ХРЕСТОМАТИЯ
по курсу «История менеджмента»
Составитель: д.ф.н., профессор
В.А. Костин
Екатеринбург 2003
Хрестоматия по курсу «Основы менеджмента» предназначена для студентов дневного обучения специальности «Менеджмент организации» -061100. Хрестоматия составлена на основе программы курса по истории менеджмента, разработанной в Уральской академии государственной службы в 2003 году, содержит подборку текстов из работ известных ученых Х!Х-ХХ вв. по формам организации хозяйственной жизни и управления хозяйственной деятельностью
СОДЕРЖАНИЕ
Раздел 1. Методологические основы исследования форм организации хозяйственной жизни и управления.
1.1. Милюков П.Н. Методологии истории хозяйственной культуры….3
1.2. Ойкен В. Критика национальной экономии. ……………………..13
1.3. Ойкен В. Научное познание экономической действительности.
Раздел 2. Административный менеджмент в условиях аграрных цивилизациях восточного типа.
2.1. Вебер М. Месопотамия …………………………………………….47.
|
|
2.2. Виноградов И.В. Раннее и древнее царства Египта……………….65
Раздел 3. Специфика менеджмента и хозяйственной жизни в греко-римской аграрной цивилизации.
3.1. Андреев Ю.В. Греция в XI-IX вв. до н. э. по данным
Гомеровского эпоса…………………………………………………………91
3.2. Неронова В.Д. Экономическая система Римской державы
со 11 в. до н.э. по 11 в. н.э. ………………………………………………..101
Раздел 4. Неспециализированный рыночный менеджмент в городах Западной Европы в Х1-по ХУ вв.
4.1. Вебер М. Средневековый город………………………………………112
4.2. Ле Гофф Ж. Честные и бесчестные профессии
на средневековом Западе. ………………………………………………….123
4.3. Дживилегов А. К. Торговля на Западе в Средние века………………135
Раздел 5. Институциональные и организационные основы рыночного менеджмента.
5.1. Розенберг Н., Бирдцелл Л.Н. мл. Эволюция институтов благоприятных для коммерции…………………………………………………………………….138
5.2. Олтаржевский В.П. и др. Возникновение Ост-Индской компании и первые шаги ее торгово-колониальной деятельности (1600—1612 годы)…………158
Раздел 6. Практика управления хозяйственной жизнью в России в ХУ по Х1Х вв.
6.1. Пайпс Р. Природные и социальные условия (России) и
их последствия………………………………………………………………….163
6.2. Туган-Барановский М.И. Фабрика в XVIII веке…………………………178
Раздел 7. Концепции рыночного менеджмента начала ХХ века.
7.1. Тейлор Ф.У. Принципы научного менеджмента………………………….195
7.2.Файоль А. Общее и промышленное управление. …………………………207
Раздел 8. Концепция административного менеджмента в СССР.
8.1. Афанасьев В.Г.
|
|
Раздел 1. Методологические основы исследования форм организации хозяйственной жизни и управления.
Милюков П.Н. Методологии истории хозяйственной культуры.
Я не пишу здесь социологического трактата и постараюсь представить внушенные всем этим изучением истины в виде кратких тезисов, положенных мною в основу при обдумывании и составлении "Очерков". Положения эти заменят то систематическое изложение, которое составляло предмет "Введения" в предыдущих изданиях.
Первым моим положением будет, естественно, самое общее:
1) Понятия закономерности и эволюции должны быть распространены из области естественных наук в область наук гуманитарных.
В приложении к истории культуры этот тезис отчасти противополагается, отчасти исключает другие понятия о задачах исторического изложения. Он противополагается так называемой повествовательной истории, — истории "событий", истории "случившегося" — термин, который сам по себе указывает на элемент "случайного", преобладающий в такой истории (см. ниже). Это не значит, что повествовательная история отрицается сторонниками закономерного объяснения истории. Она скорее занимает по отношению к последнему роль подготовительного подбора фактов, получая значение конкретной науки по отношению к абстрактной, по системе Конта. …
Этим социологическая точка зрения отличается от другой, которую она отрицает. Сюда относятся все те учения, старые и новые, которые объявляют индивидуальное — неразложимым, неповторяемым и не подлежащим научному анализу. …
Даже и "индивидуальное" не может исключать закономерного объяснения. Вообще же попытки закономерного объяснения истории так же древни, как попытки вообще размышлять об истории. Нашему времени принадлежит лишь приведение этой основной и неистребимой потребности человеческого духа в научную систему и последовательное ее проведение. Здесь мы можем перейти ко второму тезису, как к первому выражению этой последовательности во всякой доктрине, стремящейся к синтезу.
2) Научный синтез в социологии снимает противоположение духовного и материального начала.
Все явления человеческой цивилизации протекают в духовной среде. Этим явления социологии отличаются от явлений мифологии. Только в социальной среде формируется человеческая психика (ср. предисловие к третьему тому). Учреждения, экономика, быт, суть такие же духовные продукты социальной среды, как религия и искусство. Зато, как только что сказано выше, не может быть допускаемо различие, проводившееся между "материей" и "духом" в том отношении, что первая область явлений подчинена закону, тогда как вторая свободна. Все подчинено законам: в области процессов духа господствует такой же детерминизм, как и в области процессов материальных. Это утверждение, притом, не может быть поставлено в зависимость от того, можем ли мы или не можем при настоящем состоянии науки открыть эти законы. Но тут же необходимо сделать оговорку: между двумя упомянутыми сторонами явлений не следует пытаться устанавливать непосредственной причинной зависимости или сводить одно начало к другому. Современная социология не идет дальше установления параллелизма между "субъективным" и "объективным" рядами явлений, если употреблять терминологию Гиддингса….
3) Научная социология отодвигает на второй план точку зрения всемирной истории. Она признает естественной единицей научного наблюдения отдельный социальный (национальный) организм.
Идея всемирной истории имеет почтенную давность. В своем происхождении она тесно связана с религиозной идеей божественного промысла, управляющего судьбами человечества. Отсутствие или неясность связи между отдельными звеньями цепи, составляющей историю человечества, покрывается верой в это высшее руководство, которому одному известна цель существования и чередования человеческих обществ. Эта вера вполне заменяет исследование, и самая схема всемирной истории, основанная на водительстве провидения, предшествует всякому исследованию. В сущности, всякая универсальная религия имеет готовую нить, связывающую звенья — в факте своего распространения и усвоения в мире. Естественно, что первой попыткой всемирной истории и явилась история блаженного Августина (413-426), взявшего темой распространение христианства на развалинах римской империи. Все предшествующее появлению христианства схематизировалось в течение всех средних веков под формулой четырех монархий Даниилова пророчества, последней из которых и была римская империя. Для дальнейшей истории в этой схеме не было места. И когда Боссюэт в 1681 году составлял для уроков дофину на той же теологической основе свой труд, это было уже полнейшим анахронизмом. Его "всемирная история" вышла бессвязным подбором фактов, не проведенных через историческую критику. Католическую философию всемирной истории можно считать на этом опыте законченной. Слабым отражением того же мировоззрения была попытка создать и для православия особую всемирно-историческую схему — в форме преемства "трех Римов" (Рим — Константинополь — Москва "третий Рим").
|
|
Но идея всемирной истории вовсе не разделила судьбы средневековой схемы. Она, напротив, получила богатое развитие под влиянием идей протестантизма в Англии и Германии и "просветительного века" во Франции. Из теологической она мало-помалу превратилась в метафизическую и рационалистическую. Конечно, в каждой из упомянутых стран эта идея получила особый оттенок. В Англии от Бекона до Бокля ход мирового процесса был объясняем накоплением опытного знания. Во Франции от Вольтера до Конта та же идея была развита в борьбе с церковью, как освобождение человечества от средневековых суеверий и преодоление католицизма путем секуляризации науки, торжества разума и организации его завоеваний. В Германии, наименее отошедшей от господства теологического мировоззрения, идея всемирной истории превратилась в руках романтиков и философов, от Гердера до Гегеля, в учение о постепенной гуманизации человечества и о воспитании его к свободе — без явного разрыва с неисповедимыми велениями промысла. При всех различиях в этих вариантах переходной эпохи, всемим была обща мысль о доминирующей роли личности, постепенно освобождающейся в процессе, и о прогрессе человеческого знания и разума, как движущей пружине самого процесса. При всем огромном шаге вперед этого взгляда сравнительно со средневековым, уже в то время были замечены отрицательные стороны такого понимания всемирной истории. Прежде всего указано было на произвольность выделения одной только определенной группы народов, призванных составить цепь прогресса, и устранения из схемы всего остального человечества, за исключением обитателей Европы и переднейАзии.
|
|
Другим недостатком было, конечно, то, что отдельные народы, введенные в цепь, рассматривались только со стороны внесенногоими во всемирную историю вклада, причем характер этого вклада определялся гипотетическими особенностями народного "духа", якобы двигавшими каждый раз вперед весь всемирно-исторический процесс. Наконец, "дух" этот и у Вольтера, и у Гердера, — а тем более у Гегеля — принимался за некое неизменное во времени начало, которым, не входя в детали, объяснялась и вся история "избранного" народа. Такая трактовка, конечно, не имела ничего общего с наукой и, напротив, очень много общего с теологической идеей "плана", наложенного на человеческие события свыше. Еще Шлецер поднял голос протеста против такого одностороннего использования исторического материала для абстракций всемирной истории. А когда Ранке отбросил спекулятивные построения философствующих романтиков и попытался вернуться к строго научному эмпирическому трактованию всемирной истории, то получилось довольно механическое и скудное сочетание "руководящих идей" и "господствующих тенденций" в каждом столетии. Выдвигая вперед борьбу "идей" и избегая изображения борьбы "интересов", Ранке уклонился и от объяснения происхождения своих •"идей"'. Точнее говоря, и он остановился тут перед "необъяснимым", перед "божественными велениями", то есть перед тем же теологическим объяснением. Выведя изучение истории из тупика, в который завела ее теория избранных народностей, Ранке впал в другую крайность, общую всемирным историкам. Он отдал предпочтение изучению международных связей и влияний перед изучением внутренней истории отдельных государств, находясь, притом, в этом отношении под влиянием не только собственных теорий, но и современных ему событий, центром которых являлась Германия. При этом, правда, совершенно отпадал элемент мистики; но зато слишком выдвигался вперед элемент случайности и личной воли. Психология действующих в истории личностей — самое сильное место метода Ранке. Пока Ранке прилагал эти приемы к конкретному изложению международных отношений германо-романских народов Европы, он проявил великое мастерство историка-повествователя. Но когда, на склоне лет, он принялся за издание (неоконченной) "Всемирной истории", лишенной теологического и метафизического освещения, то тут и оказалась слабость реальной связи между отдельными звеньями этой истории, — так же как и произвольность выбора. Ранке перенес центр тяжести рассказа и тут на "ход великих событий, связывающих все народы", а существо этих событий видел не только в "культурных стремлениях", на которых "вовсе не исключительно покоится историческое развитие", а в "импульсах совершенно иного рода, преимущественно в антагонизме наций, которые борются друг с другом за обладание территорией и за первенство". Это и возвращало "Всемирную историю" в старый, более привычный круг, с прибавкой чисто германской окраски, то есть по существу знаменовало вырождение самой идеи.
Переходя ко второй половине моего третьего тезиса — о национальном организме как о естественной единице научного изучения, я, прежде всего, отмечу, что эта идея имеет еще более почтенную давность, чем идея всемирной истории. Если идея всемирной истории появляется (не считая античных компиляций) только с переходом от античной эпохи к христианству и средневековью, то идея национальной истории, как особого целого, возникает уже в республиках классической древности и возрождается в итальянских республиках ренессанса. В этих маленьких государствах-городах легко было заметить чередование форм государственного устройства, связанное с очередным преобладанием того или другого социального слоя, а быстрый ход этого процесса, совершавшегося на памяти двух-трех поколений, помогал связать все этапы процесса в единый цикл, имевший свое начало, середину и конец и повторявшийся в ряде отдельных "политик". Это был чрезвычайно подходящий материал для выведения из него общего эмпирического закона. Так, Платон и Аристотель в древности; и итальянские гуманисты в эпоху возрождения классицизма — в особенности Джамбаттиста Вико —положили начало "Новой Науке", предшественнице современной социологии, работающей именно таким же сравнительным методом. Языческая наука греческих мыслителей и секуляризованная впервые в Европе — наука итальянцев счастливо обошлась без теологии и метафизики. Отсюда — почти современный духих учений. В частности, Вико с удивительной проницательностью набросал основные черты своей "Новой Науки", несмотря на очень несовершенное состояние знаний в его время. Ему вполне ясно было научное значение параллельного изучения национальных историй для извлечения изних сходных черт, доступных объяснению общими причинами. Вот его социологический тезис. "Однообразные вещи, родившиеся одновременно у целых народов, незнакомых друг с другом, должны иметь общий источник истины". "Эта аксиома", поясняет Вико, "опровергает общепринятое до сих пор мнение, будто естественное право вышло от единственной первой нации, которая позднее передала его другим народам. Это заблуждение нашло веру у египтян и греков, которые хвалились, что первые распространили на земле гуманность и цивилизацию"2.
Главной ошибкой Огюста Конта, при всех огромных заслугах этого творца социологии, было именно то, что он построил свое учение о стадиях человеческого прогресса по всемирно-историческому принципу. Так, он ищет фетишизм и политеизм в первобытных и древних обществах, монотеизм и метафизику в средних веках и начале новой истории, а происхождение позитивизма относит к современности, его развитие — к будущему. Тут совершенно прав Н.Я.Данилевский, когда находит популярное деление на древнюю, среднюю и новую историю ненаучным и устанавливает следующее положение, совпадающее по мысли с учением Вико. "Собственно говоря, и Рим, и Греция, и Индия, и Египет и все исторические племена имели свою древнюю, свою среднюю и свою новую историю.
Конечно, Вико очень часто оперирует с понятием «провидение», управляющего судьбами народов. Но в его употреблении это — не только средство обезоружить католиков, имевших основание осуждать его основную антитеологическую систему, но, в более глубоком смысле слова, и поставить понятие закона выше понятия человеческого произвола. В этом же смысле идея провидения эпохи романтической реакции заменила понятием закономерности поверхностный "рационализм" XVIII столетия. Впрочем, Вико лучше романтиков умел совмещать идеи закономерности и свободной человеческой воли.
На этом самом основании и Вико различает у каждого народа три стадии развития, которые он на своем языке называет веком богов, веком героев и веком людей, то есть в сущности, теологическим, метафизическим и позитивным. В классическом мире была своя ("первая") эпоха варварства; в христианском мире она в точности повторилась ("второе варварство").
Новая социология скрепила это представление об однообразном ходе национальных историй, проведя аналогию между животным и социальным организмом. Именно на этом сопоставлении построил свою социологию Спенсер, за которым последовал целый ряд социологов, дополняя эту общую аналогию все новыми чертами, частью искусственными, но иногдаметкими (Лилиенфельд, Шеффле, Вормс, Фуллье — чтобы назвать только главныхиз них). Недостаток системы Спенсера — в том, что к этой части своей синтетической философии он подошел уже на склоне лет и ограничился преимущественно описательной стороной, заимствуя притом материал из этнографии первобытных народов. В этой области изучение преемства сходных ступеней развития было затруднено для Спенсера уже его исходной точкой зрения: желанием приложить к социологии — или даже построить социологию на закономерностях, открытых в физиологии. Затем, внимание Спенсера было односторонне сосредоточено на описании каждой из сходных стадий, тогда как генетическая связь между последовательной серией этих стадий осталась в тени.
Сказанное выше подготовляет к моему четвертому тезису:
4) Научная социология не признает отдельные национальные организмы неподвижными, неизменными «типами». Она изучает эволюцию каждого отдельного организма и находит в нем черты, сходные с эволюцией других организмов.
Первая же фраза этого тезиса отделяет нас от вышеотмеченных индивидуалистов, отрицающих возможность сравненияи,следовательно, научного объяснения исторических явлений. Правда, первоначально речь идет о необъяснимости одного только личного элемента в истории с точки зрения "идеографов". Но затем признание необъяснимости и несравнимости "типов" распространяется на целые национальные организмы, то есть на все содержание истории. Точнее говоря, сходство и сам Спенсер не ответственен за увлечения, вызванные аналогией между обществом и организмом. Он определенно говорит: "Между живым телом и телом политическим не существует других аналогий, кроме тех, которые являются следствием взаимной зависимости частей, свойственнойим обоим... Общность основных принципов организации есть единственная утверждаемая вами общность".
Возможность сравнения признаются и здесь, но лишь до того момента, когда "этнографический материал" превращается в "тип", — именно, когда в процессе эволюции присоединяется элемент "морфологический", элемент формы, являющийся в глазах такого противника Дарвина, как Данилевский. началом "идеальным в природе". Исходя из идеи "органичности" нации, Данилевский допускает распространение этой аналогии на возрасты национальной истории. Каждая народность переживает периоды молодости, зрелости и старости. Данилевский называет их периодами "племенным", "государственным" и "цивилизационным". Итак, казалось бы, он признает общечеловеческие законы развития, свойственные каждому национальному организму? Отнюдь нет. "Племенная" стадия — это для него только материя без формы, народность без "идеи". "Государственный" период — тоже подготовительный. В это время только складываются национальные учреждения и национальный характер. Но вот наступает третий период, "цивилизационный"; народность развертывает в себе присущую ей самобытную "идею", — и готов неразложимый и неизменяемый "тип". В этой стадии — "начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа".
Научная социология отвергает путь "платонизма". Он остается достоянием течений, желающих сохранить пережитки теологической и метафизической идеологии — по большей части с определенной целью увековечить черты прошлого национальной истории. Цель научной социологии — открыть общие законы исторической эволюции. Наиболее общее направление этой эволюции есть то, которое обще ей с эволюцией физиологической. Спенсер весьма удачно определил его, как "переход от несвязанной однородности к связанной разнородности". Фазисы, которые история каждого отдельного социального организма проходит в этом направлении, находили у разных философов истории и социологов весьма многообразные определения. Число три в большинстве схем преобладает. Конечно, оно не сводится к чередованию "тезиса, антитезиса и синтеза", как того требует "диалектический" метод Гегеля — Маркса. "Игра всемирного духа" в эту диалектику есть просто игра собственного воображения г. г. философов. В большинстве трехчленных схем третья часть не "преодолевает противоречия" первых двух, а просто ведет процесс эволюции дальше их. Наиболее удачны притом те из этих схем, которые устанавливают не только какой-либо один ряд ступеней развития, повторяющихся повсюду, а несколько параллельных рядов, соответственно различным сторонам исторического процесса. Сюда относится наш пятый тезис:
5) Научная социология выделяет общие черты, эволюции национальных организмов в закономерные социологические ряды и старается определить взаимную зависимость между этими рядами.
Здесь мы вступаем в более спорную область. И число рядов (сторон жизни), и причинная связь между ними иих так сказать иерархия (зависимость более сложного от более простого) различно определяются различными социологами. Не отождествляя себя ни с каким отдельным из этих определений, мы отметим лишь интерес такого рода изысканий иих общее направление, в котором выявляется основная истина социологической эволюции. Перечислить их все нет ни возможности, ни надобности; укажу лишь в хронологическом порядке некоторые, наиболее интересные и связанные с содержанием "Очерков".
Древнейшее из таких определений находим у Платона. Греческий философ связывает причинной связью политический ряд с психологическим. По его классификации свойства души распределяются следующим образом: 1) Низшие потребности, вытекающие из голода и полового чувства. 2) Высшие ("благородные") чувства. 3) Разум. Им соответствуют в политическом ряду: 1) Экономическое государство (производящего класса). 2) Военное государство — воинов (соответствует благородным инстинктам). 3) Государство совершенных правителей — философов. Мы увидим, что это построение получает отголоски в современности.
6) Если сопоставление ряда национальных процессов вскрывает сходные черты, закономерно повторяющиеся в их эволюции, то изучение условий окружающей среды, в которой неизбежно протекает каждый данный процесс, объясняет, так же закономерно, его своеобразие.
Необходимость изучения среды вытекает из того же соображения, которое заставляет отодвинуть идею всемирно-исторического процесса в пользу изучения процессов национальных. Именно там и здесь мы спускаемся с высот абстракций и приближаемся к объяснению реального явления, составляющего предмет научного изучения. Пользуясь сравнением Шмоллера, можно сказать, что социолог или историк культуры, который ограничился бы выделением сходных черт всякой исторической эволюции и счел бы свою задачу поконченной на этом, походил бы на химика, который, раложив воду на составные элементы, объявил бы, что главное значение при образовании воды имеет кислород, так как его в 8 раз больше, чем водорода. Закономерность социологического ряда сама по себе указывает лишь на основную тенденцию, которая неизбежно осуществится, когда для ее осуществления дана будет подходящая среда. И всегда результат взаимодействия этих двух начал будет реален и своеобразен. Под влиянием данных географических, климатических, почвенных, биогеографических условий, а также и переданных по наследству особенностей данного человеческого общества, действительный ход исторического процесса может разнообразиться до бесконечности, вплоть до полного парализования сходной внутренней тенденции. Мы увидим, как этот процесс останавливается на ранних ступенях под влиянием неблагоприятной среды. Это, конечно, не значит, что основной тенденции вообще не существует – так же, как и не значит, что не существует закона тяготения или закона ускорения падающего тела, если предмет лишен возможности падать и находится в состоянии покоя. Надо, конечно, оговорить при этом сравнении, что среда не есть мертвая рамка, в которой развиваются формы социологической эволюции, и что воздействие среды нельзя сравнивать с сопротивлением каменного пола или глухой стены. Характер контакта и его продуктов можно скорее уподобить химическому или биологическому, чем механическому процессу.Заметим также, что зависимость внутреннего процесса от среды уменьшается по мере овладения человеком силами природы, то есть по мере приближения от прошлого к настоящему. …
Реальный облик социального явления, однако же еще не дорисовывается совместным действием обоих указанных факторов — основной социологической тенденции и среды. Если тем и другим в достаточной степени объясняется эволюция социального порядка (учреждений и нравов), то этих факторов еще недостаточно для объяснения конкретных исторических событий и "деяний". Тут мы возвращаемся к старому пониманию содержания истории. На этот же круг конкретных и наиболее случайных явлений ссылались преимущественно и те, кто объявлял историю необъяснимой, то есть исключающей научное объяснение. К этому же сводится — но только в известной степени — и пресловутый спор о роли личности в истории. Барт цитирует историка М.Леманна, заявляющего, что "история человечества представляет из себя историю героев, личностей. История поэтому индивидуальна; в ней нет типических событий, нет законов. Исторического явления никаким образом нельзя объяснить, его нельзя вывести в силу какой-либо причинной зависимости". Без такой метафизической подкладки, с чувством бессилия, останавливался перед возможностью написать такую "индивидуальную" историю Карлейль. "Жизнь человеческого общества есть совокупность жизни всех личностей, составляющих общество; история — главное содержание бесчисленных биографий... Но, зная, как запутан ход вещей человеческой жизни даже тогда, когда мы наблюдаем его собственными глазами, мы должны сказать, что верное описание его не только трудно, но и невозможно... Если даже одна биография, хотя бы наша собственная, остается для нас недоступной, то насколько же более недоступны эти миллионы биографий, фактической стороны которых мы не знаем". Приблизительно так же рассуждал старый Гомер, принимаясь за исчисление войск, пришедших под Трою с Агамемноном:
"Ныне поведайте,музы, живущие в сенях Олимпа,
Вы, божества, вездесущи и знаете все в поднебесной;
Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев...
Всех бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить,
Если б и десять имел языковя, и десять гортаней...
Только вождей корабельных и все корабли я исчислю".
Приблизительно так вышел и Карлейль из необходимости "сокращать" исторический рассказ. ''Всемирная история", — говорит он в "Культе героев", — "есть, как я понимаю ее, история действующих в мире великих людей. Они были руководителями массы — эти великаны, — созидателями, образцами, творцами всего, что стремилась создать и чего желала достигнуть человеческая толпа. Все, что мы видели осуществленным в этом мире, есть, собственно, внешний материальный результат и воплощение на практике идей, живших в великих людях, ниспосланных миру. Душой всемирной истории — по справедливости следует признать, — былаих история".
Этому пониманию противопоставляется мой седьмой тезис:
7) Социология не может отрицать возможности научного (т.е. закономерного) объяснения исторической роли личности, хотя бы практически осуществление этой возможности и представлялось чрезвычайно трудным.
Мы говорим тут, конечно, о личностях, игравших "историческую роль", так как история "миллионов", конечно, не может служить содержанием не только абстрактной, но и конкретной науки. Но ведь недоступна нам и история всех падений яблок с дерева, — после того, как падение яблока навело Ньютона на открытие закона тяготения, или история всех особей вида, регистрируемого в описательной зоологии, или классифицируемого и анализируемого в биологии. Изучение индивидуальных явлений в массе, конечно, возможно и доступно — при помощи статистического метода, служащего испытанным средством научного объяснения. Но при этом оставляется в стороне все то, что не касается определенной черты, подлежащей изучению. Остается, за этим исключением, все же подлежащей научному объяснению область явлений, где личность участвует именно как личность, и притом не пассивно, самым фактом своего существования, а активно, путем внесения своей доли в историческое событие, или даже в создание социального порядка. Такой возможности не только нельзя отрицать, но, напротив, в реальной истории она представляется на каждом шагу. И надо признать, что детерминисту приходится тут или свести действие личности к создавшим ее окружающим условиям или признать за ней значение самостоятельного творческого фактора. По первому пути пошел Тэн; это же объяснение довел до крайности французский социолог Бурдо. Кто-то сказал, что знает того, кто умнее Вольтера: это — общественное мнение. Бурдо считает, что великие имена создаются эхом, которое они производят в массе: масса сама создает своих великих людей. Человечество состоит не из великанов и карликов, а из средних людей. Народ творит высший род поэзии — поэзию народную. Гений только лучше выражает общую мысль. Открытия в науке и изобретения лишь кумулируют ряд предыдущих мелких шагов. Вмешательство гения в исторические события имеет лишь временное и местное значение и не может отклонить событий от их закономерного русла. Все это верно в значительной степени: вопрос лишь в том, верно ли это безусловно. Мы имеем ведь рядом с этим крайним мнением другое, противоположное, которое я только что выразил словами Карлейля и которое в свою очередь довел до крайности Паскаль в своем знаменитом изречении: "если бы нос Клеопатры был немного короче, то весь облик земли был бы иным. Не возвращаясь по этому поводу к моей аргументации в предыдущих изданиях, обращу лишь внимание на то, что в области влияния личности на ход истории необходимо различать личный каприз от сознательно-целесообразного поступка, совпадающего в своем значении с общей тенденцией процесса. Очень глубоко и правильно в этом отношении замечание Вико, что процесс, создавший человеческие общества, "все же был мыслью, так как создали его люди с сознанием, не был фатумом, так как они создали его с выбором, и не был случайностью, так как действуя с постоянством, всегда поступая одинаково, они приходят к тем же последствиям". Есть исторические периоды, когда личность, в роли признанного вождя или наследственного властителя, призвана выражать очередную тенденцию времени. На этом основывается моя аргументация в предисловии к третьему тому относительно деятельности основателей московского государства. При стихийном характере, с которым начиналась везде и всегда эволюция общественности, действительно, только личности — официальные или моральные руководители масс — служили инициаторами и исполнителями общественно-целесообразных поступков. При дальнейшем ходе истории эта роль переходит к все более расширяющемуся кругу сограждан. Но роль личности, как выразителя общественной воли, и в этом случае не теряет значения. И поскольку личность входит фактором в совершающийся и помимо нее социологический процесс, постольку, обыкновенно, и роль ее становится более значительной. Поскольку она идет вразрез этому процессу, постольку рано или поздно ее действие изолируется и затеривается в общем итоге. Возможны, конечно, и длительные отклонения от линии основного процесса под влиянием произвола лица или доктрины. Примером может служить большевистская Россия. Но и в подобном случае, одном из крайних в истории, внимательное изучение должно указать связующие с прошлым нити и прецеденты, раздувшие малую причину в большой результат. …
Милюков П.М.
Очерки по истории русской культуры.
В 3 т. Т.1. – М.:Прогресс, 1993. С.40-63.