Если в Речи Посполитой существовал колоссальный разрыв между людьми и «быдлом» (то есть одна часть населения пользовалась всеми правами, а другая — никакими), то в Московском государстве эти полюса были сведены: права всех были усреднены. В формировании подобных традиций известную роль сыграла малая плотность населения. Когда не хватало людей для организации обороны от внешних врагов, безусловно не приходилось считаться с интересами конкретной личности: хочет он выходить «сторожить крымского царя», чтобы он, не приведи Господь, Оку не «перелез», или нет — надо, больше некому... В противном случае крымские захватчики быстренько разорят «всю землю», как тогда говорили, в том числе и поместья несогласного индивидуума. Вследствие этого наши сословия различались в основном не по своим правам, а, как отметил В. О. Ключевский, «по обязанностям»: кто сколько должен государству. Дворянин обязан служить «конно, людно и оружно» (а если не выходит, допустим, на «береговую службу» к Оке или на царский смотр, «сказывается в нетях», то прозывается «нетчиком», лишается поместий и подвергается прочим репрессиям). Крестьянин должен был кормить дворянина, чтобы тот мог служить государю, а в случае необходимости и сам обязан помогать войску разрабатывать колонные пути для движения, строить мосты — иначе говоря, служить в так называемой «посохе» (нечто вроде «трудовых мобилизаций» XX века).
|
|
Помимо обязанностей по отношению к государству тогдашний русский человек имел немало возможностей проявить себя в жизни общества. Традиция местнoгo общественного самоуправления возникла в Московском гocyдapcтвe в 30-50-х годах XVI века. Речь идет о губных и земских старостах и целовальниках — выборных лицах, которые вершили суд, занимались поимкой разбойников (в то время государство еще не могло взять на себя борьбу с «организованной преступностью»), сбором и раскладкой налогов. Другое дело, что непосредственной причиной появления самоуправления на Руси явилась неразвитость государственного аппарата. Наверняка государство само, причем не без удовольствия, решало бы эти проблемы, но не могло — пришлось свалить все это на плечи общества. Многие категории русских людей — дворянину черносошный крестьянин Севера, горожанин — могли реализовать свою социальную активность на выборах в органы местного самоуправления, могли и сами быть туда выбраны. А затем зародилась традиция Земских соборов. Даже если мы возьмем самое что ни на есть «рабское» время — царствование Михаила Федоровича Романова (1613—1645), то в этот период Земские соборы следовали один за другим и случались чуть ли не каждый год. Это была самая настоящая парламентарная монархия. Земские соборы утверждали государственный бюджет, введение новых налогов и решали другие важнейшие задачи, стоявшие перед страной. Если на Руси не было учреждения, которое бы так и называлось — «парламент», то это не значит, что у нас напрочь отсутствовали демократические традиции, опыт участия общества в делах управления. Иными словами, не только государство «княжило и володело», но и определенной части общества «давали порулить». Другое дело, что русские люди никогда не кичились, не выставляли напоказ свои права, не противопоставляли себя государству. Например, они расценивали свое участие в самоуправлении, в работе Земских соборов как «государеву службу».
|
|
Человек, сознающий свой долг перед соотечественниками, государством и его олицетворением — государем, отнюдь не «серый раб». Ведь в противном случае такая вот «рабская покорность» должна была заставить русских подчиниться «государю Владиславу Жигимонтовичу» и ничтоже сумняшеся жить под поляками. А они шли в ополчения 1611 и 1612 годов!
Отметим, что Земские соборы не были пустой говорильней, а худо-бедно, но решали общегосударственные задачи. Исключение составил разве что Собор 1642 года, представлявший собой некое подобие памятных съездов народных депутатов: бесконечные самоотчеты, разговоры о собственных нуждах оттеснили на задний план то, ради чего созывался собор, — принимать или нет в русское подданство Азов.
В интервью журналу «Родина» известный историк А. Л. Хорошкевич утверждает, что «великокняжеская власть не ставила перед собой никаких задач общегосударственного значения». Дорог великие князья действительно не строили, но о лесах все же заботились. Например, еще в 1485 году Иван III запретил бесконтрольную рубку леса в угодьях Троице-Сергиева монастыря. Аналогичную меру в отношении мурманских лесов, принадлежавших Печенгскому монастырю, предпринял в 1556 году Иван IV. Все леса, лежащие на границе со степью, объявлялись заповедными и подлежали строгой охране: щит против татарской конницы!
Верховная власть возлагала на себя и мероприятия гораздо большего масштаба — вспомним хотя бы о грандиозном крепостном строительстве XVI века. Это ли не «задача общегосударственного значения»? Или великие князья возводили крепости для самих себя? Нет, соорудив каменные кремли в Нижнем Новгороде, Коломне, Туле, Василий III значительно облегчил оборону Оки — главного рубежа, прикрывающего Замосковный край от набегов крымских татар. А при Иване IV к югу от главного появился грандиозный по протяженности новый рубеж — Передовая засечная черта. На сотни верст — от Алатыря до Путивля — протянулась цепь засек, валов, рвов, частоколов, острожков и крепостей. «Кровопийцы» возвели Васильсурск, Свияжск, Ивангород — мощные плацдармы для действий против Казанского ханства и Ливонского ордена.
А разве создание постоянных войск не имело «общегосударственного» значения? Известно, что в 1550 году Иван Грозный создал трехтысячный корпус стрельцов, но еще в 1510-м его отец располагал как минимум тысячью «казенных пищальников». Так неужели государственная система, деятельно укреплявщая оборону государства, оберегавшая жизнь и имущество русских людей от «нашествия иноплеменных», «глубоко и демонстративно безнравственна»?
Теперь самое время поговорить о якобы присущей русским людям XV—XVII веков ненависти к другим народам. «Ксенофобия» — словечко весьма скользкое, обозначающее довольно расплывчатое понятие, не поддающееся количественным оценкам. Вообще говоря, ни один народ не обязан почитать своих соседей «всем сердцем и душой». Любить чужую нацию как свою совершенно неестественно, что бы там ни говорили проповедники интернационализма. При этом, по моему мнению, ксенофобия не есть ненависть к другим народам, это просто здоровое недоверие, известная отстраненность от чужих, проистекающая из различий в характере. Это явление нормальное, присущее любой нации. А русским своих соседей любить было и вовсе не за что. Поговорки типа «незваный гость хуже татарина» и бытовавшие в народе вплоть до XIX века песни про «татарский полон» никто ведь специально не насаждал, не культивировал с целью фальсификации прошлого. И по отношению к тем же казанским татарам у русских не было никаких поводов преодолевать в себе эту самую «ксенофобию» — перед ними был враг, пусть не такой злобный и агрессивный, как в Крыму, но традиционный: с ним пришлось иметь дело на протяжении ста лет — от Василия Темного (40-е годы XV века) до 1552 года (а восстания казанцев случались вплоть до начала XVIIстолетия). Имелись все основания для установления в покоренном ханстве достаточно жесткого режима, но были осуществлены лишь самые необходимые меры по обеспечению безопасности. В итоге казанские татары сохранили свою культуру, свое национальное самосознание и успешно развивались как нация. Никаких поводов возводить ксенофобию (то есть нормальное отчуждение от иных племен) в ранг основного фактора, определившего развитие Русского государства, нет.
|
|