Гедонистический дискурс акцентировал место удовольствия в сфере сексуальности и открыл пространство для его вербализации в публичной сфере и во взаимодействиях. Удовольствие стало ожидаемым, желаемым и принудительным. Телесное удовольствие выступает в качестве той референции, относительно которой на уровне индивидуального опыта меряется нормальность/ненормальность, удачность/неудачность сексуальной жизни. Желаемой и ожидаемой становится и вербализация сексуальности, «говорение» о сексе. Интерпретация сексуальности включает данные системы референций, по отношению к которым происходит переоценка индивидуального опыта.
На уровне индивидуального опыта публичные дискурсы о сексуальности, возможности образования и рефлексивной коммуникации в одних случаях воспринимаются как способы преодоления репрессированной в советское время сексуальности, в других — как принуждение, обесценивающее личный уникальный опыт. Одновременно формируются средства новых репрезентаций, новых интерпретаций женского сексуального опыта.
Интерпретация сексуальности и удовольствий, получаемых женщиной в сексуальной жизни, зависит от способа репрезентации гендерной идентичности. Идентичности «асексуальной матери» и «влюбленной женщины» строятся в сексуальной сфере через объектную позицию, в которой удовольствие либо отсутствует, либо связывается с действиями мужчины (партнера).
При идентификации женщины как «сексуально востребованной» категория «(морального) удовлетворения» непосредственно связывается с категорией «мужского желания». Изменения сексуальности в направлении либерализации в таких случаях остаются либо неосуществимыми, либо зависимыми от мужского «взгляда» и действия. Женщина, которая оценивает свою сексуальность как репрессированную, может следовать рекомендациям дискурса либерализации (образования, воспитания, раскрепощения) только при наличии «посредника» (мужчины).
Идентичность «желающей женщины» строится, балансируя между объектной и субъектной позицией. Это позволяет сексуальности «раскрепощаться», однако идентичность теряет устойчивость. В позиции объекта женщина не может проявлять активность и репрезентировать автономную сексуальность, в позиции субъекта для нее возникает угроза коммуникации и целостности гендерной идентичности.
Идентичность «женщины-подруги» в сексуальной сфере также может включать раскрепощение сексуальности на уровне индивидуального опыта, однако это происходит не в репрезентации собственной сексуальности, а посредством установления связи между категорией «удовольствия» и контекстом, в котором определяется положение «пары» (категории «мы»).
Итак, либерализация сексуальности на уровне индивидуального опыта, так же как и в теоретических дискурсах, воспринимается, с одной стороны, как необходимая для раскрепощения женской сексуальности, которая сопряжена с особыми женскими
депривациями. С другой стороны, «принудительность» раскрепощения для женщины — иная по сравнению с мужской, так как она либо связывается с действием и желанием посредника, либо несет в себе потенциальную угрозу для женской идентичности.
Либеральный дискурс заявляет о себе как гендерно-нейтральный, разрешая женщине раскрепощать сексуальность и, говоря словами Фуко, принуждая их к этому11. Однако в таком случае дискурс обращается к абстрактной женщине, поскольку ни одна из реконструированных гендерных идентичностей не является его прямым адресатом.
Анализ сексуальности на уровне индивидуального опыта показывает, что женская идентичность остается когерентной только при наличии в ней качеств объектности — описываемых в терминах пассивности, зависимости, безответственности, некомпетентности и пр. Средства сексуальной идентификации женщины формируются в зависимости от «взгляда» и оценки значимого Другого (мужчины). Таким образом, возникает конгруэнтность либерального дискурса, по существу, обращающегося к мужчине как субъекту желания, а к женщине — как объекту, и интерпретации базовой идентичности «сексуально востребованной (желаемой) женщины» на уровне индивидуального опыта.
Гендерная нейтральность оборачивается вполне традиционной интерпретацией женской идентичности12, что одновременно, по мнению некоторых феминистских исследователей, позволяет женщине «ускользать» от тотального дискурсивного контроля над сексуальностью.
Примечания
1 6 биографий женщин 57—63 лет, 1934—1940 гг. рожд.; 10 биографий женщин 32—48 лет, 1949—1965 гг. рожд.; 9 биографий женщин в возрасте 22—31 год, 1966—1975 гг. рожд.
2Дискурсы о сексуальности, разумеется, не исчерпываются двумя вышеперечисленными. Однако они настолько мало исследованы, что говорить о какой-либо исчерпывающей картине в настоящее время не приходится. Мне известно только одно исследование — Е. Омельченко (Омельченко, 1999), показывающее различия дискурсов о сексуальности трех молодежных журналов, в том числе репрезентирующих «новые» интерпре-
тации сексуальности (гомосексуальность, бисексуальность). В данном исследовании они не обсуждаются, поскольку не являются базовыми компонентами идентичности, реконструируемой на основании биографического материала.
3 Данный дискурс выступает преемником советского в отношении семьи как базовой формы идеологии гендерных отношений (см., например: Тартаковская, 2000).
4 Дифференциация данных оценок наиболее отчетливо проявилась при ответе на вопрос «Как Вы относитесь к высказыванию о том, что в СССР не было секса», который был включен в путеводитель интервью.
5 В рассказах о сексуальном дебюте — дефлорации — сексуальное желание у женщин презентируется крайне редко, телесное удовольствие всегда отсутствует, в ситуации взаимодействия женщина всегда пассивна (Яргомская, 2000).
6 Как показала в своем исследовании Ю. Зеликова, отчуждение тела производится и воспроизводится в родительской и супружеской семьях, когда главным референтным образом становится образ хорошо воспитанной, скромной женщины, хорошей хозяйки, несовместимый со свободным проявлением сексуальности (Зеликова, 2000). Удовольствие оказывается противоречащим правильному «исполнению» женской роли.
7 Сравним данную ситуацию со следующим высказыванием: «Женщины притворяются, что переживают оргазм, даже во время оргазма. В рамках исторического понимания женщин как неспособных к оргазму, Ницше утверждает, что притворство является единственным сексуальным удовольствием женщин» (Г. Спивак,— цит. по: Лауретис, 2000. С. 369). Имитация может интерпретироваться как удовольствие.
8 В антропологическом исследовании обмена женщинами Г. Рубин пишет: «С точки зрения системы, нужна такая женская сексуальность, которая бы отвечала на желания других, а не такая, которая бы активно желала и искала ответа» (Рубин, 2000 С. 111).
9 Гомосексуальная идентичность является специальным предметом анализа. В корпусе данных текстов одна гомосексуальная биография и несколько гомосексуальных эпизодов показывают, однако, что базовые компоненты идентичности могут быть сохранены и при изменении «ориентации».
10 Фактор «запретности» повышает эротизм и в том случае, когда «запрет» наложен на конкретные отношения: «А вот эти
редкие очень как бы сексуальные связи с ним, они были настолько сильные... из-за запретности этих отношений» (22 года).
11 Морально-охранительный дискурс воспроизводит традиционные гендерные идентичности, в результате чего он оказывается адекватным опыту «женщины-матери» и «влюбленной женщины». Основными оппонентами в этом дискурсе становятся традиционные гендерные репрезентации: позитивная репрезентация женщины-матери и негативная женщины-сексуального объекта.
12 Е. Омельченко в исследовании российских медиа-дискурсов подростковой сексуальности показывает, что создаваемая в молодежном журнале «Ровесник» модель сексуальности, которая имеет образовательную направленность, воспроизводит традиционно-патриархальные конструкции мужественности и женственности (Омельченко, 1999).
Литература
Баллаева Е. Гендерная экспертиза законодательства РФ: репродуктивные права женщин в России. М.: МЦГИ, 1998.
Бежен А. Рационализация и демократизация сексуальности // Социология сексуальности (Антология) / Науч. ред. С. Голод. СПб.: ФИС РАН, 1997. Бовуар С., де. Второй пол. М: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.
Герасимова К. Вербализация сексуальности: разговоры о сексе с партнерами // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ / Под ред. В. Воронкова, Е. Здравомысловой. СПб.: ЦНСИ, 1997. Вып. 5. С. 104-110.
Голод С. Сексуальная эмансипация женщин и проблема Другого // Журн. социологии и социальн. антропологии. 1999. № 2. С. 105-114.
Голод С. Российские сексуальные стандарты и их транформации (вторая половина XX столетия) // Там же. 2000. № 2. С. 105-114.
Жеребкина И. Страсть: женское тело и женская сексуальность в России // Гендерн. исслед. 1998. № 1. С. 155-210.
Жеребкина И. Лиля Брик: женская сексуальность в эпоху сталинского террора // Там же. 1999. № 3. С. 187-213.
Жеребкина И. «Прочти мое желание...» Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000а.
Жеребкина И. Против западного феминизма: русская эмансипированная женщина Аполинария Суслова // Гендерн. исслед. 2000б. № 4. С. 189-108.
Зеликова Ю. Женское тело: отчуждение и запрет на удовольствие // Исследования сексуальности в современной России / Европ. ун-т в Санкт-Петербурге. СПб., 2001. (В печати).
Ионин Л. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М.: Логос, 2000.
Иригарэй Л. Пол, который не единичен // Гендерн. исслед. 1999. № 3. С. 64-70.
Кон И. Введение в сексологию. М: Медицина, 1988.
Кон И. Сексуальная культура в России: клубничка на березке. М: ОГИ, 1997.
Лауретис Т. Риторика насилия. Рассмотрение репрезентации и тендера // Антология гендерных исследований / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. Минск: Пропилеи, 2000. С. 347—372.
Омельченко Е. От пола к тендеру? Опыт анализа секс-дискурсов молодежных российских журналов // Женщина не существует: современные исследования полового различия. Сыктывкар: Сыктывкар. ун-т, 1999. С. 77-115.
Рубин Г. Размышляя о поле: заметки о радикальной теории сексуальных политик // Гендерн. исслед. 1999. № 3. С. 5—63.
Рубин Г. Обмен женщинами. Заметки о «политической экономии» пола // Хрестоматия феминистских текстов / Пер.; Под ред. Е. Здравомысловой, А. Тёмкиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 89-139.
Тартаковская И. Мужчины и женщины в легитимном дискурсе // Гендерн. исслед. 2000. № 4. С. 246-265.
Тёмкина А. Динамика сценариев сексуальности в автобиографиях современных российских женщин: опыт конструктивистского исследования сексуального удовольствия // Гендерные тетради / Под ред. А. Клецина. 1999. Вып. 2. С. 20-54.
Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996.
Яргомская Н. Сценарии сексуального дебюта женщин // Исследования сексуальности в современной России / Европ. ун-т в Санкт-Петербурге. СПб., 2001. (В печати).
Byers Ε., Demmons S. Sexual Satisfaction and Sexual Self-Disclosure Within Dating Relationship // J. Sex Res. 1999. Vol. 36, N 2. P. 180-189.
Connell R. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge Univ. Press, 1987.
Gessen M. Sex in Media and the Birth of the Sex Media in Russia // Postcommunism and the Body Politics / Ed. by E. Berry. New York; London: New York Univ. Press, 1995. P. 197-228.
Giddens A. The Transformation of Intimacy. Sexuality, Love and Eroticism in Modern Societies. Stanford: Stanford Univ. Press, 1992.
Gronow J., Haavio-Mannila E., Kivinen M., Lonkila M., Rotkirch A. Cultural Inertia and Social Change in Russia. Distributions by Gender and Age Group. Univ. of Helsinki, 1997. Manuscript.
Jamieson L. Intimacy Transformed? A Critical Look at the «Pure Relationship» // Sociology. 1999. Vol. 33, N 3. P. 477-494.
Kontula 0., Haavio-Mannila E. Sexual Pleasure. Enchancement of Sex Life in Finland, 1971-1992. Dartmouth: Aldershot, 1995.
Lapidus G. Sexual Equality in Soviet Policy: A Developmental Perspective // Women in Russia / Ed. by D. Atkinson et al. Stanford: Stanford Univ. Press, 1977. P. 115-138.
McNay L. Foucault and Feminism? Power, Gender and the Self. Boston: Northeastern Univ. Press, 1992.
Plummer K. Telling Sexual Stories. Power, Change and Social Worlds. London: Routledge, 1995.
West J. (Not) talking about Sex: Youth, Identity and Sexuality // Soc. Rev. 1999. Vol. 47, N 3. P. 525-547.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие редактора.................... 5