Эвакуация и лечение раненых и больных

С развитием военной техники и изменением характера боевых действий потери от ранений резко возрастали. В связи с этим значительно повысилась роль своевременности и качества врачебной помощи.

Первые месяцы войны русская армия не имела лечебно-эвакуационного плана. Я. В. Виллие, возглавлявший медицинскую службу, почему-то не придал значения этому делу сразу, ожидая специального рескрипта, который последовал только перед сражением за Смоленск. Лечебно-эвакуационные вопросы поэтому решались самостоятельно каждой армией, ее главнокомандующими и полевыми генерал-штаб-докторами. Последними в армии были Геслинг, Витмар, Буттац.

С отходом русских войск надо было эвакуировать в тыл раненых и больных, перемещать госпитали.

12 августа 1812 г. Виллие предложил начальнику штаба армии А. Ермолову план эвакуации, который предусматривал следующие мероприятия:

«Главный пункт, куда больные и раненые отсылаются теперь из обеих армий, есть Смоленск, где доктору Гейроту поручено прием и отправление оных во второлинейные и третьелинейные госпитали. Второлинейные госпитали для 1-й армии учреждаются в Гжатске и Вязьме: в них лечимы будут больные, кои могут выздороветь в продолжение двух или четырех недель и, следовательно, возвратятся к армии до окончания летней кампании. Третьелинейные госпитали для той же армии назначаются в Твери и Москве... что принадлежит до госпиталей по правую сторону Двины, то назначение мест для них зависит от генерал-лейтенанта графа Витгенштейна и главного врача вверенного ему корпуса».

Предложение заканчивалось следующим:

«Распределение 1-й Западной армии Смоленск. Пункт, из которого развозятся больные.

2-я линия Гжатск Вязьма | в две недели до месяца должны возвратиться к войскам

3-я линия Тверь Москва | неспособных и продолжительных болезней, неизлечимых

Утверждено г-м Ермоловым.

2-й Западной армии

Ельна, поспешнее Мосальск Сернейск | в месяц выздоравливают

Лучше Рязань, нежели Калуга неспособные

предложено: Яков Виллие

31 июля 1812 года

Места по правую сторону Двины, удобные для военных госпиталей, представляются выбору генерала графа Витгенштейна по обстоятельствам.

Утверждено: Ермолов.

Утверждение вышесказанного генералом Ермоловым должно почитать его ответом.

Яков Виллие».

После сражения под Смоленском было отправлено 11 000 больных «раненых в Гжатск и Волоколамск. При этом Виллие по этому поводу пишет, что раненые снабжены «всем нужным для пути», что «раненые везде были перевязаны, призрены и тотчас после сражения препровождены в подвижные госпитали, позади действующей армии учрежденные, исключая немногого числа оставленных под Витебском, Смоленском и на месте сражения, бывшего 7 августа по Дорогобужской дороге. Раненые, отправляемые в Москву, получили на каждой станции перевязку, теплую пищу, вино и прочее, и если некоторые из них пособием сим не воспользовались, то сие произошло единственно от скорого движения армий к Москве».

Фактически положение раненых было далеко не так благоприятно. На состоянии раненых, на их транспортировке, обеспеченности медицинской помощью не могли не сказаться непрерывный отход армии, быстрота эвакуации из-за боязни оставить беспомощных тяжелораненых во власти неприятеля.

Для характеристики условий эвакуации достаточно вспомнить, что с момента вторжения наполеоновских войск 24 июня и до битвы под Смоленском, где удалось соединиться армиям Барклая и Багратиона, прошло немногим больше месяца. Все это время наши войска отступали, ведя непрерывные арьергардные бои. При этом вместе с армией уходило и население, угоняя скот, зарывая или уничтожая продовольствие.

Поэтому естественно, что не только после первой перевязки, но и после операции раненые быстро двигались вместе с армией по направлению к Москве. Лишь часть особенно тяжело больных оседала в госпиталях и у населения соседних губерний. Главная причина оставления тяжелейших раненых заключалась в том, что они нуждались в полном покое и при транспорте того времени и неблагоустроенных дорогах не могли выдержать длительной эвакуации на многие сотни верст. Эвакуация для этой группы раненых была категорически запрещена и законодательно. В «Положении для военно-временных госпиталей» прямо записано: «не должны перевозиться лица, коих перемещение сопряжено с опасностью» (§ 84, 85).

Узаконение этого положения было основано на практике мирного времени, когда при переходе войск из одного места в другое тяжелобольные всегда оставались на месте на попечении уездных лекарей или в близлежащих госпиталях.

В условиях военного времени положение, конечно, менялось. Командование стремилось вывозить всех раненых и не оставлять их на территории, занимаемой врагом. Так, например, после сражения под Витебском многие тяжелейшие раненые, в том числе после ампутации конечностей, были уложены на подводы и эвакуированы. Однако страдания раненых были настолько мучительны, что часть из них все же была оставлена по пути следования на попечении населения. Подобное решение в условиях того времени было наилучшим, так как давало какие-то возможности к выздоровлению наиболее тяжелым раненым.

Участник войны так описывает страдания раненых, вызываемые условиями эвакуации: «Мы ехали по бревнам и кочкам. Выбои поделались ужасные; при всяком скачке тележки толчок делался в рану, и боль отзывалась жестоким образом» (Антоновский).

Штабс-капитан Ильин «был без ноги и страдал невыразимо от боли, причиняемой от мерзкой, тряской дороги, и уверял клятвою, что менее ощущал боль под операторским ножом.»

По словам французского историка Шамбре, русскими якобы было оставлено в Можайске 10000 тяжелораненых, которых французы выбросили на улицу из занимаемых помещений и заполнили их своими ранеными. Последние в огромных количествах были разбросаны по всем окружающим деревням вплоть до Колоцкого монастыря. В литературе утвердилось мнение об оставлении 10 000 раненых в Можайске и до настоящего времени продолжает повторяться. И. Д. Страшун, например, считает, что вывести всех раненых из Можайска не было возможности. Он пишет: «для того, чтобы вывести всех раненых из Можайска, нужно было не менее 3000 новых подвод со свежими лошадьми. Ясно, что их не было».

Участники Отечественной войны 1812 г. писали об этом совсем противоположное. Они уверяли, в частности, что Кутузов сосредоточил для вывоза раненых 12 000 подвод, что много подвод он освободил, приказав выдать войскам больше чем полагалось продуктов («перед Москвой нам вволю надавали»). Кутузов умолял Растопчина прислать как можно более повозок для перевозки раненых. В результате этих усилий из Можайска, удалось вывести всех раненых, кроме единичных, бывших в тяжелейшем состоянии. Вполне справедливы в этом отношении слова генерал-интенданта Канкрина,. который в «отчете за войну 1812—1815 гг.» пишет:

«... мы нигде почти не оставили раненых, даже из Можайска, где я был почти один, вывезены до наступления другого утра все наши раненые. На дороге учреждены были станции, и хотя скорое отступление требовало, чтобы только ускорить дальнейшее движение колонн, но раненые и на повозках получали себе пищу, часто расходились они по избам, но всегда, хотя и с великим трудом, были, вновь собираемы и отправляемы».

Отчет этот был представлен Барклаю-де-Толли, который хорошо знал положение дел при Бородине, Можайске и Москве. Он одобрил отчет, и, следовательно, сомневаться в его достоверности нет оснований.

Я. В. Виллие свидетельствует, что «всем раненым учинены были операции и перевязки, исключая весьма малого числа уклонившихся с большой дороги в стороны. Некоторые из перевязочных раненых по недостатку подвод потерялись, между великим множеством транспортов».

Таким образом, можно считать установленным, что в Можайске, так же как в Витебске и Смоленске, осталось небольшое количество нетранспортабельных раненых, которые оставлены по тяжести их ранения. Таково же было положение и под Москвой. Совсем неверно утверждение Т. И. Маслинковского, что все тяжелые раненые остались на Бородинском поле и в Москве. На самом деле на Бородинском поле, если и остались отдельные тяжелейшие раненые, то это были все-таки единицы, принятые неопытными в этом отношении ополченцами за убитых. Тысячи ополченцев по приказанию Кутузова самоотверженно выносили и выводили раненых на перевязочные пункты и в развозные госпитали. «Московское ополчение было назначено для отвода раненых с поля сражения и в прикрытие обозов». Ополченцы вынесли в основном всех тяжелораненых.

Накануне Бородинского сражения между Можайском и Москвой, где находились госпитали, на расстоянии 22—27 верст (суточный переход конного транспорта), в Шелковке, Кубинском и Перхушкине были созданы три станции. Они имели назначение в первую очередь обогреть и накормить раненых и больных, дать им возможность отдохнуть, при необходимости оказывалась и возможная помощь.

О том, как была в действительности осуществлена эвакуация Москвы, убедительно рассказывают документы и воспоминания современников.

К концу августа 1812 г. в московских госпиталях скопилось до 30 000 раненых и больных. По мнению некоторых историков число раненых превышало 40 00 человек; называется и цифра 31 700, основанная на ориентировочных подсчетах. Во всяком случае, бесспорно, что накануне оставления нашими войсками Москвы она была переполнена ранеными. Полностью был загружен главный военный госпиталь в Лефортове, рассчитанный на 1000 коек, а фактически вместивший 2000 человек в Головинских казармах (дворце) скопилось до 8000 раненых, в Спасских казармах — до 5000 человек, в Александровском и Екатерининском институтах было до 4000 раненых, в Кудринском — до 3000, в запасном дворце — до 2000, по отдельным кзартирам — до 500 человек.

В ночь с 1, на 2 сентября в связи с решением об оставлении Москвы Барклай-де-Толли предписал «находящихся в Москве раненых и больных стараться всеми мерами тотчас без малейшего замедления перевести в Рязань, где и ожидать оным дальнейшего назначения».

Как осуществлялась эвакуация, видно из донесения и записок генерал-губернатора Москвы Ф. В. Растопчина.

«1-го числа сентября месяца 1812 г., известившись от покойного князя Голенищева-Кузутова Смоленского, что Российская армия отступает по Рязанскому тракту, тотчас приказал я более 1000 подвод, оставшихся из числа, собранных в Московской губернии, обратить в военный госпиталь для вывоза раненых и всего того, что необходимо нужно и можно было вывести».8

Факт полной эвакуации главного госпиталя, в котором из 2000 человек осталось 250 тяжелораненых, подтверждается и другими источниками.

Во втором документе Ф. В. Растопчина рассказывается, как была осуществлена эвакуация в Коломну раненых из других госпиталей. Для этой цели по его приказу было выставлено у городской заставы еще за пять дней 5000 подвод.

«Более 20 000 человек успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моём, я только 300 человек застал в живых».1

Абсолютная достоверность этого свидетельства вызывает некоторые сомнения, учитывая обстоятельства, в которых проводилась эвакуация. В большинстве имеющихся источников называется цифра 6000 тяжелораненых, оставленных в Москве. Видимо, она более близка к истине.

Во всяком случае, бесспорным является тот факт, что, несмотря на поспешность, огромные трудности и тяжелейшие условия эвакуации, подавляющее большинство больных и раненых русских воинов было вывезено при оставлении Москвы.

Вместе с легкоранеными из московских госпиталей всего отправлено до 40 000 человек. Среди них было много тяжелораненых и больных. О том, как проводилась эвакуация, убедительно говорит свидетельство противника. Ординарец Наполеона писал: «...противник отступил в таком блестящем порядке, гордым и не теряющим мужества, не оставив на дороге не только ни одного человека, но ни одной повозки, даже ни одного клочка одежды...»2

Особенности эвакуации раненых по выходе из Москвы генерал-интендант Канкрин описывает так:

«Проехав дорогу отступления нашего от Москвы, видны были наши колонны и обозы, перемешанные с бежавшими жителями и со множеством фур, наполненных ранеными, особливо воловых, бывших при армии....

Армия должна была делать трудный переход через реку Москву при деревне Кулакове, где крутой подъем делал крайнюю препону к переправе. В сем опасном положении генерал-индендант получил решительное повеление очистить армию от больных, обратив их в Касимов и Елатьму, и делать там первоначальное устройство для госпиталей».3

С большим трудом удалось оторвать обозы раненых от армии и направить на Касимов. В значительной степени помогло этому несколько сот написанных билетов с обозначением, что раненые должны ехать через такие-то места в Касимов. Билеты были розданы старым, а также грамотным солдатам.

«Этот караван, беспримерный в истории чрезвычайных событий, прибыл в Коломну на четвертые сутки. Больных переместили на суда и пустили по Оке до губернского города Рязани, где они были размещены, накормлены и пользовались хорошим уходом благодаря заботливости и деятельности профессора Лодера, которого я назначил начальником всех госпиталей...»

Рязанская губерния, в связи с близостью военных действий, явилась центральным местом для эвакуации раненых и больных воинов русской армии. Госпитали были устроены в городах Касимове, Елатьме, Меленках, Рязани и в окружающих селениях. Первое распоряжение рязанского губернатора о создании госпиталей было сделано 1 сентября 1812 г., а 14 сентября в Касимове здания городского, приходского и духовного училищ уже были заняты под госпитали. В них постепенно стеклось до 32 000 раненых и больных. Особенно большие госпитали были развернуты в Касимове и Рязани.

Для обслуживания раненых из всех уездов Рязанской губернии были вызваны медицинские чиновники.

12 сентября 1812 г. в Рязань прибыли раненые и больные на трех баржах; все прибывшие были освидетельствованы врачами (инспектором, оператором и акушером) врачебной управы, рассортированы по тяжести ранения и заболеваемости и распределены по госпиталям. «Многие тысячи прибыли в госпиталь со страшными в грудь и в брюхо ранами, с раздробленными костями».

К 20 сентября 1812 г. в госпиталях Касимова и Елатьмы, а также в ближайших к ним селениях было 9000 больных и раненых. В последующие две недели число больных дошло до 20 000 человек, и все они, по свидетельству современников, были хорошо устроены. X. Лодер по этому вопросу писал:

«...менее нежели в три недели лазареты в Касимове, Елатьме, Меленках и в окрестных селениях были устроены так, что тогда уже слишком 20 000 человек имели в оных покойные постели, скамьи и койки, пользовались хорошим продовольствием, присмотром, одеждою и пр.»

В распоряжении профессора Лодера в Касимове, Елатьме и Меленках было 46 врачей, 15 аптекарей и их помощников, 98 студентов, 130 фельдшеров и учеников, то есть были примерно те же лица, которые работали в военно-временных госпиталях Москвы. В касимовском военно-временном госпитале, в частности, работали и добились хороших результатов врачи Альфонский, Болдырев Вишняков, Козлов А. П., Ловецкий, Николин П. И. То обстоятельство, что эта сравнительно небольшая группа медицинских работников отлично справилась с поставленной задачей, ярко показывает самоотверженность медицинского персонала и активную помощь населения.

Выздоровевшие направлялись в армию, хотя в конце года отправка их на некоторое время задержалась в связи с нехваткой обмундирования. Так, 3 декабря 1812 г. старший врач Касимовского госпиталя X. Лодер писал, что выздоровевших скопилось более 9000 человек и ежедневно количество их прибавляется, а отправить их нельзя за отсутствием одежды.

За период с 14 сентября 1812 г. по 25 мая 1813 г. в госпитали, расположенные в Касимове, Елатьме и Меленках, по данным Лодера, поступило 30 126 больных и раненых, из них 586 офицеров. За это же время вернулось в строй 23 413 человек — почти 77% (из офицеров—60%); на нестроевую службу (в гарнизонную и комиссариатскую службу) выписано 2896 человек — почти 10%; инвалидами признано 543 человека —2%; 199 офицеров — около 1%—направлено в домашний отпуск до совершенного излечения, большая часть из них вернулась в армию; умерло 2095 человек —7%. Такой относительно небольшой процент смертности, особенно если учесть, какой длительной и тяжелой была транспортировка после Бородинского сражения, говорит о действительно хорошей организации лечения раненых и больных. Профессор Лодер, организовавший это лечение, приписывает низкий процент смертности «неустанному попечению о чистоте воздуха и здоровой пище больным, а также старательности и искусству моих подчиненных, однако более еще доброму духу, веселому нраву и крепкому сложению нашего народа».

Высказывавшиеся в нашей литературе мнения о высокой смертности в госпиталях Лодера ошибочны. Е. И. Смирнов и Т. И. Маслинковский, например, считают, что в этих госпиталях были только легкораненые, а все тяжелораненые остались на Бородинском поле и в Москве. Конечно, легкораненых было много. Генерал-кригс-комиссар Татищев в рапорте от 2 октября 1812 г. доносит, что в госпиталях гг. Касимова, Елатьмы и Меленков после отправления выздоровевших осталось 18 127 человек. «В числе их есть весьма довольное число легкораненых, которые в скорости могут быть вылечены и отправляться будут к армии командами». Однако тысячи раненых в грудь, живот, с раздробленными костями, которые были в названных госпиталях Рязанской губернии, так же как и в госпиталях других губерний, никак не могут быть причислены к категории легкораненых.

После сражения под Тарутином и Малоярославцем наибольшее значение для эвакуации раненых и больных приобрела Калужская губерния. Все бывшие в ней раненые и больные 13 октября 1812 г. переведены в другие города. 14 октября М. И. Кутузов делает распоряжение о направлении в Калугу в перволинейный армейский временный госпиталь всех раненых и больных из армии.

«В сей город привозятся больные из армии, из оного отправляются наитруднейшие в г. Тулу, в Главный врачебный госпиталь, прочие отправляются из Калуги в гор. Козельск, во временный госпиталь и далее по дороге в гор. Белев и другое удобное место, и из оных, буде места не станет, то в гор. Орел, где главный временный госпиталь».

Таким образом, и в Калуге происходила сортировка прибывающих раненых и больных по тяжести ранения и заболевания и распределение их по госпиталям.

Калужский госпиталь размещался в крупных общественных зданиях (дом присутственных мест, казармы, часть здания гимназии, городской общественный дом, бывший воспитательный дом), а в октябре месяце после Тарутинского и Малоярославского сражений было занято 605 частных домов в Калуге и много изб в ближайших селениях. Число больных и раненых в Калуге доходило до 11 000 человек, а в Козельске до 6 000 человек. Чтобы разместить, в частности, в Козельске такое большое число раненых, под госпитали были использованы полотнянопарусная фабрика, частные дома и избы соседних селений.

О характере движения раненых и больных можно судить по ведомости Козельского военно-временного госпиталя:

Ведомость о больных нижних воинских чинах Козельского военно-временного госпиталя с 5 по 24 октября 1812 г.

Из этого документа видно, что на протяжении: 19 дней в госпиталь прибыло около 4500 раненых и больных, причем в день прибывало от 32 до 1361 человека.. Всего в эти дни. в Козельском госпитале находилось 7470 человек, из которых за указанный период выздоровело 2032 человека, умерло 593 (8%). Для обслуживания большого числа больных в эти дни было всего четыре лекаря, из них два уездных.

Лечебными учреждениями Калужской, Тульской и Орловской губерний ведал штаб-доктор Вицман. Он доносил, что в его госпиталях умирало 9,5% раненых. В Орловских госпиталях одно время отмечалась значительная смертность, и о неблагополучии в них было доложено царю. Из 3500 человек больных и раненых Орловского госпиталя умерло 598—17%. Из 17 508 больных и раненых группы госпиталей, подчиненной Вицману, умерло 2504—15,3%. Причиной повышенной смертности было признано плохое питание, скученное размещение, недостаток медикаментов и другие отрицательные стороны бытового обслуживания раненых и больных. Генерал-кригс-комиссар, ответственный за размещение и питание больных, за снабжение всем необходимым госпиталей, получил замечание, но других мер, которые могли бы оказать действенную помощь раненым и больным, правительство не приняло.

В середине октября 1812 г. была налажена работа главных военно-временных госпиталей и во многих других губернских и уездных городах. Из них возвращались в армию тысячи выздоровевших.

Перед самым переходом армии в контрнаступление Кутузов отдал распоряжение о немедленном направлении в свои полки всех раненых офицеров и нижних чинов по их выздоровлении в госпиталях.

Во время контрнаступления русской армии положение раненых и больных солдат значительно улучшилось: отпала необходимость эвакуировать их на далекие расстояния, как было в период отступления. Госпитали организовывались по пути движения армии, и это намного облегчало транспортировку и лечение. Зато большие трудности стал переживать интендантский аппарат.

Почти через день надо было создавать новый госпиталь, чтобы принимать больных и раненых, а свободных людей для этой цели интендантская служба не имела. Генерал-интендант Канкрин писал:

«Когда начали преследовать неприятеля, часть госпитальная была самая печальная и вместе затруднительная. При жестоких морозах, сами едва живые, должны были почти через день учреждать госпитали в разоренных местах, будучи лишены всех способов».

Население оказывало весьма большую помощь медицинской службе. В местах организации госпиталей много сельских домов было представлено для размещения раненых и больных, за которыми самоотверженно ухаживало население. Следует отметить, то и по дальнейшему пути следования армии некоторые больные оставались на попечении местного населения, и здесь пострадавшие также получали медицинскую помощь, хотя врачей в сельских местностях не было.

Помощь раненым и больным оказывали священники, многие из которых, как говорилось ранее, были подготовлены в медицинском отношении благодаря прослушанному в семинарии курсу «первых начал врачебной науки».

Тяжелое положение с недостатком врачей было характерно не только для села, а и для всех тыловых городов и медицинских учреждений.

Значительная часть гражданских врачей еще в начале войны была мобилизована в армию и прикомандирована к постоянным военным и военно-временным госпиталям. Даже врач И. С. Орлай (1771 —1829), бывший ученым секретарем Медико-хирургической академии и редактором единственного в то время «Всеобщего журнала врачебной науки», в 1812 г. был призван в армию и полтора года работал в должности ординатора Петербургского сухопутного генерального госпиталя.

Только больные и слабые, неспособные к походной жизни, продолжали трудиться по прежней своей должности, но работа и этих врачей усложнилась и увеличилась, поскольку раненые воины попадали в любое место, а воинские контингента формировались для армии повсюду. Иллюстрацией этого может служить рапорт врача Томашевского в Киевскую врачебную управу. Говоря о тяжелых условиях, которые создались в уезде, он между прочим писал:

«Воинство сие более тысячи оставило нам своих страждущих, причем одно Симбирское ополчение, чрез весьма краткое время, представило в Богуславль наш больных воинов 738. При толь знатном количестве симбирцев у меня еще было несколько десятков мещеряков и двуротной инвалидной какой-то Каневской части».

Некоторые раненые оставались вблизи своих частей и лечились полковыми врачами. Об одном таком случае, когда десять раненых офицеров лечил полковой штаб-лекарь Стефанович, рассказывает А. И. Антоновский. После отъезда врача лечение продолжал фельдшер. Результат был очень хороший. Автор пишет: «Все от ран скоро выздоровели, и не только легко, но и тяжело раненые, безногие и безрукие...»

Помимо специально организованных госпиталей, некоторые помещики устраивали в своих имениях домашние госпитали, где раненые и больные находились до полного выздоровления. Такие госпитали, например, устроили М. С. Воронцов во Владимирской губернии на 300 солдат и 50 офицеров,4 С. А. Хомяков, Л. И. Коленов, Миллер в Смоленской губернии 5 и др.

К концу 1812 г. военные госпитали были развернуты в пятидесяти одном городе двадцати губерний. В это время, по обобщенным сведениям,6 было создано 27 госпиталей, в которых находилось 38 658 больных и раненых русских воинов. Самыми крупными из них были следующие главные военно-временные госпитали: Московский (2286 раненых), Вяземский (1000), Ельнинский (1100), Краснинский (1822), Тульский (2403), Калужский (2796), Козельский (1570), Орловский (3315), Могилевский -(1200) Миский (8250), Мозырский (2000), Бобруйский (2243), Смоленский и др. Из ведомости о военно-временных госпиталях по Смоленской губернии (по 7 госпиталям) видно, что больные и раненые размещены «довольно выгодно» «довольно порядочно», «имеют на первое время медикаменты».

Результаты медицинского обеспечения русской армии в большой степени, как мы видели, зависели от работы главных военно-временных госпиталей, так как в них концентрировались все раненые и больные, эвакуированные из развозных и подвижных госпиталей. Состояние этих госпиталей, подчиненных комиссариатскому департаменту и гражданским губернаторам, в конце 1812 г. и начале 1813 г. нельзя было назвать удовлетворительным. «Было отмечено, что больные в некоторых случаях страдают от скученности и худого питания; вместе с тем осмотры и ревизии обнаружили недостаток госпитальных запасов и ненадежность госпитального управления. Прямым последствием неудовлетворительного призрения больных и раненых явилась значительная смертность...» Приведя данные о повышенной смертности в группах госпиталей, подчиненных Вицману, авторы продолжают: «В неудовлетворительном состоянии оказывались не только удаленные от надзора, но и расположенные в столице. Медик Крейтон, осмотрев по высочайшему повелению петербургские госпитали, также нашел их не в полной мере благоустроенными».

При оценке состояния госпиталей были применены критерии мирного времени: работа военно-временных и постоянных госпиталей сравнивалась с работой постоянных военных госпиталей в мирное время. С этим согласиться, конечно, нельзя. Несколько отличное состояние многочисленных госпиталей военного времени вполне объяснимо, хотя казнокрадство и произвол тоже имели место. Необходимо учесть переполнение некоторых госпиталей больными и ранеными в отдельные периоды, скученность, недостаток медицинского персонала, имевшиеся перебои в снабжении. Смертность раненых и больных неизбежно намного увеличивалась в связи с тяжелыми условиями эвакуации на огромные расстояния в телегах, да к тому же по совершенно неустроенным дорогам.

Весьма выразительным примером может служить перевозка с поля боя даже такого героя Бородина, как генерал Багратион.

Течение его болезни описано Я. И. Говоровым. Он был первым врачом, который в день ранения Багратиона, 26 августа 1812 г., осмотрел, исследовал и перевязал его рану. При этом Говоров нашел, что рана «сопряжена была с повреждением берцовой кости», но перелом кости, по его мнению, был «несовершенным». Однако тяжелые условия эвакуации способствовали переводу неполных переломов в полные. Лубки, «аппараты к перевязке переломов», не были тем средством, которые создавали бы совершенную иммобилизацию конечности. Гипсовая повязка, введенная в боевых условиях впервые Н. И. Пироговым, еще не была известна. Генерал Багратион был эвакуирован в карете, его сопровождали до Москвы главный медик 2-й Западной армии Гангард и доктор медицины Я. И. Говоров (специально был вызван из полка, как только Багратион выехал из Можайска), а от Москвы еще и профессор Гильденбрант-старший, один из лучших хирургов того времени.

По прибытии в село Симу Владимирской губернии 8 сентября Багратиону была сделана операция (расширение раны), на которую раньше, до прибытия на место, он не соглашался. Также категорически он отказался от ампутации, предложенной ему 3 сентября, считая, что без ноги он для армии и России будет бесполезен.

При операции выяснилось, что имеет место «совершенный перелом и раздробление берцовой кости, которой острые и неровные концы, вместе с черепом бедра, глубоко вонзившиеся в мясистые части, неоспоримо, причиняли во все время болезни жестокую и нестерпимую боль... Гнойной и вонючей материи, с примесью некоторых инородных тел, волокон сукна и холстины, вышло из раны чрезвычайное количество, и рана представилась на взгляд весьма глубокою, с повреждением важных кровеносных сосудов и чувствительных нервов». П. И. Багратион умер.

Несомненно, что если даже Багратиона не смогли спасти, то еще более печальным было положение многих тяжелораненых рядовых воинов, условия транспортировки которых были во много раз хуже.

Поэтому очень большое значение придавалось перевязочным пунктам. От их работы, оперативности, квалифицированности медицинского персонала во многом зависела судьба раненых. При этом решающая роль отводилась первой перевязке — «...от ускоренной перевязки зависит легкость, скорость и безопасность лечения раненых. В лощинах, закрытых от ядер и пуль, назначаются места для перевязки, где все готово для совершения ампутации, для вырезывания пуль, для соединения переломленных членов, для вправления вывихов и для простых перевязок».

При первой перевязке требовалось обязательно производить расширение раны «для того, дабы переменить свойство оной и дать ей вид свежей и кровавой раны». Расширение раны считалось особенно необходимым в случаях ранений той части конечности, которая богата мускулами.

«Раны членов, из многих мускулов состоящих и крепкою сухожильною перепонкою облеченной, непременно должны быть расширены, что разумеется о пострелинах Ляжки, икры и плеча. Разрезы вовсе не нужны и бесполезны в местах, по большей части из костей состоящих и в коих весьма мало имеется мышечного существа. Под сими местами разуметь должно голову, грудь, руку (исключая ладонь), ногу, нижнюю часть икры и сочленные составы».

Красочное описание деятельности перевязочных пунктов под Бородином дал Л. Н. Толстой:

«Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами палаток на краю березняка. В березняке стояли фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось пред ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, которых надо было вносить. Раненые ожидали у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили...

В палатке было три стола, два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно казак, судя по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что-то резал в его коричневой, мускулистой спине...

На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волосы, их цвет и форма головы показались странно-знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая, большая, полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча — один был бледен и дрожал — что-то делали над другою, красною ногою этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор, в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею... Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому-то. И мучительная боль внутри живота заставили князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою».

Еще более яркой характеристикой роли перевязочных пунктов и методики проведения там операций является рассказ непосредственного участнику военной кампании 1812 г.:

«Резатели обмыли рану, из которой клочьями висело мясо и виден был острый кусок кости. Оператор вынул из ящика кривой нож, засучил рукава по локоть, потом тихонько приблизился к поврежденной руке, схватил ее и так ловко повернул ножом выше клочьев, что они мигом отпали. Тутолмин вскрикнул и стал охать; хирурги заговорили, чтобы шумом своим заглушить его, и с крючками в руках бросились ловить жилки из свежего мяса руки; они их вытянули и держали, между тем оператор стал пилить кость. Это причиняло, видно, ужасную боль: Тутолмин, вздрагивая, стонал и, терпя мучение, казался изнеможенным до обморока; его часто вспрыскивали холодною водою и давили ему нюхать спирт. Отпиливши кость, они подобрали жилки в один узелок и затянули отрезанное место натуральною кожею, которая для этого была оставлена и отворочена; потом зашили ее шелком, приложили компресс, увязали руку бинтами — и тем кончилась операция».

На перевязочных пунктах работали, как правило, опытные, квалифицированные врачи и фельдшера. При этом они были не только медиками, но и настоящими патриотами. Поэтому, несмотря на невероятно трудные условия врачевания в непосредственной близости у поля боя, нечеловеческую порой перегрузку, военные врачи, оказывая первую медицинскую помощь, сберегли много жизней русских воинов и возвратили их в строй.

Однако оперативные вмешательства чаще производились в госпиталях. Для этой цели, «дабы медики имели скорые способы к подаванию помощи раненым», развозные и подвижные госпитали имели в своем составе четырехконную палубу (фуру), в которой находились «готовые аппараты к перевязке переломов и после операции, разного рода повязки, кроме бандажей, головные, грудные, брюшные, плечевые, а равно хирургические инструменты, пластыри, нужные мази, примочки, лубки, шелк и т. д.»

Интересно описание хода перевязки Я. И. Говоровым:

«Отмочив бинты и компрессы теплою водою и отделив оные от раны, вынимал я потом из полости оной корпейные связочки, напитываемые обыкновенно врачебными снадобьями. После чего употреблялось шпринцование раны декоктом хины, с чаем бараньей травы и потребным количеством настоек иногда мирры, а иногда вонючей камеди, смешанным. Наконец, после некоторых нужных сноровок, полость раны выполнялась корпейными связочками, намачиваемыми тем же декоктом, или осыпаемыми мельчайшим порошком хины, мирры, отпраксы, ирного корня и другими ароматическими растениями, из которых каждое приноровлялось к обстоятельствам раны».

Часть русских врачей и тогда придерживалась консервативного направления в отношении методики лечения ранений или, лучше сказать, применяла сберегательный метод лечения, блестяще обоснованный и развитый впоследствии гениальным Н. И. Пироговым. Стремление сохранить конечность во что бы то ни стало хотя бы с ограниченной функцией, а не ампутировать ее—таково было основное направление в лечении огнестрельных ран передовых деятелей русской медицины.

Примерами консервативного метода лечения того периода могут служить следующие случаи, описанные участниками войны:

«Раздвинули толпу, и меня мои провожатые представили врачу, который с засученными по локоть рукавами стоял у доски, обагренной кровью... На спрос лекаря, где моя рана, я указал, и сподвижники его, фельдшера, посадив на доску меня, чтобы не беспокоить раненой ноги, размахнули ножом рейтузы и сапог и, обнажив мою ногу, пробовали рану, говоря доктору, что рана моя странная: отверстие одно, а пули не ощупали. Я просил самого доктора внимательнее осмотреть и объяснить мне откровенно, останусь ли я с моей ногою или должен с нею проститься. Он также зондом пробовал и сказал: «Что-то задевает», и просил дозволения испытать; пальцем он всунул в рану, боль была нестерпимая, но я мужался, не показав при всем этом ни малейшей слабости. Обшарив, лекарь, по кости моей сказал, что пуля ущемлена в кости, и вынуть оттуда трудно, и нелегко переносить операцию, «но уверяю вас благородным словом, возразил доктор, что рана неопасна, ибо кость не перешиблена; позвольте, я сам вам перевяжу рану, и вы можете отправиться куда угодно». Не прошло минуты, рана перевязана, причем объявил мне доктор, что до 3 суток не касаться моей раны и перевязки».

В другом документе мы читаем:

«У меня разрезали сапог и скинули его; пятка правой ноги моей оказалась вздутой, посиневшею и свороченною в сторону. Она горела как в огне, и прикосновение к ней причиняло нестерпимую боль; однако прохладительные примочки утоляли воспаление...».

На второй день «меня повернули навзничь, схватили крепко мою ногу и по распухшей пятке вдруг чиркнули ножом. Я вскрикнул и вместе с болью почувствовал облегчение; из раны пошла густая кровь, которая, от удара скопившись под кожею, своею синетою казалась антоновым огнем..»

Барклай-де-Толли был ранен в правую руку с раздроблением плечевой кости в конце января 1807 г. в сражении под Прейсиш-Эйлау. При подобных ранениях французы обычно делали ампутации. Вот что, например, по совершенно другому случаю пишет французский врач Роос: «Небольшая пуля пробила ему левое предплечье и раздробила кость... хотя повреждение требовало ампутации, ее некогда было делать за спешностью отступления».

В течение пятнадцати месяцев Барклая-де-Толли лечил генерал-штаб-доктор Матвей Андреевич Баталии. За это время из раны было извлечено свыше сорока обломков различной величины.

«Жестокие припадки, сильное нагноение, значительная потеря кости и расстройство мускулезных частей хотя явственно показывали, что рана не скоро залечена быть может, а член, и по совершенном заживлении, сделается короче: но не взирая на все сие, медик твердо решился сохранить правую руку... и старания его увенчались счастливым успехом: ибо, со временем, фельдмаршал свободно мог владеть оною».

Результаты лечения тяжелораненых можно видеть также из свидетельства И. Е. Дядьковского, выданного им поручику Мирковичу 10 января 1813 г. В свидетельстве указано, что Миркович «по получении им 26-го августа ядром раны в заднюю часть правого бедра, так, что большая часть сгибающих колено мышц были, начиная от подколенной чашки до седалища, вырваны, лечим был мною в Рязани по 10-то генваря, по окончании коего лечения оказалось, что нога хотя и действовала при хождении, однако столько еще слабо, что он никак не может вступить в службу, разве только по прошествии довольного времени, в которое ослабленные мышцы могут более укрепиться.»

Таких примеров можно привести немало. Они убедительно подтверждают, что уровень развития медицинской науки в отношении лечения раненых в России стоял выше, чем во Франции. Неверно утверждение проф. Левита о том, что «в конце XVIII и в начале XIX в. ампутация была одной из самых частых операций, ее производили нередко даже при простых переломах, конечности ампутировали на поле битвы без учета показаний. В этом сказалось, очевидно, влияние французской школы хирургов, которые долгое время оставались поклонниками первичных ампутаций». Во Франции это действительно обстояло так. Там упорно держалась «устаревшая традиция о необходимости в армии главным образом хирургов, а не медиков, соответствующая реформа военно-медицинского образования запаздывает почти до половины XIX в».

Другое положение сложилось в России. Русские врачи не были, конечно, оторваны от западноевропейской Медицины, все достижения и открытия активно использовались в практической работе. Однако в отношении методов лечения ранений, как и во многих других областях медицинской науки, русская медицина не стала придатком иностранной, а шла своим собственным путем, основанном на сочетании хирургии с анатомией и физиологией.

Вместе с тем было бы ошибочным считать, что русская военная медицина 1812 г. имела какую-то определенную доктрину по лечению раненых, указаниям которой следовали бы русские врачи.

Никакой доктрины, конечно, не было и в то время быть не могло. Наряду с применявшимся сберегательным методом лечения, существовал и метод ампутации. Штаб-лекарь В. П. Острогорский, бывший в 1812 г. студентом 3-го класса в Егорьевском госпитале под руководством штаб-лекаря Григорьева, смело производил ампутации рук и ног. Однако он же одновременно сообщает, что в Касимовском госпитале он под руководством Дуссина научился лечить «большие раковидные и гнойные раны с переломами костей и их осколками, глубокие плечевые фистулы и язвы» и об ампутациях не упоминает.

Показаниями к ампутации являлись «обширнейшие раны икры и ляжки, в коих мягкие части совершенно разрушены и расстроены, кости сокрушены, сухие жилы и нервы поражены».

Качественное изменение гноя к худшему, наличие сильного зловония при повреждении кости также считали показанием к ампутации. Однако и при этом не допускался механический подход.

При предсказании исхода лечения учитывалось сложение и настроение больного. «Сложение больного много имеет вляния на ход и добропорядочное состояние раны: в здоровом теле раны заживают скоро и благополучно». «Душевные страсти, как-то: боязнь смерти, тоска по родине (Nostalgia) и проч. «ухудшают предсказание «при наилучшем состоянии раны».

Типичной, характерной особенностью подавляющего большинства русских врачей было отсутствие антагонизма между специалистами, высокое чувство врачебного долга, что помогало сохранить не только жизнь, но и поврежденную конечность раненого.

Эта характерная особенность сыграла большую роль в Отечественной войне 1812 г. и помогало вернуть в строй много раненых воинов.

В полках, спустя пять-шесть лет после Отечественной войны 1812 г., продолжали служить солдаты с ограниченной функцией нижней конечности после огнестрельного перелома бедра и голени. Особенно много таких солдат продолжало служить в подвижных инвалидных командах, личный состав которых работал в госпиталях и других учреждениях.

Иллюстрацией может служить приводимый документ.

В архиве лейб-гвардии Литовского полка за подписью полкового штаб-лекаря сохранился список солдат, уволенных в 1818 г. по неспособности продолжать службу. Вот некоторые данные из этого списка:

«Рядовой Семен Шевчук, 35 лет, ранен в правую ногу ниже колена с повреждением костей и жил, отчего худо владеет оною; также ранен в колено левой нога. В гвардейский служащий инвалид.

Рядовой Семен Андреев, лет от роду 34. Ранен в бедро левой ноги навылет с повреждением жил, отчего худо владеет оною. В гвардейский гарнизон.

Рядовой Дементий Клумба, 35 лет. Ранен в правую руку у плеча, а также в левую ногу, отчего худо владеет как рукою, так и ногой. В гвардейский гарнизон.

Рядовой Федор Моисеев, 39 лет. Ранен в левую руку с раздроблением костей, отчего худо владеет оною; также и в правой от нарыва повреждены жилы, отчего сведен указательный палец. В гвардейский служащий инвалид.

Рядовой Семен Мануйлов, 50 лет. Ранен пулею в поясницу с раздроблением костей. В гвардейский гарнизон.

Рядовой Василий Логинов, 50 лет. Ранен картечью в плюсну левой ноги с раздроблением костей. В гвардейский служащий инвалид.

Рядовой Франц Рябчик, 51 год. Ранен пулею в правую ногу ниже колена и в левую ногу в берцо с повреждением костей. В гарнизон».

Всего в списке 93 человека.