Флорентийская Уния и Московское государство

Решение о созвании собора для соединения церквей было принято уже в 1435 г., поэтому греки позаботились, чтобы русская кафедра была замещена их человеком: русский кандидат их не устраивал. Назначение на русскую кафедру Исидора в глазах греков обеспечивало участие русской церкви в деле соединения церквей. Греки надеялись на какую-то помощь Запада и вместе с тем были почему-то наивно убеждены, что су­меют на Соборе добиться от католиков каких-то уступок. Исидор не был случайным человеком, он был од­ним из творцов этой унии, искренне убежденным в своей правоте.

Идея воссоединения церквей была, видимо, хорошо разрекламирована Исидором, поэтому средства для предстоящего собора ему удалось получить не только от великого князя, но даже с Пскова и Новгорода (воссоединение на Руси понималось как обращение латинян к Православию). Когда собор был открыт, выяснилось, что уступать по догматическим вопросам ни та, ни другая сторона не собирается. Папа начал оказывать давление на греков (моральное и материальное); наконец, жёстко сказал, что греки или должны принять латинское вероучение, или уезжать обратно. Отступление началось с Исидора, затем на унию согласились и другие иерархи, и 5 июля 1439 г. уния была подписана. Исидор был искренне убеждён в своей правоте. На обратном пути он не спешил в Москву, замедлил в Литве, желая подготовить Москву к мысли о принятии унии. Но в Москву раньше него прибыли лица, сопровождавшие его в Венецию, но там с ним поссорившиеся. Они рассказали о его отступлении от Православия. Затруднением для великого князя было то, что, восставая против Исидора, приходилось отвергать и авторитет константинопольского патриарха. Не имея на это смелости, в Москве сначала сделали вид, что ничего не знают; дождались, когда Исидор объявил об унии и уже тогда придрались к нему как будто бы к единичному деятелю. Он был арестован, но в Москве не знали, что делать с митрополитом-еретиком, и потому ему позволили бежать в Рим, и не стали догонять. Не решаясь на формальный разрыв с константинопольской церковью, на Руси решили просить константинопольского патриарха о разрешении самим поставлять митрополита. Судьба этого послания неизвестна, во всяком случае, митрополита ставили без патриаршего разрешения. Но и на это решились не вдруг, и митрополит (им стал уже давно назначавшийся на этот пост рязанский епископ Иона) был поставлен только в декабре 1448 г. Василий Тёмный, видимо, боялся автокефалии: он пытался утвердить поставление Ионы в Константинополе, когда следующий император отказался (на время) от унии. Но взятие Константинополя турками, хотя после этого там и были восстановлены православные патриахи, они оказались в такой обстановке, примириться с зависимостью от которой русские не могли. Поэтому падение Константинополя послужило толчком к утверждению автокефалии русской Церкви.

ФЛОРЕНТИЙСКАЯ УНИЯ 1439 – попытка объединения католич. и православной церквей под верховенством папы римского. Заключена 5-6 июля 1439 на соборе во Флоренции. Ф. У. фактически не была осуществлена; встретила сопротивление в Византии – не получила признания на Руси и в др. странах; официально расторгнута православной церковью в 1472.

Параллельно с фактическим усилением власти московского государя происходит идейно-политическое возвышение этой власти. После взятия Константинополя турками (в 1453 г.) и падений Византийской империи не оставалось более ни одного незави­симого православного государства, кроме Москвы (православ­ные царства Сербское и Болгарское пали уже до падения Ви­зантии). Брат последнего византийского императора Констан­тина, Фома Палеолог нашел с семейством убежище в Риме. Великий князь Московский Иван III в 1467 г. овдовел, и скоро рим­ский папа Павел II предложил дочь Фомы Палеолога Зою (или Софию) в супружество Ивану III в надежде посредством этого брака устроить присоединение Москвы к Флорентийской унии. Брак этот состоялся в 1472 г.; он не привел Москву к рели­гиозному соединению с Римом, но имел важные последствия для возвышения монархической власти в Москве. Как супруг пос­ледней византийской царевны, великий князь Московский ста­новится как бы приемником византийского императора, почитав­шегося главою всего православного Востока. По желанию и по советам Софии в Московском Кремле при дворе великого князя стал заводиться пышный, сложный и строгий церемониал по образцам византийского двора. С конца XV века постепенно прекращается господствовавшая ранее простота отношений и непосредственное обращение государя со своими подданными, и он поднимается над ними на недосягаемую высоту. Вместо прежнего простого и «домашнего» титула «великий князь Иван Васильевич» Иван III принимает пышный титул: «Иоанн, Божиею милостью Государь всея Руси и Великий князь Влади­мирский и Московский и Новгородский и Псковский и Твер­ской и Югорский и Пермский и Болгарский и иных». В сноше­нии с малыми соседними землями (как с Ливонией) появляется уже титул царя всея Руси. С конца XV в. на печатях московского госу­даря появляется византийский герб – двуглавый орел (который комбинируется с прежним московским гербом – изображением Георгия Победоносца). В 1498 г. Иван устраивает в Успенском соборе торжественное венчание на великое княжение своего внука Дмитрия Ивановича, возлагая на него «шапку Мономаха» и бармы («оплечье»).

На рубеже XV и XVI вв. возникает идея о том, что ныне Москва, как наследница Константинополя, второго Рима, является третьим Римом, последним и вечным царством всего православного мира (Послания инока одного из псковских монастырей, Филофея к великому князю Василию III (ок. 1510 г.).

Однако до конца Рюриковой династии в московском госу­даре, как говорит Ключевский, «борется вотчинник и государь, самовластный хозяин и носитель верховной государственной власти». Вотчинный взгляд на государство как на частную соб­ственность своего хозяина проявляется, в частности, в том, что даже еще в XVI в. московские государи выделяют своим млад­шим сыновьям некоторые «уделы» из общегосударственной территории, хотя теперь удельные князья являются лишь стран­ными и неуместными пережитками удельной старины.