Социокультурное поле: опыт самоанализа

Честные лекари прошлого нередко пробовали лекарство на себе, прежде чем лечить им своих пациентов. Исследователю во многих ситуациях также полезно примеривать свой инструментарий на себя.

Работая над этой книгой, пытаюсь взглянуть на свою жизнь последних месяцев через призму категории социокультурного поля. Если попробо­вать объяснять мое поведение, опираясь на знание моей личности и набор нескольких изолированных внешних факторов, то можно поставить не­утешительный диагноз: раздвоение или даже утроение личности. А если взглянуть на эту жизнь как на передвижение из поля в поле?

Май - июнь. Я являюсь профессором факультета социологии Санкт-Петербургского университета. Это основная структура, определяющая мое пространство возможностей в данный момент. Я читаю лекции, прово­жу консультации, участвую в защите курсовых работ, веду по электронке

34

переписку с аспирантами, которые параллельно учатся и в западных уни­верситетах. Еду домой по улицам Питера. Провожу интервью. Сижу в кофейне. Общаюсь с друзьями — в основном работниками вузов и акаде­мических учреждений. Говорю на наши общие темы, на общем жаргоне нашей среды. Меня с утра тяготит груз еще не выполненных обязательств, связанных с учебной нагрузкой и научными проектами. Завтракаю и ужи­наю на кухне городской квартиры под включенный телевизор, засоряю­щий мои мозги информацией о телодвижениях президента и вымученных романах в шоу «Дом-2». Убегая от рекламы, попадаю на американский боевик, где кто-то кого-то догоняет и выпускает в него сотни пуль, а они с него — как утренняя роса с сорняка. Культурное потребление постоянно прерывается телефонными звонками: ищут студенты, ищет начальство, нетактично спрашивают о результатах еще не сделанной мною работы. На автостоянке напоминают о необходимости внесения очередного платежа. Иду в спортзал — это «качалка», заполняемая мощными мужиками, как будто только что вернувшимися со съемок «Бандитского Петербурга». В университете начинается мой мастер-класс для молодых социологов из разных городов России, потом короткий курс лекций. Иду в книжный магазин, ухожу с облегченным кошельком, сетуя на цены.

Июль. Самолет приземлился в ФРГ. Живу в семье немецких друзей, которые знают по-русски только несколько слов. Утро начинается с не­мецких газет, которые приносят в дом еще до того, как я проснусь. Иногда встречаю новости 6 стране по имени «Россия». Обычно от них портится настроение, и для поддержания душевного равновесия лучше читать о Германии. Мы вместе с друзьями готовим пищу, косим газоны, стрижем кусты в саду, пьем белое рейнское вино и говорим о немецкой жизни, как она видится с колокольни благополучных представителей среднего класса. Каждый день неспешно еду на трамвае в университетскую библиотеку. Читаю книги, отбираю из электронной базы журнальные статьи. Правлю свою статью, переведенную на немецкий язык для публикации в местном сборнике. Идем в гости к знакомому художнику. Встречаем новых людей из мира искусства. Вино, беседы о жизни, без всяких упоминаний России и Питера. Смотрю новые книги с иллюстрациями хозяина. По вечерам иног­да захожу в греческое кафе, где радушная хозяйка потчует меня немецки­ми колбасками и местным пивом. Голова болит о том, что не успеваю найти нужные книги, статьи, встретиться с местными знакомыми. Беседую с при­ятелем, учителем гимназии, о немецкой школе. Перед сном читаю книгу «Russen Disco» о жизни русских иммигрантов в Берлине.

Август. Маленький городок на побережье Азовского моря. Утро начи­нается с мыслей: то ли стойки ворот забетонировать, то ли пробежать кросс по берегу моря? Выбираю кросс. Обрезаю в старом саду ветки. Общаюсь с соседкой, балакающей на кубанском диалекте. Обсуждаем покраску ворот. Иду к нотариусу, сижу в длинной очереди, все заканчивается безрезультат­ным разговором. Мысли крутятся вокруг бюрократических процедур офор-

35

мления домовладения. Сижу с приятелем детства. Ему делать нечего, рабо­ты нет, денег тоже. Его мысли быстро соскальзывают к гениальной идее: мы идем к нашей соседке, которую я знаю с рождения. Та по случаю встречи предлагает мне стакан самогона, я отказываюсь, ссылаясь на машину. Това­рищ охотно приходит на помощь. Общаюсь с близким мне мужиком, кото­рый перебивается случайными заработками. В этот день он заработал 15 рублей, купил хлеба и спичек. С гордостью говорит, что уже два месяца не покупал самогон (если, конечно, не считать дни рождения товарищей по бригаде). Брожу по рынку в поисках проводов. Общаюсь с электриками и сантехниками. Сижу в саду под ореховым деревом, выкроив пару часов для работы над этой книгой. Другая соседка рассказывает про свою работу на консервном заводе, куда она, выпускница техникума, из-за отсутствия рабо­чих мест пошла разнорабочей. Читаю местную газету объявления: «продам дом», «женщина ищет порядочного мужчину». После полуночи в соседские ворота стучится милиция: квартирант, опечаленный тем, что работодатель не платит ему за проведенные штукатурные работы, бьет того по лицу, уверяя милиционера, что бил по «морде», и клянется, что к сломанным ребрам не имеет никакого отношения. Еще одна соседка со слезами на глазах рассказывает про мужа: умер в больнице, где его за большие деньги лечили «от сердца», не заметив, что он умирает от воспаления легких.

Что общего между этими тремя эскизами жизни одного человека за три месяца? Ничего. Это разные социальные миры. И я, входя в каждый из них, радикально меняюсь. В каждом из этих близких мне миров я проживаю разные жизни, которые связаны между собой тонкой нитью моего социологического интереса к окружающему миру: и на питерс­ких студентов, и на немецких друзей, и на приятелей своего детства я смотрю глазами социолога, страдающего от профессионального крети­низма (неспособности забыть свою профессию в любой ситуации). У всех этих полей есть лишь один общий ресурс — мой портативный ком­пьютер. Объяснить мои поведенческие акты в каждом из этих социо­культурных полей (миров), опираясь на знание меня или отдельные фак­ты внешней реальности, нельзя. Каждый эскиз — это самостоятельное социокультурное поле со своими ресурсами, особыми культурными про­граммами, языками. Элемент, вырванный из его общего контекста, те­ряет смысл. Переходя из поля в поле, я как бы переключаю программу телевидения: вот «Время», а вот «Окна», а это триллер, а здесь боксер­ский бой. Я наблюдаю и то, и другое. Но я смотрю миры, логика каждо­го из которых не имеет никакого отношения к логике другого мира. Их объединяет лишь ящик телевизора. И я как зритель в каждом случае разный, т. к. включаю разные программы своего любопытного мозга. Следовательно, путь к пониманию поведения человека лежит через ана­лиз структуры социокультурного поля, в котором он находится в дан­ный момент. А исходная точка исследования — анализ поля как целос­тной социокультурной системы. При этом само исследование — это тоже ситуация, обладающая признаками социокультурного поля.

36