Философское мировоззрение

РАЗДЕЛ 1. ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?

«Толпа никогда не будет философом». Эти слова Платона не утратили своего значения и сегодня. Большинство людей получают мировоззрение из религиозной или из иной традиции, которую они впитывают с молоком матери. Но тот, кто стремится к философски обоснованному мировоззрению, должен отважиться на то, чтобы опираться на собственный разум.

Философия всегда была делом элиты, которая сплачивается вокруг выдающейся личности мыслителя. Философски обоснованное мировоззрение не оставляет без воздействия ход истории. Ибо вся история есть, в сущности, произведение элит и подражаний им. Достаточно только вспомнить о влиянии Платона и Аристотеля, на учения церкви или о мощном, потрясающем и обновляющем человеческие души влиянии, которое И. Кант, И.Г. Фихте, Шеллинг, Гегель оказали на Германию эпохи Освободительных войн и на ее политических, военных, литературных и педагогических вождей, достаточно вспомнить это, чтобы иметь перед глазами пример такого влияния философской элиты…

У человека есть средства познания, чтобы в строго очерченных границах познать основу всех вещей – всегда, правда, несовершенно, но истинно и с очевидностью. Человек способен к трем видам знания: к знанию ради господства или ради достижений, к сущностному, или образовательному знанию, и к метафизическому знанию, или знанию ради спасения. Ни один из этих трех видов знания не существует только для самого себя. Каждый вид служит преобразованию сущего – либо вещей, либо образовательной формы самого человека, либо абсолютного.

Первый вид знания, знание ради достижений и господства, служит нашей возможной технической власти над природой, обществом и историей. Это – знание специальных позитивных наук, на которых держится вся наша западная цивилизация. Высшей целью этого знания является поиск – везде, где и насколько это возможно – законов пространственно-временной связи окружающих нас явлений, упорядоченных в определенные классы. Эти законы мы ищем вовсе не потому, что испытываем какое-то особое удовольствие от законов, а ради нашего господства над миром и над нами самими. Ведь только то, что закономерно повторяется, может быть предсказано; и только тем, что может быть предсказано, можно овладеть. Найти такие законы трудно – каждый день наука открывает что-то новое и модифицирует старое. Но всегда должна существовать принципиальная возможность открытия таких законов.

Второй вид возможного для нас знания – это знание той фундаментальной философской науки, которую Аристотель называл «первой философией», т. е. науки о способах бытия и сущностной структуре всего, что есть. То, что это сущностное знание есть знание, прямо противоположное знанию ради господства и соответствующему этому виду знания бытию, то, что здесь речь идет о громадном поле философского исследования с собственной методологией – это было относительно недавно вновь открыто Э. Гуссерлем и его школой. В знании ради господства изыскиваются, как мы видели, законы пространственно-временных связей случайных мировых реальностей. Второе направление исследований, напротив, строго методически игнорирует пространственно-временное положение и все то, что случайно существует так или по-другому. Здесь задают другой вопрос: «Что есть мир, что есть, например, любое так называемое «тело», что есть любое «живое существо», что составляет сущность растения, животного, человека и т. д.?» И аналогично: что есть «мышление», что такое «любовь», что означает «чувствовать красоту»? – независимо от случайного временного потока сознания того или иного человека, в котором эти акты появляются де facto.

Но пока строящий умозаключения рассудок служит жизненным влечениям, инстинктам питания, пола и власти, пока он служит лишь практической реакции на раздражения окружающей среды, до тех пор он еще не является специфически человеческим. Только если интеллект (у животного – лишь хитрость) ставится на службу разуму, т. е. служит применению осуществленных до этого априорных сущностных познаний к случайным фактам опыта, служит, далее, высшему постижению в отношении объективного порядка ценностей, т. е. мудрости и нравственному идеалу, – лишь тогда он становится чем-то специфически человеческим.

Тем самым мы уже подошли к центру третьего вида знания, которым располагает человек, – метафизического и священного знания. Трамплином для этого познания является «первая философия», т. е. сущностная онтология мира и человеческой самости. Только соединение результатов позитивной науки, обращающейся к реальности, с первой философией, обращающейся к сущности, и соединение их результатов с результатами аксиологических дисциплин (общего учения о ценностях, эстетики, этики, философии культуры) ведет к метафизике. Оно ведет сначала к метафизике «пограничных проблем» позитивных наук, метафизике первого порядка (что такое «жизнь», что такое «материя»?), и через нее – к метафизике абсолютного, метафизике второго порядка. Но между метафизикой пограничных проблем математики, физики, биологии, психологии, правоведения, истории и т. д., и метафизикой абсолютного стоит еще одна важная дисциплина, которая в настоящее время приобретает все большее значение и привлекает к себе все больший интерес: «философская антропология». Ее главный вопрос – это тот вопрос, о котором И. Кант («Логика») как-то сказал, что в нем сходятся все основные философские проблемы, а именно: «Что такое человек?». Вся докантовская метафизика Запада пыталась достичь абсолютно сущего бытия со стороны космоса, во всяком случае – исходя из бытия предмета. Кант в своей критике разума (трансцендентальная диалектика) доказал, что это – как раз невозможное предприятие. Он справедливо учил: всякое предметное бытие как внутреннего, так и внешнего мира следует сначала соотнести с человеком. Все формы бытия зависят от бытия человека. Весь предметный мир и способы его бытия не есть «бытие в себе», но есть встречный набросок, «срез» этого бытия в себе, соразмерный общей духовной и телесной организации человека. И только исходя из сущностного строения человека, которое исследует «философская антропология», можно сделать вывод – исходя из его духовных актов, изначально про истекающих из центра человека – относительно истинных атрибутов высшей основы всех вещей.

Таким образом, современная метафизика не является более космологией и метафизикой предмета – она есть метаантропологuя и метафизика акта.

Также и духовная «личность» человека – это не субстанциальная вещь и не бытие в форме предмета. Человек может лишь активно собрать себя в личность. Ибо личность есть монархически упорядоченная структура духовных актов, которая представляет собой уникальную индивидуальную самоконцентрацию единого бесконечного духа, в котором коренится сущностная структура объективного мира. Человек,таким образом, не копирует некий существующий или имеющийся готовым в наличии еще до сотворения Богом «мир идей» или «провидение», он созидатель, сооснователь и совершитель идеальной последовательности становления становящейся в мировом процессе и в нем самом. Назначение человека больше, чем быть только «рабом» и послушным слугой Бога, оно больше, чем быть только «сыном» некоего готового в себе и совершенного Бога. В своем человеческом бытии, которое есть бытие решимости, человек достоин более высокого звания состязателя, соратника Бога, которому суждено нести знамя божества, знамя «Deitas», осуществляющегося лишь вместе с мировым процессом, впереди всех вещей в штормовой стихии мира. [1]

                                                                                                                                                                 ШЕЛЕР МАКС (1874-1928)

Кто есть философ?

«Согласно легенде, когда Пифагор пришел в греческий город Флиунт, владыка этого города Леон спросил его: «В какой науке ты считаешь себя сведущим?». «Ни в какой, – ответил Пифагор. – Я только философ». «Что такое философия? – спросил с недоумением Леон. «Человеческую жизнь, – был ответ Пифагора, – можно сравнить с рынком и Олимпийскими играми. На рынке имеются продавцы и покупатели, которые ищут выгоды. На играх участники их заботятся о славе и известности. Но есть зрители, внимательно наблюдающие за тем, что там происходит. Так и в жизни людей. Большая часть их заботится о богатстве и славе, все здесь в погоне за ними, только немногие среди шумной толпы не принимают участия в этой погоне, но созерцают и исследуют природу вещей и познание истины любят больше всего. Они называются философами – любителями мудрости, а не софосами – мудрецами, потому что только одно божество может обладать всеобъемлющей мудростью, а человеку свойственно лишь стремиться к ней».[2]

                                                                                                                                          ТАРАНОВ ПЕТР

Ценность философии

Хорошо было бы выяснить, в чем ценность философии, и как она должна изучаться. Рассмотреть этот вопрос тем более необходимо, что многие под влиянием науки и практических дел склонны сомневаться, отличается ли чем-либо философия от невинной, но бесполезной забавы, увлечения тончайшими ненужными различениями и спорами по вопросам, относительно которых знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом отчасти неправильного представления о назначении человека, а отчасти и неправильного представления о том, что философия пытается дать. Физика – благодаря ряду изобретений – полезна несчетному числу людей, совершенно не знающих ее; и поэтому изучение физики оправдывается не только тем, что она дает изучающему, но, главным образом, тем, что она дает человечеству в целом. Этого нельзя сказать про философию. Но, если мы не хотим, чтобы наша попытка определить ценность философии окончилась неудачей, мы должны, прежде всего, освободиться от предрассудков, которые неправильно называются предрассудками «практических» людей. «Практический» человек, в часто употребляемом смысле этого слова – это человек, признающий только материальные нужды, человек, знающий, что необходима пища для тела, но забывающий о духовной пище.Если бы всем людям жилось хорошо, если бы бедность и болезни были низведены до возможно малых размеров, то все же оставалось бы еще многое, что нужно было бы сделать, чтобы создать ценное общество; но и при существующих условиях блага духа, по крайней мере, так же важны, как и блага тела. Только среди духовных благ можно найти ценность философии;и только тех, которые не безразличны к этим благам, можно убедить, что изучение философии – не простая потеря времени.

Философия, как и все другие дисциплины, стремится, прежде всего, к знанию. Знание, к которому она стремится, – это знание, являющееся результатом критического рассмотрения наших убеждений, предрассудков и мнений. Но нельзя утверждать, что философия успешно справилась со своей задачей, дав определенные ответы на свои вопросы. Если вы спросите математика, минералога, историка или какого-нибудь иного ученого, совокупность каких определенных истин была установлена его наукой, то ответ будет длиться столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы поставите этот же вопрос философу, то он должен будет сознаться, если он искренен, что его наука не достигла таких определенных результатов, как другие отрасли знания. Отчасти это объясняется тем обстоятельством, что лишь только становится возможным определенное знание, касающееся какого бы то ни было вопроса, то такое знание перестает называться философией и становится отдельной наукой. Изучение неба, составляющее теперь задачу астрономии, входило когда-то в философию; и великое произведение Ньютона носило название: «Математические принципы естественной философии». Равным образом изучение человеческой души, которое до самого последнего времени составляло часть философа, отделилось теперь от нее и сделалось предметом психологии…те вопросы, на которые мы можем дать определенные ответы, отнесены к отдельным наукам, и лишь те, на которые еще нельзя дать точного ответа, составляют тот комплекс, который называется философией.

Но это лишь отчасти объясняет неопределенность философии. Есть ряд вопросов, и среди них значительнейшие для нашей духовной жизни, – которые должны остаться неразрешимыми для человеческого разума, если силы его не изменятся коренным образом.

- Есть ли во Вселенной единство и цель, или же это просто случайное нагромождение атомов?

- Является ли сознание необходимым элементом Вселенной, позволяющим надеяться на беспредельный рост мудрости, или же это просто преходящая случайность на крошечной планете, на которой, в конце концов, жизнь сделается невозможной?

- Имеет ли добро и зло какое-нибудь значение для мира, или только для человека?

Такие вопросы возбуждаются философией, и на них различные философы дают различные ответы. И тем не менее, как ни мала надежда добиться ответов, дело философии продолжать рассмотрение этих вопросов, выяснять их важность, анализировать приближение к ним и поддерживать жизненность спекулятивного интереса ко Вселенной, – интереса, который может быть убит нашим ограничением себя определенно доказательным знанием.

Человек, не обладающий вкусом к философии, проходит сквозь жизнь закабаленным повседневными предрассудками, обычными убеждениями своего века, своей среды и мнениями, выросшими в его сознании без участия или согласия судящего разума. Для такого человека мир ограничен, определенен, понятен; обычные предметы не возбуждают вопросов, а необычные возможности с пренебрежением отбрасываются. Но лишь только у нас появляется вкус к философии, мы сейчас же обнаруживаем...что даже самые обычные вещи возбуждают вопросы, на которые можно дать очень неполные ответы. Философия, хотя она не может сказать определенно, в чем истинный ответ на возбужденные ею сомнения, способна открыть ряд возможных ответов, расширяющих нашу мысль и освобождающих ее от тирании обычая. И, таким образом, уменьшая нашу уверенность в действительной природе вещей, философия значительно увеличивает наши знания возможных природ; она устраняет слишком притязательный догматизм тех, которые никогда не странствовали в царстве освобождающего сомнения, и оживляет наше чувство чудесности, показывая обычные вещи в необычном свете.

Жизнь малосознательно живущего человека включена в тесный круг его личных интересов: в этот круг могут входить его семья и друзья, но весь внешний мир входит лишь постольку, поскольку он помогает или препятствует тому, что входит в круг его инстинктивных желаний. В такой жизни есть нечто лихорадочное и ограниченное, и по сравнению с ней жизнь философии спокойна и свободна. Частный мир инстинктивных интересов узок и находится в середине великого и могучего мира, который рано или поздно должен разрушить наш частный мирок. И если мы не можем так увеличить размах наших интересов, чтобы включить в них весь внешний мир, то мы находимся в положении гарнизона осаждаемой крепости, зная, что враг не дает нам уйти и что сдача неминуема. В такой жизни нет мира, но постоянная борьба настойчивости желаний с беспомощностью воли. Тем или иным способом мы должны, если наша жизнь должна быть значительной и свободной, – вырваться из этого заключения и этой борьбы. Один из путей освобождения – это философское созерцание[3].

                                                                                                                                                         РАССЕЛ БЕРТРАН (1872-1970)

 

Смерть Сократа

«У великого греческого философа Сократа был излюбленный способ ведения спора – ирония, которая представляла собой разновидность интеллектуальной провокации. Нередко Сократ притворно соглашался с точкой зрения оппонента и, путем хитро подобранных вопросов, доводил его взгляды до абсолютного идиотизма... Значение интеллектуальной провокации состоит в том, чтобы путем радикальных высказываний расширить пространство самостоятельного интеллектуального творчества. Независимая философия, равно как литература, искусство или даже религия, – все это формируется исключительно в конфронтации с доминантами стереотипов массового сознания. Однако, по мере расширения либеральных псевдосвобод, на смену актуальному протесту против общественных устоев приходит интеллектуальная «игра в бисер», основанная не на протестной антифилософии, а на формальной эстетике протеста. Таким образом, содержание культуры современного андеграунда составляет протест ради самого протеста. Иллюзия свободы – вот современное чудовище, делающее бессмысленным протест и, тем самым, убивающее на корню духовную культуру. Подлинная свобода интеллектуального творчества может существовать только в условиях противостояния с реальной несвободой и тотальным подавлением личности – духовная жизнь невозможна вне борьбы, а жизнь вообще – вне войны и крови. Парадоксально, но, чтобы реализовать собственную свободу, человек должен убить в себе и в обществе иллюзию свободы, пока она не убила его самого. Своими философскими беседами Сократ выполнял именно эту задачу, он стремился уничтожить в общественном сознании иллюзию демократии, за что и был казнен по приговору афинского суда. К сожалению, величайшему греческому мыслителю не повезло родиться в условиях диктатуры. Его убила демократия…»[4].

                                                                                                                                       ВАДИМ ФИЛАТОВ