Первые проекты об адвокатуре

Глава 2. Российская адвокатура 19 – начала 20 в.в.

Глава 1. Адвокатура дореформенного периода

Чтобы понять все трудности на пути становления русской адвокатуры в первую очередь необходимо вспомнить, что же было в России до судебной реформы 1864 года.

Оглядываясь, в дореформенный период истории российской адвокатуры нам раскрывается вся безотрадность организации судебного представительства того времени. Чем же было это прошлое, и действительно ли в последствии с появлением «маленькой общины» прежний режим сгинул весь, без остатка? Ответить на эти вопросы будет не трудно, ведь законы того времени отличаются чрезвычайной краткостью в отношении судебного представительства.

В сравнительном изложении главных оснований судоустройства, существовавшего во время подготовки судебной реформы, и новых предположений, Государственная канцелярия так характеризует действующий порядок организации судебного представительства: «В настоящее время присяжные стряпчие находятся только при коммерческих судах; поверенными же по делам, производящимся в общих судебных местах, могут быть вообще все те, коим законом сие именно не воспрещено; к числу сих последних принадлежат: малолетние, духовные особы, монахи, чиновники, состоящие на службе, в тех местах, где они служат; люди, лишенные по суду доброго имени или подвергшиеся по суду телесному наказанию, и т.д.». Кроме того существовало еще постановление о «записке» ходатаев в контору адресов и уплате ими адресного сбора, как относящимися к классу людей, отправляющих разные должности в частных домах по найму и в других условиях.

Перечисленными правилами законодатели и ограничились в вопросе установления судебного представительства. А отсюда уже напрашивается вывод о том, что законодательной основы стряпчества и адвокатуры в то время не было вообще. И говорить о их существовании в России, как юридического института, совершенно бессмысленно.[1]

Но несмотря на столь печальное обстоятельство это ничуть не помешало «судохождению» сложиться в весьма определенное социальное явление, которое играло в общественном быту достаточно видную роль. А ярчайшим примером, подтверждающим сей факт, является изображение типа стряпчего в произведениях русских классиков того времени, являющего собой образ этакого пройдохи. Тогда же, хотя еще довольно робко, высказывались мнения о том, что нельзя исключать возможность появления в этой среде людей и образованных, и благонадежных. Но суровая действительность и условия оправления правосудия не были благодатной почвой для появления таких людей и ставили подобные высказывания под большое сомнение.

После подобного утверждения думаю самое время вспомнить, что же собой представлял дореформенный суд. То, что происходило в «старом» суде с большим трудом можно назвать правосудием. Несмотря на наличие законов зачастую вовсе не они решали исход гражданского или уголовного дела. Практически во всех делах роль закона играли либо громкие имена богатых сторон, либо влиятельные знакомства с высокопоставленными людьми. Личное влияние и закулисные средства воздействия на судебную канцелярию – вот неписаный закон на который опирался суд в принятии решения.

А вот, что писал о дореформенном суде русский юрист и общественный деятель И.С.Аксаков: «При одном воспоминании о нем волосы встают дыбом, мороз дерет по коже!.. Мы имеем право так говорить. Пишущий эти строки посвятил служебной деятельности в старом суде первые лучшие годы своей молодости... Он изведал вдоль и поперек все тогдашнее правосудие, в провинции и столице, в канцеляриях и в составе суда... Это было воистину мерзость запустения на месте святом. Со всем пылом юношеского негодования ринулся он, вместе со своими товарищами по воспитанию, в неравную борьбу с судейской неправдой, и точно так же, как иногда и теперь, встревоженный этим натиском, наш кривосуд поднимал дикий вопль: «вольнодумцы, бунтовщики, революционеры! «Помним, как однажды молодой обер – секретарь, опираясь на забытую и никогда не применявшуюся статью Свода Законов, отказался скрепить истинно неправильное постановление, благоприятствовавшее людям, занимавшим очень видное положение в высшем обществе, – и с каким шумом и гневом встретили сановные старики такое необычайное дерзновение! Помним, как рябой нахал со знатным именем подавал нашему товарищу для доклада присутствию свое письменное оправдание, рекомендуясь, что по милости царской он – сын барской, и как никакими доводами нельзя было предотвратить пристрастного «барскому сыну «решения. Пред нами невольно встают воспоминания – одно возмутительнее другого. Какие муки, какие терзания прочувствовала душа, сознавая бессилие помочь истине, невозможность провести правду сквозь путы и сети тогдашнего формального судопроизводства!...»[2]

Эти строки являются неоспоримым доказательством, что при таком судопроизводстве честным и благонадежным ходатаям делать нечего. И такая система судопроизводства порождала ситуацию, где участие стряпчего было достаточно формальным и сводилось к рукоприкладству и составлению различных бумаг, а его задача при этом состояла в том, чтобы как можно сильнее запутать и затянуть дело, а также найти средства воздействия на канцелярию суда. И к стряпчему обращались именно за этим, и с этой точки зрения оценивались его способности и знания.

Самое интересное то, что законодатели прекрасно знали о таком положении стряпчих. И в доказательство моего убеждения хочу привести характеристику, данную стряпчим Комиссией по составлению законов в 1820 году: «В России те, кои носят имя стряпчих, находятся в таком неуважении, какого большая часть из них заслуживает, судя по примерам, как некоторые из них исполняли принятые на себя обязанности, о чем могут засвидетельствовать самые присутственные места. Кто может с благонадежностью вверить им попечение о своих выгодах и положиться на них. Случалось, что они помогали той и другой стороне, затягивали и запутывали дела, и вместо того, чтобы мирить тяжующихся, по невежеству ли или с умыслом, раздражали их еще более и всегда почти бывали главнейшими виновниками ябед и несправедливых, неясных решений в низших инстанциях, которые потом столь трудно, а иногда и невозможно переделать в высшей инстанции».[3]

Это положение, официально констатированное, оставалось неизменным до самого конца дореформенного периода.

Однако стряпчие были не единственными кто занимался «хождением по делам». Со стряпчими конкурировали чиновники, которым запрещалось выступать поверенными только в тех местах, где они служат. Недоверие к стряпчим многих подталкивало прибегать к помощи чиновников, так как считалось, что человек самый сведущий в законах, но без связей, не скоро добьется желаемого в суде. Зная это чиновники, чье жалование было не слишком большим, охотно брали на себя хождение по чужим делам.

Однако все чаще стал возникать вопрос насколько возможно совмещение государственной службы с занятием стряпчеством. Причиной было наличие жалоб на чиновников занимающихся такого рода делами в судах. Вот тогда то Председательствующий Сенат и поставил перед собой вопрос, могут ли чиновники, находящиеся при должностях, иметь хождение по делам частных лиц в присутственных местах? Подобранные прецеденты, в виде Указов из Полного Собрания Законов, разрешили данный вопрос отрицательно. Но в из-за отсутствия точных и определенных постановлений, на подобные случаи, было решено довести возникшую проблему до Императора, для принятия окончательного решения и вынесения необходимого Указа. Так впервые возник законодательный вопрос, касающийся судебного представительства, переданный для предварительного рассмотрения в Комиссию составления законов. Но Комиссия значительно расширила рамки поставленной перед ней задачи, и найдя что создавшееся положение «это зло органическое», пришла к выводу о необходимости ввести в России институт стряпчества «ссылаясь на пример иностранных государств». Основываясь на таких выводах Комиссией, был создан проект постановления об учреждения сословия стряпчих в России. В проекте также предусматривалась неизбежность перемен в судопроизводстве, при учреждении стряпчих, которые послужат поводом для исправления имеющихся недостатки. Далее проект предусматривал введение запрета для чиновников, состоящих на службе, заниматься стряпчеством, с некоторыми исключениями и ответственностью за «ослушание» закона. В проекте также были предусмотрены обязанности стряпчих и их ответственность за определенные нарушения, а также необходимость создания «особой управы или Совета, избираемого стряпчими между собой, под покровительством министра юстиции» и обязанности указанного Совета.[4]

Печально, что данный проект никакого дальнейшего движения не получил, но вместо этого в 1832 году была сделана частичная попытка ввести некоторую организацию в представительство сторон для коммерческих судов. С этой целью был создан институт присяжных стряпчих. Но и от этой реформы уже заранее ничего нельзя было ожидать, исчерпываясь усилением надзора и репрессий, она ничего по существу не меняла. Присяжные заседатели не внесли ни малейшего штриха в картину создавшегося положения. Поэтому неудивительно, что в замечаниях, доставленных от членов Государственного Совета и из Министерства Юстиции на проект положения о присяжных поверенных, критики проекта ссылаются на институт присяжных стряпчих, как на доказательство от противного. «Разительным примером могут служить существующие ныне при коммерческих судах присяжные стряпчие, которые, несмотря на 20-летнее существование, не приобрели в публике решительно никакого доверия и ни малейшего авторитета»; и это вполне закономерно, т.к. при коммерческих судах присяжные стряпчие играли ту же роль канцелярских чиновников, но только под другим названием.

«Определяемые по непосредственному усмотрению председателя настоящие присяжные стряпчие коммерческих судов вовсе не соответствуют своему назначению. Они, вследствие существующего порядка их определения, если не хуже, то ни в каком случае не лучше вольнопрактикующих ходатаев». [5]

К концу 50-х годов 19 столетия, необходимость проведения судебной реформы уже не является просто мыслью прогрессивных общественных деятелей, она приобретает характер неумолимой действительности.

По условиям времени реформа должна была совершиться в направлении введения состязательного начала, как основного регулятора судебного процесса, совпадая при этом с господствовавшим тогда убеждением, что состязательный процесс является самым древним и самым естественным, а потому единственно верным способом судопроизводства. При введении такой формы процесса, учреждение сословия адвокатов становится просто необходимостью, и конечно было бы логично, если вся энергия законодателя будет специально направлена на коренную реформу адвокатуры. Однако как это ни странно, именно здесь вдруг возникает опасность в осуществлении реформы правосудия вообще.

Дело в том, что общественное мнение было убеждено, что одной из первейших причин безсудия в России является отсутствие правильно организованной адвокатуры. Но этот факт не только не способствовал разработке законов в направлении организации сословия адвокатов, а наоборот, как я уже упомянула выше, служил угрозой проведения судебной реформы.[6] Причину такого странного настроя общества, в решении данного вопроса, думаю, необходимо рассмотреть более полно.

О том, что ходатаи по делам были совершенно неизбежным порождением господствовавшей тогда системы судебного процесса, я думаю объяснять не нужно. Но ведь принимая правила такого правосудия, они, в свою очередь, оказывали еще большее влияние на дальнейшую его деморализацию. То есть мы видим, как причина безнадежно переплетается со следствием. И учитывая то, какую выдающуюся роль играли ходатаи в общественной жизни, вывод общества не замедлил себя ждать – основной причиной всех зол являются ходатаи.

И вот теперь нам будет ясно, почему ко времени разработки судебной реформы против института адвокатуры существовало такое сильное предубеждение. И именно поэтому в 1857 году обсуждение Государственным Советом основных положений судебной реформы началось с чтения Высочайшего повеления, которым воспрещалось касаться 2-х вопросов – о суде присяжных и об адвокатуре. И пытаясь, подстроится под ситуацию, когда нельзя затрагивать тему адвокатуры и в то же время необходимо выполнять неумолимые требования состязательного процесса, остальные проекты того времени выглядели какими-то недоработанными и «куцыми».

После внесения на обсуждение Государственного Совета проектов судебной реформы, а также введения запрета на тему касающуюся адвокатуры, мнения служащих Министерства Юстиции сильно разделились.

Особенно видимые разногласия были именно по вопросу необходимости введения сословия адвокатов. Одни считали, что введение этого сословия не только возможно, но даже необходимо, так как для этого есть и предпосылки, и люди с достаточными юридическими познаниями. Другие же наоборот, считали, что в связи с отсутствием в России сословия адвокатов на момент проведения судебной реформы, понадобятся предварительные меры для создания такого сословия, а это может значительно отсрочить осуществление реформы.[7]

Итак, мы видим, что, не только критика в адрес адвокатуры была достаточно резкая, но и мнения о необходимости ее введения различны. Однако, несмотря на подобные обстоятельства и вопреки всему, к Императору со всеподданейшим докладом о необходимости организации у нас адвокатуры вошел граф Блудов. И очень интересно то, что пишет об этом сам граф: «На одном из всеподданейших докладов моих, в котором упоминалось между прочим, о предположении иметь при судах официальных поверенных, коим тяжущиеся могли бы вверять хождение по делам, и о том, что замена такими поверенными, которых следовало бы назвать присяжными стряпчими, нынешних частных ходатаев была бы весьма полезной не только для тяжущихся, но и для хода правосудия и облегчила бы усовершенствование нашего судопроизводства гражданского, Государь Император изволил собственноручно отметить: «если Вы признаете мысль эту действительно полезною, то можно бы ее предложить при будущем обсуждении устава о судопроизводстве в Совете».[8]

Результатом этого высочайшего повеления и был первый «проект постановления о присяжных стряпчих», впоследствии вошедший в IV том «Дела о преобразовании судебной части».

Весной 1859 года проект обсуждался в 2-х заседаниях Соединенных Департаментов – гражданском и законов, Государственного Совета. В первую очередь было решено, что название присяжный стряпчий необходимо заменить на присяжный поверенный, таким образом, в проект был введен элемент новизны, правда по сути чисто внешний. Далее решился вопрос о необходимости создания Совета присяжных поверенных, так как «поверенные должны составлять не независимое сословие, а учреждение, состоящее под надзором высшей судебной власти в Империи».

Но, по моему мнению, единственным серьезным и по настоящему деловым вопросом, поставленным Соединенными Департаментами при обсуждении проекта был тот, который касался обязательности участия адвокатов в процессе. И именно на решении этого вопроса мне хочется заострить внимание.

Дело в том, что проект графа Блудова не только не устанавливал обязательного участия адвокатуры в процессе, но и вообще предоставлял тяжущимся выбирать себе для хождения по делу либо присяжных стряпчих, либо поверенных из частных лиц. Но Государственный Совет поставил вопрос по – другому: «Должно ли хождение по делам непременно быть поручено присяжным поверенным или это может быть предоставлено и самим тяжущимся?». И такая постановка вопроса была вовсе не случайна.

В своем проекте граф Блудов отказался от принципиальных соображений о необходимости введения адвокатуры. Он мотивировал свое предложение чисто практическими соображениями процессуальных удобств: поверенные проживают в тех городах, где находится суд, и поэтому сроки ведения дел могут быть укорочены; поверенные настолько осведомлены в законах, что обременять уставы множеством мелких формальностей не будет необходимости. Но из этого уже следует обязательность участия адвокатуры в процессе. Однако Государственный Совет считал, что если процесс будет рассчитан на ведение дел только поверенными, а ведение дел самими тяжущимися будет проигнорировано, то такая реформа в конечном итоге не только не улучшит, а наоборот ухудшит положение судопроизводства.[9]

Рассуждая так Государственный Совет, пришел к выводу, что введение обязательного участия адвокатов в процессе не нужно и постановил, что тяжущиеся «отныне впредь могут давать доверенности на хождение по тяжебным делам их, в судах того города, где состоят присяжные поверенные, только принадлежащим к числу сих поверенных». Но, устанавливая адвокатскую монополию, проект вместе с тем возлагает на присяжных поверенных и обязанность вести поручаемое ему дело. Об отказе от предъявления в суд требований тяжущегося присяжный поверенный должен возможным поручить ведение дела другому поверенному, тяжущемуся предоставляется право сообщить Совету и, если Совет не находит выбрать себе поверенного из числа лиц, которые не принадлежат к сословию.

Далее проект Соединенных Департаментов должен был быть внесен на окончательное рассмотрение Общего Собрания Государственного Совета. Однако вместо этого он был разослан, вместе с рассмотренным тогда же проектом устава гражданского судопроизводства, членам Государственного Совета и чинам Министерства Юстиции для дачи заключения.

На предложенный проект о присяжных поверенных было принесено множество замечаний. Они очень ярко и живописно обрисовывают ситуацию, в которой создавалось сословие адвокатов. Одна из объяснительных записок к проекту, в противоположность общественному мнению, которое настойчиво требовало создание класса адвокатов из совершенно новых источников, подчеркивает, что ничего нового проект не вводит, и заботливо делает указания, что «цель их (т.е. присяжных стряпчих) установления не иная, как лучшее устройство такого порядка, который давно уже введен обычаем, или, лучше сказать, – необходимостью, и что только по названию это «новый», так сказать (!), элемент официальных поверенных».[10]

По моему же мнению задача авторов этой записки заключается совсем не в том, чтобы подкрепить и выяснить те основания, при которых сословие адвокатов будет правильно функционировать, а чтобы в очередной раз оправдать шаг создания этого сословия и развеять страхи.

Необходимо также отметить, что, как и сам граф Блудов, все служащие чиновники сразу же и единодушно отвергли возможность названия стряпчих адвокатами. По их мнению, единственное, что необходимо было сделать, это присовокупить к названию стряпчий приставку присяжный. Это как бы подтверждало то, что благонадежность стряпчих была одобрена самим правительством. Этот момент является очередным доказательством того глубокого закоренелого недоверия чиновников к адвокатуре и подчеркнутая опаска при создании этого института.[11]

Все поступившие на проекты замечания позже образовали собой часть III Свода замечаний, составляющих XI том «Дела о преобразовании судебной части».

После всех обсуждений и внесения замечаний, проект о присяжных поверенных, в окончательной редакции, составил 32 статьи, и его оставалось лишь внести в Общее Собрание Государственного Совета. Но этого опять не случилось, так как именно в то время произошло событие, являющееся, по общепринятому мнению, поворотом в истории судебной реформы.