгах «Pour Marx» и «Lire le Capi­tal». Фуко, поддерживая в этот период дружеские отношения с Альтюссером, тем не менее однозначно отвергает гипотезу, со­гласно которой реальный коммунизм якобы возник как следствие неправильной интерпретации Маркса. Он высмеивает ученых мужей, которые пытаются объяснить гулаг с помощью истории теории и от Сталина вернуться назад к Марксу как к корням соб­ственного генеалогического дерева (Dits et écrits... T. 3. P. 279). В частности, замечает Фуко, «замечательная во всех отношениях» статья Этьена Балибара (одного из первых учеников Альтюссера и его соратника по работе над книгой «Lire le Capital») о государ­стве у Маркса, опубликованная в 1972 г., не вызывает у него сво­им академизмом «ничего, кроме улыбки». С точки зрения Фуко, реальной задачей является анализ реального Советского государ­ства — такого, каким оно складывалось в ходе своей специфиче­ской истории. В более общей перспективе Фуко подчеркивает, что марксисты вообще не склонны заниматься историческими ис­следованиями, в частности в истории науки, поскольку они ока­зываются в плену собственных ограничений, налагаемых той или иной идеологической полемикой, как например та, которую вел Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме». Таким образом, Фуко отказывается разграничивать — и противопоставлять друг другу — теоретического Маркса и реальный коммунизм; социа­лизм — это реальность социалистических стран и ничто иное. Фуко в принципе не рассматривает отношения между теорией и практикой в понятиях, предлагаемых Альтюссером и его сторон­никами, которые стремятся найти причину практических ошибок в ошибках, совершенных в теории. Такой метод основан на идее некой изначально истинной теории, но при этом, в сущности, во­обще не ставится вопрос о самом статусе рациональности и исти­ны в марксизме. Но для Фуко основной проблемой является не отношение наука/идеология, но отношение власть/истина. Тем не менее Фуко не склонен выносить Марксу окончательный при­говор. Он отмечает (в 1981 г.), что в «Капитале» имеется «эскиз анализа, который можно считать историей технологии власти в том виде, в каком она может осуществляться в мастерских и на за­водах», и намечает продолжить подобный анализ в отношении сексуальности (Ibid. Т. 4. P. 189)¹⁰. А в 1982 г. Фуко прямо говорит, что «ленинизм и сталинизм ужаснули бы Маркса» (Ibid. Т. 4. Р. 778). В этом же году, определяя свой проект как попытку

анализа четырех техник «практического разума» (техники про­изводства, техники знаковых систем, техники власти, техники себя), он эксплицитно ссылается на «Капитал» Маркса, где про­слежена связь между «манипулированием объектами и господ­ством» («manipulation des objets et domination»), — поскольку лю­бая производственная техника требует «не просто практической пригодности, но особого отношения» и, следовательно, «измене­ния индивидуального поведения» (Ibid. Т. 4. Р. 785). Но в любом случае академизму, который требует возвращения к Марксу, Фуко противопоставляет императивы, вытекающие из сущности ремесла историка; тем не менее он относится к Марксу, как к од­ному из своих предшественников в его качестве историка техно­логий власти. Было бы ошибкой читать Маркса — того Маркса, о котором говорит Фуко,— как теоретика, предлагающего во всем искать социальный дуализм, построенный на двух категориях: класс господствующий/класс угнетенный (classe dominante/classe dominée) (Ibid. T. 4. P. 201)¹¹.

Отказ Фуко от коммунизма и от социализма не оставляет его тем не менее в одиночестве в левой части политического спектра общественной жизни Франции после 1969 г., когда Фуко возвра­щается во Францию из Туниса. На какое-то время (очень крат­кое) Фуко задерживается в университете Винсенн, представляю­щем собой в этот момент своеобразный микрокосм левых и край­не левых сил, затем его избирают в Коллеж де Франс. Но в тот же период Фуко одновременно руководит Группой информации о тюрьмах (Groupe Information Prison, GIP) — вместе с Пьером Видал-Наке и Жаном-Мари Доменашем¹² — и остается весьма близок к гошистскому движению «Гош Пролетариен», которое примет решение о самороспуске в 1974 г.

Фуко и гошисты*

Левые антикоммунистические силы после периода, который был подвергнут жесткой критике рядом крупных фигур — таких, например, как Сартр, — вновь стали важным фактором общест­венной жизни, в частности в связи с нежеланием КПФ осудить колониальные войны и ее нападками на внепарламентские поли-

* Гошисты, гошизм — от французского слова gauche — левый (прим. перев.).

тические движения конца 1960-х г., которые она обвиняла в «го­шизме», причем все это — на фоне практически безоговорочного оправдания и поддержки политики Советского Союза. Со своей стороны ряд крайне левых антипарламентских движений высту­пили в 1968 г.с предельно резкой критикой Советского Союза, которая многократно усилилась после вторжения Советских войск в Чехословакию в августе того же года. После 1968 г. между некоторыми из этих движений и КПФ развилась настоящая не­нависть, которая иногда принимала форму физических столкно­вений. После возвращения из Туниса, где Фуко провел 1968 г. и написал «Археологию знания», он сближается с «Гош Пролета­риен» — левым движением, которое активно критиковало КПФ, и таким образом поддерживает тесные отношения с рядом быв­ших выпускников Эколь Нормаль, которые основали журнал «Cahiers pour l'Analyse» и стали вскоре ядром кафедры психоана­лиза университета Винсенн. Следует иметь в виду политический контекст того периода: эта группа (которую иногда называли мао­истской) подхватывала обвинения, звучавшие в адрес Советского Союза со стороны Мао Дзедуна, рассматривая их как обличение империалистической сущности советской политики. Так было, в частности, с теми, кого называли «мао-спонтекс» («mao-spon­tex»), поскольку они были одновременно маоистами и «спонта­неистами» (в том смысле, в каком Ленин в «Что делать?» проти­вопоставляет друг другу революционных деятелей двух типов — «спонтанного» и «сознательного»); «мао-спонтекс» по-своему ин­терпретируют Китайскую культурную революцию, рассматривая ее как спонтанное возмущение Красной гвардии против Комму­нистической партии Китая, и провозглашают лозунг «Возмуще­ние — это разумно» («on a raison de se révolter»). И именно в среде этих интеллектуалов найдет многих своих наиболее ярких при­верженцев книга Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», француз­ский перевод которой выходит в 1974 г. (я имею в виду, в част­ности, Андре Глюксмана)¹³; эта книга, несомненно, повлияла на Фуко, даже если сам Фуко нигде прямо на нее не ссылается (об этом, в частности, свидетельствует появление в его тексте слова «ГУЛАГ», которое до публикации перевода книги Солженицына во французском языке не употреблялось.

В то же время критика в отношении Советского Союза продол­жала звучать со стороны некоторых левых движений — как внут­ри, так и вне Социалистической партии, в частности со стороны

движения, получившего название «Вторые левые». Наиболее из­вестным представителем этого движения был Мишель Рокар, а наи­более известным периодическим изданием, представлявшим его позицию, — еженедельник «Нувель Обсерватер». Фуко будет ре­гулярно публиковаться в этом издании (где публикуется также Сартр). Отмечу, что в одном из своих текстов, посвященном по­ложению в Польше и опубликованном в «Нувель Обсерватер» (декабрь 1981 г.), Фуко цитирует Ленина: «Чрезмерное великоду­шие пролетариата: вместо того чтобы уничтожить своих врагов, он пытается оказать на них моральное влияние». Цитата взята, очевидно, из текста, посвященного Парижской коммуне; Ленин неоднократно подчеркивал, что одна из основных ошибок комму­ны в том, что она недостаточно решительно действовала в воен­ном отношении. Но, с точки зрения такой логики, ситуация в Польше в 1981 г. представляет собой абсолютный и весьма мрач­ный парадокс: генерал Ярузельский руководит военной диктату­рой, пришедшей на смену коммунистической партии, ряды кото­рой катастрофически поредели в результате активных действий рабочего движения. За несколько лет до этого в том же «Нувель Обсерватер», в мае 1977 г., Фуко публикует более чем положитель­ную рецензию на книгу философа Андре Глюксмана «Les Maîtres penseurs». В этом тексте Фуко говорит о «холокосте, порожден­ном эпохой Гитлера и Сталина», и полагает, что предшествен­никами этой страшной практики можно считать колониальные формы геноцида, образующие промежуточное звено между со­временным холокостом и массовым уничтожением людей в пе­риод наполеоновских войн (см.: Dits et écrits... T. 3. P. 279. 1977).

Именно после этих событий 1981 г. Фуко сблизится с CFDT — профсоюзом, конкурирующим с другим профсоюзом, CGT (этот профсоюз полностью подконтролен КПФ); политическая пози­ция CFDT хорошо выражается в ее постоянных апелляциях к принципу самоуправления, который, естественно, прямо проти­воречит принципам ленинистской идеологии, провозглашаемым блоком КПФ—CGT. После смерти Фуко CFDT опубликует специальную книгу, посвященную Фуко, с обращением Эдмона Мэра, который в тот момент был лидером этого профсоюза.

Таким образом, можно сказать, что постепенная потеря пре­стижа КПФ и ослабление мифа «Советский Союз — рай для тру­дящихся» в период от «заговора белых халатов» в 1953 г. до объ­явления военного положения в Польше в 1981 г. образуют своего

рода политический фон, на котором развивается творчество Фу­ко. Но следует остановиться более подробно на еще одном, важ­нейшем политическом событии, на которое сам Фуко указывает как на первоисток своего интереса к проблеме власти — интереса, который он рассматривает как единую основу своей исследова­тельской деятельности.