2020-01-14
364
83. Мать-Земля. — «...Вначале Земля (Гея) породила равное себе самой существо, способное покрыть ее всю — звездное Небо (Уран), которому суждено было стать навеки надежным жилищем для блаженных богов» (Гесиод, Теогония, ст. 126 sq.). Эта исконная пара породила бесчисленное семейство богов, киклопов и других мифологических существ (Котт, Бриарей, Гиес, «дети, полные гордыни», у каждого из которых сотня рук и пятьдесят голов). Брак Неба и Земли стал первой иерогамией; ее не замедлили повторить другие боги, и люди, в свою очередь, подражают ей с той же благоговейной серьезностью, которой стремятся они воспроизвести всякий сакральный акт, совершенный в изначальные времена.
Культ Геи, или Ге, был довольно широко распространен в Греции; со временем, однако, ее сменили другие божества Земли. Судя по этимологии, теллурический элемент выражен в ее имени самым прямым и непосредственным образом (ср. санскр. go, «земля, место»; зенд. gava, готское gavi, ganja, «область»). Гомер почти не упоминает Гею: хтоническому божеству, принадлежавшему по преимуществу к доэллинскому субстрату, трудно было бы найти себе место на его Олимпе. Зато один из гомеровских гимнов специально посвящен Гее.
Ее восхвалял и Эсхил, ибо Земля «все родит, питает, семя же берет назад» (Хоэфоры; 127—128). Вскоре мы убедимся, насколько архаичной и истинной является формулировка Эсхила. Вспомним еще один чрезвычайно древний гимн, который, по словам Павсания (X, 12, 10), пели додонские Пелиады: «Был Зевс, Зевс есть и Зевс будет; О Зевс, величайший! Дарует Гея-Земля плоды: зовите матерью землю».
До нас дошло значительное количество мифов, верований и ритуалов, так или иначе связанных с землей, с божествами земли, с «Великой Матерью». Земля, составляющая в известном смысле основу, опору, фундамент мироздания, обладает разнообразными религиозными значениями и функциями. Люди поклонялись земле, ибо она «существовала», ибо она являла себя, а через себя обнаруживала нечто иное, ибо она приносила плоды, отдавала и принимала обратно. Изучая историю одной-единственной религии, можно было бы, пожалуй, с достаточной точностью отграничить и описать функции и развитие верований, относившихся к теллурическим эпифаниям. Однако тот, кто занимается морфологией религии в целом, сделать подобное уже не может: он имеет дело (в данной главе точно так же, как и во всех остальных) с явлениями, верованиями, актами и теориями, которые принадлежат к цивилизациям различных эпох, цивилизациям разного уровня и несходной структуры. И все же давайте попытаемся найти ключевые мотивы в той массе отдельных фактов, которые в указателях крупных монографий принято относить к разделам «земля», Мать-Земля, божества земли, теллурические духи и т. д.
84. Исконная чета Небо—Земля. — Упомянутая у Гесиода божественная пара Земля—Небо — это один из центральных мотивов всеобщей мифологии. Во многих мифологиях, где Небо играет или играло роль верховного божества, Земля представляется в качестве его супруги, а мы уже видели (§12 sq.), что Небо в той или иной степени присутствует в религиозном сознании всех первобытных обществ. Приведем несколько примеров. Маори называет Небо Ранги, а Землю — Папа; в начале времен, подобно Урану и Гее, они слились в нерасторжимых объятиях. Дети, появившиеся от этого бесконечного соития — Тумата-ненга, Тане-махута и другие — долго блуждали во мраке. Наконец, они возжаждали света и решили отделить друг от друга своих Родителей, чтобы выйти наружу. А потому в один прекрасный день они перерезали сухожилия, соединявшие Небо с Землей, и стали подталкивать своего отца все выше и выше, пока он не оказался «наверху» и в мире не засиял свет1.
Космогонический мотив первоначальной пары Небо—Земля присутствует во всех тихоокеанских культурах, от Индонезии до Микронезии (Numa-zawa, Die Weltanfange, 138 sq., 305 sq.). Мы находим его на Борнео, на Минахассе, на северных Целебесских островах (где Луминуут, богиня земли, является главным божеством, ср. Pettazzoni, Dio, I, 130), у племен торадья центрального Целебеса (И-лаи и И-ндора), на множестве других островов Индонезии и т. д. Иногда мы встречаем и мотив резкого, насильственного отделения Неба от Земли; на Таити, к примеру, верят, что подобную операцию произвело дерево, которое, начав быстро расти, подняло вверх Небо (Кгарре, Geriese des mythes, 79). Впрочем, этот сюжет чрезвычайно популярен и в культурах других регионов (ср. Кгарре, 78—79; Numazawa, 317). Исконную пару Небо—Земля мы встречаем в Африке; например, Ндзамби и Ндзамби-Мпунгу у племени бавили в Габоне (Pettazzoni, 210, 212), Олорум и Одуна («черная») у йоруба (ib., 246), божественная пара у племен эве, аквапим и др. (ib., 241). У кумама, земледельческого племени Южной Африки, брак Неба и Земли имеет тот же смысл гарантии вселенского плодородия, что и в песне додонских Пелиад: «Земля — наша мать, Небо — наш отец. Небо оплодотворяет Землю дождем, и Земля рождает злаки и травы» (цит. у Кгарре, 78). Эта формула, как мы увидим, способна послужить резюме для значительной части аграрных верований. Божественная чета фигурирует также и в мифологии Северной и Южной Америки. В южной Калифорнии Небо называется Тукмит, а Земля — Тамайсвит (Pettazzoni, 279), у навахо мы встречаем Ядилькиль хаоткин («Небо-мужчина») и его супругу Нихоздзан езда («Земля-женщина»; ibid., 282); у южноамериканских племен пауни (с. 284), у сиу, у гуронов (одно из главных племен ирокезской группы; с. 291, 315), у хопи, у зуни, на Антильских островах и т. д. обнаруживается тот же космический двучлен. Столь же существенную космогоническую роль играет он и в мифологиях классического Востока: «царица страны» (богиня Аринна) и ее супруг, бог грозы У, или Им, у хеттов (Furlani, La religione degli HiHiti, Bologna, 1936, p. 18, 35), богиня Земли и бог Неба у китайцев, Идзанаки и Идзанами у японцев (Numazawa, 93) и т. д. У германских народов Фригг, супруга Тюра, а затем — Одина, является теллурической по своей структуре богиней, лишь благодаря грамматической случайности Небо у египтян олицетворяла богиня Нут, а Землю — бог Геб (слово «небо» в египетском языке женского рода).
85. Структура теллурических иерофаний. — Подобные примеры можно было бы легко продолжить, но в этом нет никакого смысла: списки космологических пар сами по себе не раскроют нам ни структуру теллурических божеств, ни их религиозное значение. В космогонических мифах Земля — даже будучи исконной — играет пассивную роль. Однако до всякого сюжетного мифотворчества, до всех мифологических фантазий, связанных с землей, реально существовала, наличествовала — и религиозно осмыслялась — сама же земля, почва. Для «примитивного», «первобытного» религиозного сознания Земля есть непосредственная данность; ее обширность, ее твердость, разнообразие ее рельефа, богатство существующей на ней растительности образуют космическое единство — живое и активное благодаря самой своей «форме», населенное всевозможными силами и «насыщенное» сакральностью. Первое религиозное осмысление Земли «неотчетливо», иначе говоря, сакральное еще не локализуется в собственно теллурической сфере; все иерофаний, совершающиеся в окружающей космической среде (земля, камни, деревья, воды, тени и т. д.) сливаются в одно нерасчлененное целое. Исходную интуицию земли как религиозной «формы» можно кратко выразить следующим образом: «Космос — вместилище рассеянных повсюду сакральных сил». И если религиозные, магические и мифологические функции Воды связаны с представлением о зародышах, ростках, скрытых возможностях и возрождении, то Земля, согласно исконной ее интуиции, это фундамент, основа всех явлений бытия. Все, что существует на земле, есть целое и образует одно великое единство.
Космическая структура этих первоначальных интуиции почти полностью заслоняет от нас их собственно теллурический элемент. Окружающая среда переживалась как целое, а потому чрезвычайно трудно отличать в этих первоначальных интуициях то, что относится к земле как таковой, от того, что лишь является нам через посредство земли — горы, леса, воды, растительность. По поводу этих интуиции (религиозную структуру которых не стоит доказывать еще раз) можно с уверенностью утверждать только одно: они обнаруживаются в качестве форм, они открывают реальность, они действуют на человека с абсолютной неизбежностью, с неотразимой силой, «поражая» его сознание. Земля со всем тем, что она несет на себе и в себе заключает, с самого начала была неиссякаемым источником существований, непосредственным образом открывавшихся человеку.
То, что космическая структура иерофаний земли предшествовала структуре собственно теллурической (окончательно возобладавшей лишь с появлением земледелия), доказывает нам история верований, связанных с рождением детей. Прежде чем людям стали известны физиологические причины зачатия, считалось, что беременность объясняется непосредственным вхождением ребенка в чрево будущей матери. Являлось ли то, что проникало в чрево женщины, утробным плодом (до этого момента ведущим собственную пренатальную жизнь в пещерах, источниках, колодцах, деревьях и т. д.), был ли это попросту зародыш или, может быть, «душа предка» или что-то еще — все эти вопросы к теме настоящей главы никакого отношения не имеют. Главное здесь — представление о том, что не отец зачинает детей, но что на более или менее позднем этапе своего развития дети сами занимают место в материнском чреве вследствие контакта между женщиной и каким-то предметом или животным космического окружения.
Данная проблема относится скорее к этнологии, нежели к истории религий в собственном смысле слова, однако мы поставили ее здесь для того, чтобы сделать необходимые в контексте нашей темы уточнения. Человек не принимает участия в творении. Отец является отцом своих детей лишь в юридическом, а отнюдь не в биологическом смысле. Люди связаны между собой только через матерей, но даже эти узы весьма непрочны. Зато со своим космическим окружением люди связаны бесконечно более тесно, чем это способно себе представить современное, профанное сознание. В прямом, а не аллегорическом смысле слова они являются «детьми своей земли». Их принесли водные животные (рыбы, лягушки, крокодилы, аисты и т. д.); они вырастали в скалах, в морских пучинах, в гротах, прежде чем вследствие особого магического контакта внедрились в материнскую утробу; свою пренатальную жизнь они начинали в водах, кристаллах, камнях, деревьях; они существовали — в смутном, до-человеческом облике (как «души» «детей-предков») — в одной из ближайших космических областей. Приведем лишь несколько примеров. Армяне считают землю «материнским чревом, из которого и появились все люди» (Dieterich, Mutter Erde, S. 14). Перуанцы верят в то, что происходят от гор и камней (Nyberg, Kind und Erde, 62). Другие народы местом появления детей считают пещеры, расселины, источники и т. п. До сих пор в Европе сохраняется поверье, согласно которому дети «приходят» из болот, рек, источников и т. д. (Dieterich, 19). В подобных суевериях весьма показательна космическая структура «Отца»; последний может отождествляться со всей окружающей средой, с микрокосмом, а не только с теллурической сферой в собственном смысле слова. «Земля» означает здесь все, что окружает человека, все его «место» — с горами, водами, растениями и т. д.
«Человеческий» же отец лишь узаконивает подобных детей посредством ритуала, обладающего всеми признаками усыновления. Прежде всего дети принадлежат «месту», т. е. окружающему микрокосму. Мать лишь получила их, она их «приняла» и, самое большее, завершила формирование их человеческого облика. Теперь мы можем без труда понять, что именно чувство родства с окружающим миром, с «местом» господствовало в человеке, находившемся на данной Стадии психического развития — или, точнее, воспринимавшем подобным образом человеческую жизнь. Можно сказать, что в определенном смысле человек тогда еще не родился, что он еще не сознавал вполне своей принадлежности к собственному биологическому виду. На этом этапе его жизнь еще не вышла из «пренатальной» фазы: человек все еще оставался непосредственно причастным к другой, «не-человеческой» жизни, к «космически-материнскому» существованию. Его, если можно так выразиться, «онтофилогенетический» опыт был смутным и раздробленным; он чувствовал себя вышедшим одновременно из двух или трех «утроб».
Ясно, что подобный глубинный экзистенциальный опыт порождал совершенно особое отношение человека к Космосу и к другим людям. Шаткость и ненадежность человеческого отцовства компенсировалась близостью к некоторым космическим охранительным силам и субстанциям. Но, с другой стороны, это родство с «местом» едва ли могло развить в человеке ощущение того, что он является творцом, родителем в биологическом отношении. Отец, узаконивая своих детей, вышедших из какой-то космической среды или просто из «душ предков», получал не детей как таковых, но лишь новых членов семьи, новые орудия для труда или защиты. Во всяком случае узы, соединявшие его с потомством, представляли собой определенную связь. Биологическая жизнь отца заканчивалась вместе с ним самим, неспособная продолжиться в других существах, — как это будет впоследствии, в новом понимании индоевропейцами смысла семейной преемственности, понимании, опиравшемся на двойной факт: прямое биологическое происхождение (родители создают тело, «субстанцию» ребенка) и опосредованное происхождение от предков-прародителей (души предков воплощаются в новорожденных); ср. К. A. Eckardt, Irdische Unsterblichkeit, passim).
А значит, в первых религиозных переживаниях или мифологических интуициях «Земля» была всем тем «местом», которое окружало человека. Этимология многих обозначающих «Землю» слов указывает на пространственные впечатления — «место», «широкий», «обширный», «область» (ср. prithivi, «ширина»), или на простейшие чувственные восприятия — «твердое», «прочное», «то, что остается», «черное»,- «темное» и т. д. Религиозное осмысление земли в строго теллурическом аспекте могло произойти лишь в более позднюю эпоху — на пастушеской и особенно на земледельческой стадиях развития, если выражаться языком этнологов, — а до этого момента все, что можно было бы назвать «божествами земли», представляло собой скорее божества места, местности, т. е. окружающей космической среды.
86. Хтоническое материнство. — Одной из первых теофаний земли как таковой и, в частности, земли как теллурического слоя и хтонической глубины было ее «материнство», ее неистощимая способность приносить плоды. Прежде, чем получить облик особой богини-матери, божества плодородия, земля предстала перед человеком непосредственно в качестве Матери, Tellus Mater. Последующая эволюция аграрных культов, все более ясно и определенно подчеркивавшая признаки Великой Богини растительности и урожая, в конце концов стерла следы образа Матери-Земли. В Греции, например, Гею сменила Деметра. Тем не менее смутные отзвуки древнейшего культа Матери-Земли все еще обнаруживаются в некоторых этнографических материалах. Один индейский пророк из Прист Рэпидс (на Миддл Коламбиа Ривер) увещевал своих последователей никогда не копать землю, ибо, говорил он, «резать или ранить, рвать или царапать нашу общую мать, занимаясь земледелием, грешно». Свое неприятие обработки земли он объяснял так: «Вы хотите, чтобы я пахал землю? — Неужели должен я взять нож и вонзить его в грудь матери своей? Вы требуете, чтобы я копал, чтобы я убирал камни? — Неужели стану я терзать ее плоть, чтобы добраться до ее костей? Вы советуете мне косить сено и продавать его, чтобы стать богатым, как белые люди? — Но как дерзну я вырвать волосы матери своей?» (Washington Matthews, Myths of gestation and parturition, «American Anthropologist», N. S. IV, 1902, p. 738; цит. у Frazer, Adonis, фр. пер. р. 67).
Этот пример благоговения перед теллурической матерью — факт далеко не единичный. Члены первобытного дравидского племени байга (центральная Индия) занимаются миграционным земледелием; они сеют исключительно в золе, остающейся после того, как часть джунглей оказывается уничтоженной пожаром. На все эти тяготы и ограничения они обрекают себя потому, что считают грехом «раздирать лоно своей матери-земли плугом» (ibid.). Алтайские народы также думают, что рвать траву есть великий грех, ибо земля при этом страдает подобно человеку, у которого вырывают волосы на голове или бороду. Вотяки, имеющие обыкновение складывать свои дары в специально вырытую яму, остерегаются совершать это осенью, поскольку в данное время года земля спит. Черемисы считают, что земля часто болеет, и тогда они стараются на нее не садиться. Примеры живучести верований, связанных с Матерью-Землей, у земледельческих или занимающихся нерегулярным земледелием народов можно было бы умножить (ср. Nyberg, Kind und Erde, 63 sq.). Культ земли, даже если он и не является древнейшей религией человечества (как это склонны думать некоторые ученые), принадлежит к числу самых устойчивых. Кристаллизовавшись в аграрных по своей структуре верованиях, он может сохраняться без изменений целые тысячелетия. Иногда он являет нам непрерывную цепь, тянущуюся от доисторических времен вплоть до наших дней. Например, «пирог для покойников» (по-румынски: coliva) был известен под этим именем еще в греческой древности, получившей его в наследство от первобытных доэллинских культур. Ниже мы упомянем еще несколько примеров преемственности в рамках одного и того же комплекса земледельческих теллурических религий.
В 1905 году А. Дитрих опубликовал книгу Mutter Erde, ein Versuch uber Volksreligion (Лейпциг-Берлин, 3-е изд., расширенное и дополненное, под ред. Э. Ферле), быстро превратившуюся в классический труд. Эмиль Гольдман (Cartarn levare, 1914), а вслед за ним некоторые другие авторы, в т. ч. уже в наше время — Нильссон (Geschichte, 427) — выдвигали всевозможные возражения против теории Дитриха, но в главном так и не сумели ее опровергнуть. В начале своего исследования Дитрих пишет о трех распространенных в древности обычаях — помещение новорожденного на землю, погребение ребенка (резко контрастирующее с кремацией взрослых) и помещение прямо на землю больных и умирающих. Автор хочет реконструировать образ архаической богини-земли, «Земли-Всеобщей Матери» (pammetor Ge), упомянутой Эсхилом (Прометей, 88), или Геи, воспетой Гесиодом. Вокруг этих трех древних ритуалов накопилось внушительное число памятников и материалов, а сами они вызвали немало дискуссий, обсуждать которые в данном месте мы не имеем возможности. Попытаемся понять, о чем свидетельствуют сами факты и частью какой религиозной структуры они являются.
87. Теллурическое происхождение. — Святой Августин (De Civit. Dei, IV, 11) упоминает вслед за Варроном о латинской богине Леване, которая поднимала с земли детей: levat de terra. В связи с данным фактом Дитрих пишет о до сих пор существующем в Абруццах обычае класть на землю только что обмытого и спеленатого ребенка (Op. cit., 7). Точно такой же ритуал практикуется у скандинавов, немцев, гебров и японцев. Младенца поднимает с земли отец (de terra tollere) — тем самым он признает его своим (Nyberg, Kind und Erde, 31). Дитрих интерпретировал данный обряд как способ посвящения новорожденного земле, Tellus Mater, которая является его истинной матерью. Гольдман возражал, указывая на то, что сам факт помещения ребенка (или больного, умирающего и т. д.) на землю не обязательно предполагал теллурическое происхождение последнего или его посвящение Матери-Земле, но имел своей целью лишь контакт с магической силой почвы. Другие ученые (например, Роуз в книге Primitive Culture in Italy, 133) считают, что целью обряда было приобретение новорожденным души, которая входила в него из Tellus Mater.
Совершенно ясно, что перед нами различные, но лишь по видимости противоречащие друг другу интерпретации одного и того же исконного представления — представления о земле как источнике одновременно силы, «души» и плодовитости, т. е. о Матери-Земле. Роды прямо на земле {humi positio) — обряд, широко распространенный у многих народов: у гурионов на Кавказе и в некоторых районах Китая женщины садятся на землю тотчас же по наступлении родовых схваток, чтобы родить непосредственно на почве (Samter, Geburt, 5 sq.); женщины племени маори Шовая Зеландия) разрешаются от бремени на берегу ручья или в кустарнике; во многих африканских племенах принято, чтобы женщины рожали в лесу, сидя на земле (Nyberg, 131); тот же обычай существует в Австралии, в Северной Индии, у аборигенов Северной Америки, в Парагвае и в Бразилии (Ploss-Bartels, Das Weib, II, 35 sq.). У греков и римлян этот обычай в исторические времена исчез, однако его существование в более отдаленную эпоху несомненно: как указывает Самтер (с. 6), некоторые статуи богинь-родовспомогательниц (Илифия, Дамия, Оксия) представляют их стоящими на коленях, в положении женщины, рожающей прямо на земле (см. также Momolina Marconi, Riflessi mediteran-nei nella piu antica religione laziale, 254 sq.). Подобный ритуал мы встречаем в немецком средневековье, у японцев, в некоторых еврейских общинах, на Кавказе (Nyberg, 133), у скандинавов, в Исландии, в Венгрии, у румын (см., например, Nerej, II, 266) и т. д. А в египетских демотических текстах выражение «садиться на землю» означало «роды, рожать» (Nyberg, 134).
Разумеется, исконным элементом этого повсеместно распространенного ритуала было представление о материнстве земли. Во многих странах, как мы убедились, люди верили, что дети являются из колодцев, из воды, из скал, деревьев и т. п.; совершенно ясно, что в некоторых регионах детей могли считать «приходящими из земли» (ср. Dieterich, 14 sq.; австралийский миф о человеке, сделанном из земли и т. д.; Nyberg, 61). Внебрачное дитя римляне называли terrae filius. А мордвины, желая усыновить ребенка, помещают его в канавку в саду, где, как они думают, обитает богиня-покровительница, Мать-Земля (Nyberg, 137). Это значит, что младенцу, для того чтобы быть усыновленным, нужно родиться заново; осуществляется же это в данном случае не через имитацию приемной матерью родов на коленях (как, например, у румын), но через помещение ребенка на лоно его истинной матери, Земли.
Вполне естественно, что подобное понимание теллурического происхождения сменила впоследствии более широкая идея — представление о том, что земля есть покровительница детей и источник всякой силы и что именно ей (т. е. обитающему в земле духу материнства) надлежит посвящать новорожденных. Именно этим объясняется широкое распространение обычая хтонической «колыбели»: спящих грудных детей оставляют в ямах, канавках и рвах — в непосредственном соприкосновении с землей или же со специально приготовленным матерью ложем из слоя золы, соломы или листьев. Хтоническая колыбель известна как у первобытных народов (австралийцы и некоторые тюрко-алтайские племена), так и у более развитых цивилизаций (например в государстве инков; ср. Nyberg, 160). Брошенных детей не убивают, но, как, например, у греков, именно оставляют на земле. Мать-Земля сама о них позаботится; она и решит, жить им или умереть (ср. Delcourt, Sterilites mysterieuses, 64).
Брошенный ребенок, дитя, отданное на произвол космических стихий — воды, ветра, земли — это всегда своего рода вызов судьбе. Ребенок, забота о котором доверена земле или воде,: обладает отныне общественным статусом сироты; и рискует в любой момент погибнуть, но в то же время он получает шанс обрести иной, отличный от человеческого удел. Хранимый и опекаемый стихиями космоса, брошенный ребенок чаще всего становится героем, царем или святым. Таким образом его легендарная биография в сущности лишь воспроизводит миф о богах, брошенных тотчас после своего появления на свет. Вспомним, что участь Персея, Иона, Аталанты, Зета и Амфиона, Эдипа, Ромула и Рема разделили также Зевс, Посейдон, Дионис, Аттис и множество других богов. Моисея также оставили в воде, как и героя маори Масси, брошенного в океан, или героя Калевалы Вяйнямейнена, «которого носили темные волны». Трагедия брошенного младенца компенсируется мифологическим величием «сироты», «перворебенка» в его полном и неуязвимом вселенском одиночестве и абсолютной единственности. Появление подобного «дитяти» совпадает с неким изначальным моментом — творением Космоса, созданием нового мира, началом новой исторической эпохи (Jam redit et virgo...) или «новой жизни» на каком-то уровне действительности (ср. Eliade, Commentaires a la legende de Mditre Manole, 54). Ребенок, оставленный Матери-Земле, ею спасенный и вскормленный, уже не может разделить судьбу обычного человека, ибо собственной жизнью он воспроизводит космологический момент начала и растет посреди космических стихий, а не в человеческой семье. Именно поэтому героями и святыми становятся чаще всего брошенные дети: Мать-Земля (или Мать-Вода) защитила их и спасла от смерти, открыв для них тем самым некую грандиозную, величественную судьбу, недосягаемую для простых смертных.
88. Возрождение. — Еще одним ритуалом, который связан с верой в Землю-Мать, является погребение умершего ребенка. Тела взрослых сжигают, но детей хоронят, чтобы они, вернувшись в лоно своей теллурической матери, впоследствии могли родиться снова. Terra clauditur infans (Ювенал, XV, 140). Законы Ману предписывают предавать земле детей, умерших в возрасте до двух лет, и запрещают их кремировать. Гуроны Северной Америки хоронят детей под дорогами, чтобы они могли снова родиться, проникнув в чрево идущих по дороге женщин (Dieterich, 22). У андаманцев маленьких детей хоронят под очагом в хижине (Schebesta, Les Pygmees, 142). Следует также упомянуть захоронение «в форме эмбриона», практиковавшееся у многих народов; мы вернемся к нему в связи с анализом мифологии смерти (van der Leeuw, Das sogenannte Hockerbegrabnis). Трупу придают форму зародыша, чтобы Мать-Земля смогла родить ребенка во второй раз. Кое-где в дар теллурической Богине приносят детей, погребаемых заживо; так, в Гренландии хоронят ребенка, если его отец тяжело болен; в Швеции хоронили двух детей во время эпидемии чумы; у майя подобные жертвы совершались в период засухи (Nyberg, 181 sq.).
Подобно тому, как младенца тотчас же после родов кладут на землю, чтобы истинная мать узаконила ребенка и обеспечила ему божественное покровительство, точно также детей и взрослых помещают на землю (если не вовсе погребают) в случае болезни. Этот обряд означает второе рождение. Символическое захоронение (полное или частичное) имеет тот же магико-религиозный смысл, что и погружение в воду, крещение (§ 64). Таким образом больной возрождается, заново появляется на свет. Для него это не просто контакт с силами земли, но именно полное возрождение. Данная операция столь же действенна и тогда, когда нужно стереть следы тяжкого проступка или вылечить от душевной болезни (последняя таит для коллектива ту же опасность, что и преступление или болезнь физическая). Грешника помещают в бочку или в вырытый в земле ров, и когда он оттуда выходит, то как бы «рождается во второй раз из лона своей матери» (Frazer, Folklore in the Old Testament, II, 33). Поэтому скандинавы верят, что колдунью можно спасти от вечного проклятия, если похоронить ее заживо, засеять место ее погребения, а потом собрать урожай (Dieterich, 28 sq.; Nyberg, 150). То же самое относится и к тяжело больным детям: если бы их можно было похоронить, засеять место над ними и если бы семена успели прорасти, то дети могли бы выздороветь. Смысл этого поверья ясен: человек (колдун, больной) получает таким образом возможность заново родиться вместе с растительностью.
Другой сходный ритуал состоит в прохождении больного ребенка через трещину в земле, расселину в скале или через дупло дерева (Nuberg, 144 sq.). В данном случае мы имеем дело с более сложным верованием: с одной стороны, цель обряда — перенести «болезнь» ребенка на какой-то объект (дерево, скалу, землю); с другой — здесь имитируется сам акт родов (прохождение через отверстие). Весьма вероятно, что в этом ритуале отразились и определенные элементы солярного культа (колесо = Солнце), по крайней мере, в некоторых районах (например, в Индии, ср. § 78). И все же наиболее существенной здесь является идея исцеления через новое рождение, а мы уже видели, что в большинстве поверий земледельческих племен обнаруживается тесная связь между новым рождением и контактом с Матерью-Землей. Только так можно объяснить целый ряд верований и обычаев, относящихся к очищению и к использованию земли в качестве лечащего средства. Земля действительно насыщена «силой» — Гольдман здесь прав, — но самой этой силой она обязана именно своей способности плодоносить и рождать.
Мы убедились, что детей хоронят даже те народы, которые прочих своих покойников обыкновенно сжигают; объясняется же подобное явление надеждой на то, что в земной утробе усопшие получат в дар новую жизнь. На языке маори whenna означает «землю» и «детское место» (Dieterich, 13, прим. 13). Впрочем, даже погребение умерших, достигших зрелого возраста — или их пепла (у народов, практикующих кремацию) — осуществляется с той же целью. «Возвращайся к земле, матери своей!» — сказано в Ригведе, X, 18, 10. «Ты — земля, и я кладу тебя обратно в землю! — говорит Атхарваведа, XVIII, 4, 48. «Земля — это мать; я сын Земли, а отец мой — Парджанья... Рожденные от тебя, в тебя же смертные и возвращаются...» (Атхарваведа, XII, 1, 11, 14). При захоронении пепла или кремированных костей к ним добавляют семена; все вместе рассеивают на свежевспаханном поле, повторяя при этом: «Савитри изливает твою плоть в лоно нашей матери, Земли» (Шатапатха-брахмана, XIII, 8, 2). Но эти индийские верования далеко не всегда столь элементарны, как это может показаться, если судить по только что цитированным текстам. Идея возвращения в Землю-Мать дополнилась позднейшим мотивом воссоединения человека с Космосом во всей его целостности, мотивом restitutio ab integro душевных способностей и человеческих органов в изначальном «антропокосмосе» (например: «дыхание твое идет к ветру, ухо твое (т. е. твой слух) — к четырем сторонам света, кости же твои возвращаются в землю», Айтарейя-брахмана, II, 6, 13; и т. д.).
Поверье, согласно которому мертвые обитают под землей до того момента, когда они возвращаются к свету дня, к новому существованию» объясняет нам отождествление царства мертвых с той областью, откуда являются дети; мексиканцы, например, полагают, что место их рождения — Шикомоцток, страна семи пещер (Preuss, в сб. «Arch. Relig. Wiss.», VII, 234). Потому ли, что мертвые считались провидцами, или же потому, что земля, благодаря периодическому поглощению всех живых существ, считалась обладательницей пророческой силы, — так или иначе, некоторые архаические оракулы Греции располагались поблизости от расселин, трещин или гротов. Известно, что подобные хтонические оракулы существовали в Олимпии и в Дельфах, а Павсаний (VII, 25, 13) упоминает оракул в Эгах (Ахея), где жрицы Геи предсказывали будущее на краю расселины. И наконец, нет нужды специально упоминать о всех бесчисленных «инкубациях», происходивших с человеком, уснувшим на голой земле (Deubner, De incubatione, passim).
89. Homo-Humus. — Из всех бегло проанализированных нами верований следует, что земля — это Мать, иначе говоря, что она порождает все живые формы, извлекая их на свет из собственной субстанции. «Живой» земля является прежде всего в силу своей плодовитости. Все выходящее из земли наделено жизнью; все, что в землю возвращается, вновь получает жизнь. Двучлен homo-humus следует понимать не в том смысле, что человек есть земля, поскольку он смертен, но несколько иначе: если человек может быть живым существом, то лишь потому, что он выходит из земли, рождается от Terra Mater и в нее же возвращается. Недавно Сольмсен пытался интерпретировать materies через слово mater, даже если подобная этимология и неточна (очевидно, исконным значением слова «материя» было «лесная чаща»), ей, тем не менее, можно найти место в рамках религиозно-мифологического мировоззрения: материнство является уделом «материи», ибо она без конца порождает. То, что мы называем жизнью и смертью, лишь два разных момента в общей судьбе Матери-Земли: жизнь не что иное, как отделение, выход из земной утробы, смерть же означает возвращение «к себе», «в свой дом». Столь распространенное желание быть похороненным непременно в родной земле есть лишь профанная форма мистического «автохтонизма», потребности вернуться в свой собственный дом. Римские надгробные надписи эпохи империи ясно выражают радость человека, погребенного в родной земле: hie natus hie situs est (CIL, V, 5595); hie situs est patriae (VIII, 2885); hie quo natus fuerat optans erat illo reverti (V, 1703) и т. д. В других надписях передается грусть тех, кто оказался лишен этого последнего утешения: altera contexit tellus dedit altera nasci (XIII, 6429) и др. (см. примеры у Brelich, Aspetti della morte, 36, 37). Отметим, наконец, что изменников отказывались хоронить, ибо они, согласно объяснению Филострата, были недостойны «освящения землей» (цит. у Harrison, Prolegomena, 599).
Вода — это носитель зародышей жизни; их носит в себе и земля, однако в земле все быстро развивается и дает плоды. Прежде, чем обнаружиться, зародыши и скрытые силы остаются в воде порой в течение нескольких циклов круговорота, о земле же мы вправе сказать, что она почти не ведает покоя: ее удел — беспрерывно порождать, даруя жизнь и форму всему тому, что возвращается в нее бесплодным и бездеятельным. Воды фигурируют в начале и в конце любого космического события; земля стоит в начале конце всякой жизни. Всякое явление, обнаружение реальности осуществляется в сфере над Водами, после чего все явленное вновь возвращается к исконному хаосу через какой-то исторический (потоп) или космический (mahapralaya) катаклизм. Всякое биологическое явление возникает благодаря плодовитости земли; всякая живая форма рождается из нее и в нее же возвращается, когда иссякла дарованная этой форме жизненных сил, — возвращается, чтобы возродиться, но прежде — чтобы отдохнуть, очиститься и восстановить свои силы. Воды предшествуют любому творению и любой форме, Земля производит из себя все живые формы. Если мифологическая судьба Вод в том, чтобы отрывать и завершать космические и эонические циклы, простирающиеся порой до нескольких миллиардов лет, то назначение Земли — находиться в начале и в конце всякой формы, биологической или принадлежащей к местной истории («местные герои»). Время, которое, так сказать, дремлет, если речь идет о воде, является живым, деятельным и неутомимым тогда, когда рождает живое. Живые формы возникают и исчезают с молниеносной быстротой, но никогда исчезновение не бывает окончательным: смерть живых форм есть лишь особый — невыявленный, потенциальный, временный — способ их существования; в период «отсрочки», предоставленной Земле Водами, живая форма как тип, как вид никогда не исчезает.
90. Космобиологическое единство. — С того самого момента, как некая форма отделяется от Вод, всякая непосредственная органическая связь между ними разрушена; между формой и предформальным существует пробел, зияние. Подобного разрыва не происходит там, где речь идет о формах, порожденных землей или из земли; последние по-прежнему сохраняют связь со своим лоном, от которого к тому же они отделяются лишь временно и к которому еще вернутся, чтобы отдохнуть, окрепнуть и в конечном счете вновь] выйти к свету. По этой причине между землей и порожденными ею формами существует магическая связь, некая симпатия. Все эти формы образуют в своей совокупности единую систему. Незримые нити, связывающие растительность, животных и людей данной местности с почвой, которая их породила, носит на себе и питает, были сотканы жизнью, пульсирующей и в самой Матери, и в ее созданиях. Связь между теллурическим, с одной стороны, растительным, животным и человеческим — с другой, обусловлена жизнью, которая всюду одна и та же. Единство этих сфер реальности по природе своей биологическое. И если какая-либо из форм жизни оскверняется или становится бесплодной из-за преступления против жизни, то все прочие формы также страдают ввиду существующего между ними органического единства.
Преступление есть святотатство, уже потому способное привести к тяжелейшим последствиям на всех уровнях жизни, что пролитая кровь «отравляет», «оскверняет» землю. Бедствие проявляется в том, что и людей, и животных, и поля поражает бесплодие. В прологе к Эдипу-царю жрец сокрушается по поводу несчастий, обрушившихся на Фивы (25 sq.): «Город наш погибает в плодоносных ростках, пробивающихся из земли; в пасущихся стадах быков, в родах женщин, ибо ничто из этого не приводит к рождению» (здесь я следую переводу, предложенному в кн. Marie Delcourt, Sterilites mysterieuses, p. 17; аргументы автора см. в прим. 1). И напротив, мудрый царь, основанное на справедливости правление обеспечивают плодовитость женщин, животных и полей. Гомер (Одиссея, XIX, 109) и Гесиод формулируют крестьянское (архаическое) представление о прямой связи антропокосмической гармонии и плодовитости.
91. Женщина и пашня. — Вера в связь между плодородием полей и плодовитостью женщин составляет одну из ярких характеристик земледельческих обществ. Греки и римляне в течение долгого времени уподобляли поле женскому лону, сам акт оплодотворения — земледельческому труду. Впрочем, подобное уподобление мы встречаем во многих культурах; оно породила значительное число поверий и обрядов. Об этом говорит, например, Эсхил. У Софокла мы также находим множество соответствующих аллюзий. Дитрих, дополнивший эти классические тексты множеством других материалов (с. 47, прим. 1 и 2; ср. V. Pisani, La donna е la terra, p. 248 sq.), изучал также мотив arat — amat в сочинениях латинских поэтов (с. 78 и 79). Но, как и следовало ожидать, уподобление женщины вспаханной борозде, а акта оплодотворения — труду земледельца является широко распространенной архаической интуицией. В этом ритуально-мифологическом комплексе нам нужно четко различать несколько элементов: отождествление женщины с пахотной землей, отождествление плуга; с фаллосом, отождествление земледельческого труда с оплодотворением.
Сразу же следует отметить, что хотя Мать-Земля и ее человеческий представитель, женщина, играют в данном ритуальном комплексе решающую роль, единственными его элементами они все же не являются: здесь нашлось место не только для женщины и земли, но также для мужчины и бога. Плодородию предшествует иерогамия. В старинном англо-саксонском заговоре против бесплодия превосходно выражены те надежды, которые связывались в аграрных обществах со священным браком: «Привет тебе, Земля, мать людей! пусть будет плодовитым твой союз с Богом, и да исполнишься ты плодами» потребными человеку!» (цит. по Krappe, Etude» de mythologie et de folklore germaniques, Paris,. 1928, p. 62). В Элевсине мист произносил древнюю ритуальную аграрную формулу: «Пролейся дождем! — Принеси плоды!»; при этом вначале он смотрел на небо, а потом обращал взор к земле. Весьма вероятно, что эта иерогамия Неба Земли была исконным прообразом как плодородия полей, так и человеческого брака. Например, в одном месте Атхарваведы (XIV, 2, 71) новобрачные сравниваются с Небом и Землей.
92. Женщина и земледелие. — Есть веские основания считать, что земледелие было женским открытием. Мужчина, занятый охотой на диких зверей или присмотром за пасущимися стадами, почти все свое время проводил вне домашнего очага. Между тем женщина, опираясь на свою наблюдательность — весьма острую, хотя и ограниченную узким горизонтом — имела возможность обратить внимание на естественные процессы осеменения и прорастания и попытаться произвести их искусственно. Кроме того, по причине своего родства с другими центрами вселенской плодовитости (Земля, Луна) женщина также приобретала особый престиж, поскольку считалось, что она способна влиять на плодородие и распределение производящих сил. Именно этим объясняется преобладающая роль женщины на ранних этапах развития земледелия (особенно в ту пору, когда искусство это все еще оставалось женским достоянием); роль, которую в некоторых цивилизациях играет она и сейчас (см. U. Pestalozza, L'aratro e la donna, 324 sq.). Haпример, в Уганде считается, что бесплодная жена таит опасность для садов, а потому ее муж вправе требовать развода, ссылаясь на эту единственную причину хозяйственного свойства (Briffault, The Mothers, III, 53). Веру в то, что женское бесплодие представляет угрозу для земледелия, мы встречаем и у племени бханту в Индии (Levy-Bruhl, Uexperience mystique, 254). В Никобаре говорят, что урожай будет обильнее, если поле засеет беременная женщина (Temple, Encyclopaedia of Religion and Ethics, IX, 362). В южной Италии верят: все, что делает беременная женщина, закончится успешно, а все, что сеет она собственной рукой, будет расти так же, как растет утробный плод (Finamore, Tradizioni populari abruzzesi, 59). На острове Борнео «женщины играют главную роль в возделывании риса-сырца и в связанных с ним обрядах. К мужчинам обращаются лишь для того, чтобы они очистили участок от кустарника и оказали помощь на некоторых заключительных стадиях. Именно женщины отбирают и хранят семена... Кажется, женщины чувствуют некое естественное родство с семенами; они говорят, что последние находятся в состоянии беременности. В пору прорастания риса женщины нередко ночуют в поле; вероятно, они стремятся увеличить собственную плодовитость либо повысить плодородие рисовых участков; впрочем, о своих целях они предпочитают не рассказывать» (Hose and Mac Dougall, Pagan tribes of Borneo, I, III; Levy-Bruhl, Lexperience mystique, 254).
Индейцы долины Ориноко поручали женщинам сеять маис и сажать корнеплоды, ибо «если женщины умеют зачинать и рожать детей, то семена и корни, посаженные ими, принесут гораздо более обильный урожай, чем если бы их посадила рука мужчины» (Frazer, Spirits of the corn, I, 105; см. всю главу «Роль женщины в земледелии»). В Ниасе посаженная женщиной винная пальма дает больше сока, чем та, которую сажал мужчина (Levy-Bruhl, 254). Аналогичные верования существуют у африканских племен эве. В Южной Америке, например, в племени хибарос, считается, что «женщины оказывают особое таинственное влияние на процесс роста культурных растений» (Karsten, цит. у Levy-Bruhl, 255). Представление о связи между женщиной и плодородием полей сохранилось даже после того, как земледелие стало мужским занятием, а первобытную мотыгу заменил плуг. Эта идея позволяет объяснить множество верований и обрядов, которые мы специально рассмотрим в ходе анализа аграрных культовых комплексов (§ 126).
93. Женщина и борозда. — Уподобление женщины вспаханной земле встречается во многих культурах; оно сохранилось и в европейском Фольклоре. «Я — земля», — признается возлюбленная в одной египетской любовной песне. Видевдат сравнивает целину с бездетной женщиной; бесплодная королева сетует в сказках: «Я подобна полю, где ничего не растет!» (Van der Leeuw, Phdnomenologie, 78—79). И напротив, в одном гимне XII столетия Деву Марию превозносят как terra non arabilis quae fructum parturiit. Ваала именовали «супругом полей» (R. Smith, Religion of the Semites, изд. 1923 г., 108, 536). Отождествление женщины с нивой было весьма распространенным у семитских народов (ibid., 537; ср. Dhorme, La religion des Hebreux nomades, Bruxelles, 1937, 276). В исламских текстах женщину называют «полем», «виноградником» и т. д. В Коране, например, сказано: «Ваши жены будут для вас, словно поля» (II, 223). Индусы уподобляли пашню вульве (йони), а семена — semen virile (Шатапатха-брахмана, VII, 2, 2, 5). «Женщина эта явилась, словно ожившая пашня — сейте же в нее свое семя, мужи!» (Атхар-ваведа, XIV, 2, 14). Законы Ману также учили тому, что «женщину можно счесть пашней, а мужчину — семенами» (IX, 33). Нарада комментирует данное место так: «женщина — поле, а мужчина — сеятель» (ср. Pisani, La donna e la terra, passim). Финская поговорка гласит: «Девушка носит свою пашню в собственном теле» (Nyberg, 232, прим. 83).
Отождествление женщины с бороздой предполагает, разумеется, аналогичную связь между фаллосом и мотыгой, а также между пахотой и оплодотворением. Подобные соответствия могли возникнуть лишь в тех культурах, которым были известны как земледелие, так и действительные причины зачатия. В некоторых южно-азиатских языках слово лак означает одновременно фаллос и мотыгу. Пжилиски предположил, что к подобному южно-азиатскому термину восходят санскритские слова лангула (хвост, мотыга) и линга (мужской детородный орган); ср. Pre-aryan, 11; Eliade, Yoga, 291). Тождество фаллоса и плуга было представлено и в изобразительном искусстве (ср. репродукции у Dietrich, 107—108). По своим истокам мотивы эти гораздо более древние: на одном рисунке касситской эпохи, изображающем плуг, обозначены также соединенные символы полового акта (ср. A. Jeremias, Handbuch der altorientalischen Geisteskultur, рис. 214, S. 387). Подобные архаические интуиции чрезвычайно устойчивы — и не только в простонародной речи, но и в языке знаменитых писателей.
В качестве одного из примеров отождествления земледельческого труда с актом оплодотворения упомянем миф о рождении Ситы, героини эпоса Рамаяна. Ее отец, Джанака (т. е. «порождающий»), нашел ее, когда пахал свое поле, и нарек ребенка Ситой, «бороздой» (Рамаяна, гл. 66; ср. другие материалы у A. Coomaraswamy, The Rig-Veda as land-nama book, 15, 33). А в одном ассирийском тексте сохранилась молитва, обращенная к богу, чей «плуг оплодотворил землю» (цит. по S. Langdon, Semitic Mythology, 99).
Многие первобытные племена до сих пор используют магические амулеты в виде детородных органов для того, чтобы «оплодотворить» землю (Dieterich, 94). Весьма любопытный ритуал оплодотворения совершают австралийцы: обвешавшись стрелами, прикрепленными к телу наподобие фаллоса, они танцуют вокруг ямы, напоминающей женский детородный орган, а в конце обряда втыкают в землю палки (Dieterich, 94 sq.; об эротическом значении палки ср. J. J. Meger, Trilogie, III, 194 sq.)- Следует также указать на тесную связь между женщиной и эротикой, с одной стороны, вспашкой и плодородием почвы — с другой. Так, известен обычай, требующий, чтобы первую борозду проводили плугом обнаженные девушки (богатый документальный материал см. у Mannhardt, Wald- und Feldkulte, I, 533 sq.; Frazer, The magic King, I, 469 sq.; 480 sq.) — обычай, напоминающий архетипическое сочетание Деметры и Ясона в начале весны прямо на только что засеянной пашне (Одиссея, V, 125). Смысл всех этих легенд и церемоний прояснится для нас вполне в процессе анализа структуры аграрной религиозности.
94. Общие выводы. — В рассмотренных нами мифологических и ритуальных комплексах земля оценивается и осмысляется прежде всего с точки зрения ее бесконечной способности приносить плоды. По этой причине Мать-Земля с течением времени постепенно превращается в Мать Семян. Однако следы теллурической теофании никогда не исчезают из образов «Матерей» и теллурических богинь. Например, в облике греческих женских божеств (Немесиды, Эринний, Фемиды) мы узнаем исконные атрибуты Матери-Земли. Эсхил {Эвмениды, I) вначале обращается с молитвой к Земле, а затем — к Фемиде. Правда, Гею в конце концов сменила Деметра, но сознание близости и родства между богиней семян и Матерью-Землей никогда не умирало среди эллинов. Еврипид (Вакханки, 274) так говорит о Деметре: «Это — Земля... называй ее, как угодно!»
На смену древним теллурическим божествам приходят божества аграрные, однако подобный процесс не влечет за собой исчезновения всех исконных ритуалов. В «формах» земледельческих Великих Богинь можно различить признаки «владычицы страны», Земли-Матери. Но облик новых богинь очерчивается все яснее, а их религиозная структура становится все более динамичной. Их история начинает обретать особый трагизм; они переживают драму рождения, плодовитости и смерти. Переход от Земли-Матери к Великой Богине — это движение от простоты к драматической сложности.
От космической иерогамии Неба и Земли вплоть до самого скромного обряда — всюду мы встречаем одну и ту же центральную интуицию, возвращающуюся, подобно лейтмотиву: земля производит живые формы, земля — это беспрестанно рождающее лоно. Какой бы ни была конкретная структура религиозного феномена, вызванного к жизни теллурической иерофанией, — «присутствие сакральной сущности», все еще аморфное божество, ясно очерченный божественный образ или, наконец, обычай, обусловленный смутным воспоминанием о подземных силах, — всякий раз мы узнаем здесь материнский удел, неиссякаемую способность к порождению. Иногда, как в Гесиодовом мифе о Гее, это порождение страшное и уродливое, и все же чудовища Теогонии лишь доказывают нам безграничную творческую мощь Земли. А порой не требуется даже уточнять пол этого теллурического божества — всеобщего прародителя. Многие божества Земли, как и некоторые божества плодородия, являются двуполыми (ср. Nyberg, 231, прим. 69 и 72). В таких случаях божество совмещает в себе все силы творения, и этот тип биполярности, эта формула совпадения противоположностей, будет воспринята в самых сложных теоретических построениях позднейших эпох. Любое божество стремится — в сознании тех, кто в него верует — стать всем, вытеснить все остальные религиозные образы, господствовать во всех сферах мироздания. Но лишь немногие из божеств имели, подобно Земле, право и силу действительно стать всем. Возведению же Матери-Земли в ранг высшего, если не единственного божества, воспрепятствовали как ее иерогамия с Небом, так и появление новых аграрных богинь. Следы этого грандиозного процесса отразились в двуполости теллурических божеств. И однако Мать-Земля никогда не утрачивала своих древних атрибутов «владычицы местности», источника всех живых форм, покровительницы детей, а также того «лона», в котором хоронят умерших, дабы они, восстановив свои силы и возродившись, в конце концов вновь вернулись к жизни благодаря святости теллурической Матери.
^ ^ ^
