Слово о законе и благодати

Эту, по-видимому, проповедь митрополита Илариона, произнесенную в середине XI века, можно считать первым философским произведением Древней Руси. В середине XI века через полвека после принятия христианства на Руси митрополит Иларион -»■ первый русский, занявший высший церковный пост в нашей православной церкви (до этого его занимали греки, присланные из Константинополя), создает знаменитое «Слово о законе и благодати», перевод которого на современный русский язык лишь недавно стал достоянием нашей общественности.

Это далеко выходящее за рамки чисто церковной или исторической проблематики, пожалуй, первое в русской литературе самобытное философское произведение ставит и решает фундаментальные жизненные проблемы, обосновывая их религиозными аргументами. Силу своего красноречия Иларион обращает против закона и в защиту благодати. Можно думать, что имеются в виду законы Моисея, как они сформулированы в Библии, но на самом деле мысли Илариона идут гораздо дальше. Иларион толкует понятие закона расширительно, и оно предстает олицетворением всего, что заключает в себе внешние предписания.

В качестве аналогии Иларион использует библейскую притчу об Аврааме, его детях, жене Сарре и рабыне Агари и проводит идею, что люди, подчиняющиеся закону, подобны рабам, детям Агари. Между законом и противопоставляемой ему благодатью такое же

257

соотношение, как между рабом и свободным. Жена Авраама Сарра бесплодна, и чтобы иметь потомство Авраам входит к Агари. Но рабыня может родить только раба. Когда же благодаря вмешательству высших сил Сарра смогла, зачав, родить сына, Агари с ребенком предстоит уйти. «И родилась благодать – истина, а не закон, сын, а не раб». Сарра теперь говорит мужу: «Прогони рабу с сыном ее, ибо не будет сын рабыни наследовать сыну свободной».

По аналогии Илариона так же следует относиться и к закону. С рождением Иисуса Христа время законов прошло и наступило время благодати, ниспосылаемой человеку свыше. Закон отошел, когда явилась благодать, как отошел лунный свет, когда явилось солнце. «И кончилась ночная стужа от солнечной теплоты, согревшей землю». Иларион подчеркивает, что именно знавшие закон распяли Христа, хотя это относится скорее не к закону, а к его исполнению. Ослепленные оцепенением законности «свои» (т.е. иудеи) не приняли Христа. «Ты же, – хвалит Иларион православного человека, – ни закона, ни пророков не читав, распятому поклонился». Знание закона, стало быть, может даже помешать, вводя в заблуждение. «Что общего у тени с истиной?» – восклицает Иларион. Закон и назван словом «стънь», имеющим значение: тень, стена, призрак, подобие, неправда.

В обоснование своей точки зрения Иларион ссылается на Евангелие, но весьма избирательно, приводя цитаты, которые работают на его мысль. Концепция закона как чего-то внешне накладываемого и гнетущего выражена Иларионо^ в сильных, энергичных выражениях. В этом первом памятнике русской правовой (а точнее неправовой) мысли вполне ясно выразилось и пренебрежение к закону как таковому и нетерпеливое желание в одночасье провозгласить и достигнуть божественной благодати. Вместо того, чтобы представить закон как первую и необходимую стадию благодати, к чему склонялась традиционная трактовка библейских текстов, основывающаяся на словах из Нагорной проповеди: «не нарушить пришел я (имеется в виду закон – А.Г.), но исполнить». Иларион, воспевая обретенную или обретаемую благодать, отрицает закон как рабство. Парадокс, однако, в том, что отказ от закона как обязательного для всех принуждения делает человека еще более зависимым и ведет к рабству ничем не ограниченному, в то время как благодать остается чисто лозунговой, потусторонней по отношению к реальной жизни идеей. Продолжая аналогию Илариона можно сказать, что Сарра еще не родила, а уже заставляет

258

мужа выгнать рабыню с сыном, делая тем самым проблематичным обретение Авраамом потомства. Это пренебрежительное отношение к закону как к внешне накладываемому предписанию отвечало чему-то очень глубокому в русском национальном характере и могло служить теоретическим оправданием того, что закон никогда не рассматривался всерьез в качестве атрибута общественной жизни на Руси, оправдывая известную эпиграмму:

Широки натуры русские. Нашей правды идеал Не вмещают нормы узкие Юридических начал.

Теперь перенесемся почти через тысячелетие и заглянем в книгу «Государство и революция», написанную в августе 1917 года и служащую главным ленинским трудом по государственно-правовым вопросам. «Всякое государство несвободно и ненародно», – пишет Ленин, подчеркивая слово «всякое» и частицы «не». Ленин доказывает со ссылкой на Маркса и Энгельса, что государство не средство взаимосогласования интересов различных социальных сил, а продукт непримиримости классовых противоречий и орган подавления; сила, стоящая над обществом и все более отчуждающая себя от него. Отсюда вывод: «пролетариату нужно... государство... устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать». Какова в этом случае роль права и закона? Это всего лишь атрибуты пройденного этапа развития человечества, от которых чем скорее отказаться, тем лучше. «Демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма». Значит: коль скоро уничтожается капитализм, долой демократическую республику и да здравствует диктатура пролетариата. Всеобщее избирательное право орудие господства буржуазии». Значит: долой всеобщее избирательное право – да и право вообще. Все то, для чего ранее существовало государство и право, будет выполняться теперь «без особого аппарата, простой организацией вооруженных масс» с «простотой и легкостью». В демократической республике действуют лишь формальные принципы права, но нет демократии реальной (форма здесь сопоставляется не с содержанием, как можно было бы ожидать, а с реальностью и третируется). Вообще право – лишь надстройка над экономическим базисом, следующая ему. Ленин уснащает свою работу многочисленными цитатами и выписками из сочинений Маркса и Энгельса, но выводы, к которым он при-

259

ходит, были совсем не обязательны для защищавшего государство марксиста Каутского.

В последних своих статьях Ленин писал о необходимости перемены «всей точки зрения нашей на социализм», но, предвидя опасность бюрократизации и раскола партии, предлагал ввести «побольше передовых рабочих в ЦК», рассчитывая не на правовой механизм, а на людей, «за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести...».

Хотя Иларион в своих утверждениях основывался на религиозном вероучении, а Ленин – на атеистическом, мы обнаруживаем в их текстах за различным понятийным аппаратом нечто фундаментально общее, а именно: желание побыстрее достичь, перепрыгнув через необходимые этапы, цели, каковой для Илариона было осуществление на Земле христианской заповеди любви, обещавшее небесную благодать, а для Ленина – построение коммунизма, обещавшее рай на Земле. Иларион и Ленин выдвинули религиозный и социальный аргументы против права, но то, что столь различные по типу соображения использовались для обоснования по сути одного и того же, свидетельствует, что в основе был аргумент национальный. И у Илариона, и у Ленина чувствуется твердая уверенность в том, что благодать (небесная и земная) наступит не сегодня-завтра, и здесь присутствует своя правда духа. Идеи «Третьего Рима», мессианские чаяния все же всегда падали в России на благодатную почву.

Какой можно сделать вывод из сопоставления двух данных текстов, разделенных почти тысячью лет? Если существуют явно сходные по сути высказывания, сделанные совершенно разными по своему происхождению, образованию и убеждениям людьми, жившими в различных социально-экономических формациях, то, стало быть, есть в этих людях нечто общее. Чем оно определяется? Прежде всего, национальными особенностями характера, тем общим в нем, что дает возможность нации сохраняться и воспроизводиться, несмотря на все неблагоприятные влияния внешней среды. Приходят и уходят завоеватели, меняются социальные и экономические условия жизни, а нация продолжает существовать в течение тысяч лет, пока воспроизводятся особенности национального характера.

Трудно предвидеть изменения, потому что для этого надо учитывать еще не проявившиеся факторы, но если видим постоянство в чем-либо на протяжении тысячи лет, то можем сделать вывод, что оно сохранится и в следующую тысячу лет.

Можно возразить, что всегда найдутся в культуре случайно вы-

260

бранные два произведения, близкие по духу. Однако процитированные работы, определившие направления русского православия и русского коммунизма, оказали огромное влияние на всю нацию, чего не могло быть, если бы они не оказались созвучны русской душе.

Национальным характером можно назвать типичный для данной нации способ поведения. По Э. Фромму, «подобно индивидуальному характеру, социальный характер можно определить как специфический способ, с помощью которого энергия направляется в определенное русло; отсюда следует, что если энергия большинства людей данного общества канализируется в одном и том же направлении, то они обладают одной и той же мотивацией, и, больше того, они восприимчивы к одним и тем же идеям и идеалам». Социальным характером Э. Фромм называет «ядро структуры характера, свойственное большинству представителей данной культуры».

Именно национальный характер формирует экономическую структуру общества, его идеи и идеалы, выуживая из всего многообразия форм те, которые его устраивают. Национальный характер более устойчив, чем экономические и политические структуры. Менялись неоднократно за тысячу лет экономические уклады и политические устройства, а национальная душа оставалась все той же. Национальный характер будет существовать столько, сколько существует сама нация. Не экономика и политика создают его, а он создает экономический уклад и политическое устройство. Национальный характер проявляется как в поведении большинства представителей данной нации, так и в их мышлении. Причем в мышлении сходство обнаруживается не в поверхностном слое, а в глубинных структурах духа.

Каждая нация имеет уникальный набор характеристик, которые сами по себе нравственно нейтральны, хотя и дают следствия, приобретающие определенную этическую окрашенность. Так, известное русское долготерпение не хорошо и не плохо в сравнении, скажем, с присущей «южным» нациям импульсивностью, но крайние формы проявления этого свойства: исключительная выносливость, с одной стороны, и забитость, с другой, – имеют определенную нравственную окраску. Русский человек не лучше и не хуже других, он просто иной, чем представитель Запада или Востока.

Какие же существенные черты русской души можно вывести из сопоставления взглядов Илариона и Ленина? Первое. Русский человек не удовлетворяется нормальной, «законной» жизнью, при

261

которой все вынуждены подчиняться общепринятым установлениям, являющимся результатом социального компромисса. Он стремится к переходу к некоему идеальному состоянию всеобщего счастья, при котором интересы людей полностью гармонируют между собой и с обществом в целом. Второе. Переход этот – результат не упорной повседневной работы в течение длительного времени, а следствие снисходящей спонтанно божественной благодати или действия объективных законов общественного развития, которые пробивают себе путь через человека (аналогом того и другого вместе является сказочное «по щучьему велению»), до осознания которых он может подняться, реализуя их в своей деятельности.

Противопоставление закона и благодати фундаментально для русской души. В основе рассуждений славянофила A.C. Хомякова лежит мысль, что внешние государственные формы не соответствуют духу русского народа. И.В. Киреевский продолжает: «Даже самое слово право было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду». Позже Н.К. Михайловский саму истину в русском смысле определит как правду-справедливость. «Слабость юридического развития Руси – факт несомненный» – подытожил в XX веке Г.П. Федотов. А что же соответствует русской душе? А.С. Хомяков считал, что чувство соборности, И.В. Киреевский – христианство в истинном смысле.