Однажды, когда наши уборные были засорены, меня повели в туалет, которым пользовались охранники. На стене над умывальником висело небольшое зеркало. Впервые за два года я увидел себя.
Я попал в тюрьму молодым и здоровым мужчиной. Считали, что я хорошо выгляжу. Когда же я увидел, что со мной стало, мне стало смешно. Это был печальный, гомерический смех. Столько людей любили и восхищались мною. Если бы они теперь смогли увидеть это отвратительное лицо, которое смотрело на меня из зеркала, они пришли бы в ужас. Внезапно мне стало понятно, что подлинно ценное в нас остается незамеченным. Наступит время, я стану еще более безобразным. Скелет и череп. Эта мысль, однако, укрепила мою веру и жажду духовной жизни.
В туалете я нашел разорванную газету, первую попавшую мне на глаза после моего ареста. Я узнал о том, что премьер-министр Гроца твердо решил искоренять богатых. Странное, подумал я, правительство, оно ликвидирует состоятельных, в то время, когда весь остальной мир пытается покончить с нищетой. Я искал имя Патраскану, чтобы узнать, реабилитирован ли он. Но среди имен министров, присутствовавших на выступлении Гроца, его не было.
|
|
Когда меня вели назад в камеру, я слышал, как громко рыдала и кричала какая-то женщина. Казалось, что она безумна. Вероятно, крики доносились из той части тюрьмы, которая находилась под нами. Крики дошли до своего апогея, затем внезапно прекратились.
Через несколько дней в соседнюю камеру доставили нового заключенного, «Кто вы?» — спросил я с помощью перестукивания и получил ответ. Это был Ион Михалахе, член различных правительств предвоенного времени и тогдашний коллега крупного политического вождя Юлия Маню. Когда партия начала террор, Михалахе присоединился к одной из групп, пытавшихся бежать за границу. Его арестовали на аэродроме и в октябре 1945 года приговорили к пожизненному заключению. Михалахе было больше семидесяти. «В течение всей своей жизни я боролся, чтобы помочь людям моей страны. И вот — награда», — сказал он.
«Если вы всему, что должно случиться, скажете «да», то тогда не произойдет того, чего вы не хотите, — просигнализировал я. — Отречение от себя — это путь к миру». «Не существует мира без свободы», — был его ответ.
Я сказал: «В стране, где правит тирания, тюрьма является почетным местом».
Он сказал, что потерял Бога.
Я ответил: «Никто не может потерять Бога. Мы все — потерянные. Если мы найдем самих себя, то найдем Божественное в нас. Время, проведенное в тюрьме, может помочь нам в этом поиске». Он сказал, что хочет попробовать.
Спустя два дня Михалахе был переведен в другую камеру. До этого он сообщил мне, что женщина, крики которой мы слышали, была женой прежнего премьер-министра Иона Гигурту. Она прекратила кричать оттого, что на нее надели смирительную рубашку, и заткнули рот кляпом. Когда я снова постучал в стену, то не получил никакого ответа. Михалахе уже там не было.
|
|
Незадолго до этого меня опять начали допрашивать. Допрос вел обычно лейтенант Греку, молодой человек, твердый, интеллигентный, самоуверенный. Его политическое образование дало ему возможность быть уверенным в том, что своей службой он помогает строительству лучшего мира. Вопросы, которые он задавал мне, снова возвращали нас к тому периоду, когда я был связан со скандинавской еврейской миссией. По-прежнему ли я отрицаю, спросил Греку, что деньги миссии использовались для шпионажа?
«Если вы считаете Америку и Англию способными поддерживать шпионаж в нашей стране, то я могу это понять. Но какой интерес заключается для Швеции и Норвегии в таких организациях?» «Обе страны являются орудием империалистов», — ответил он. «Но Норвегия известна своим демократическим образом мыслей, а Швеция, уже с сороковых годов, имеет социалистическое правительство».
«Вздор, — сказал он, — они — такие же фашисты, как и другие». При нашей следующей встрече Греку сказал, что он проверил дело и подумал о том, что я мог бы оказаться прав.
Затем он осведомился о распространении Евангелия среди русских. Я упомянул, что в связи с этим, пожалуй, можно было бы установить связь с директором библейского общества по имени Эмиль Клейн. Он хотел знать, почему я неоднократно в то время посещал город Яссы (один из центров этой работы). Я сказал, что меня пригласили посетить тогдашнего патриарха, который тогда занимал должность митрополита.
На следующее утро меня снова вызвали. Греку сидел за своим письменным столом с резиновым кнутом в руке. «Ваша история — ложь, — закричал он. — Эмиль Клейн умер еще до того, как вас арестовали. Потому-то вы его и назвали! Мы проверили даты ваших поездок в Яссы. Патриарха Юстиниана почти никогда не было там в то время».
Он повернулся вместе со своим стулом «Теперь — конец! Здесь — бумага для письма. Нам известно, что с помощью азбуки Морзе вы связывались с другими заключенными, включая Михалахе. Теперь мы должны совершенно точно знать, что говорил каждый из них. Во всяком случае, мы хотели бы знать, как и когда вы нарушали и другие правила тюрьмы. А теперь говорите правду, а не то…»
Он ударил кнутом по письменному столу. «У вас есть полчаса времени», — сказал он и покинул помещение.
Я уселся, чтобы писать. Первым словом должно было стать «Объяснение». Мне нелегко было начать, в течение двух лет я не держал в руках никакого орудия для письма. Я признался, что нарушал правила тюрьмы: я отстукивал в стене послания из Евангелия, я собирал таблетки, чтобы убить себя, я сделал из куска жести нож, а из хлеба и мела — шахматные фигуры. Я объяснялся с другими заключенными, но их имена мне небыли известны (я не упоминал о том, что с помощью азбуки Морзе принимал исповеди грехов и даже привел людей ко Христу). Я писал дальше: «Никогда я не выступал против коммунистов. Я — ученик Христа, а Он подарил нам любовь ко врагам. Я понимаю коммунистов и молюсь за их обращение. Мне хотелось бы, чтобы они стали моими братьями по вере. О том, что мне говорили другие, я не могу дать показаний. Служитель Бога никогда не может быть свидетелем обвинения. Я признан, чтобы оправдывать, а не предъявлять иск».
Помахивая кнутом, снова появился Греку, с точностью до минуты. Вероятно, он только что выпорол заключенного.
Он схватил мое объяснение и начал его читать. Через некоторое время он отложил кнут в сторону. Когда он прочитал все до конца, то посмотрел на меня огорченно и сказал: «Господин Вурмбрандт! — раньше он никогда не обращался ко мне со словом «господин», — Зачем вы сказали, что вы меня любите? Эта одна из христианских заповедей, которую ни один человек не в состоянии выполнить. Для меня было бы невозможно любить тех, кто годами держит меня в заключении, бьет и заставляет голодать!»
|
|
Я сказал: «Здесь идет речь не об исполнении заповеди. Когда я пришел к вере в Христа, то заново родился и стал совершенно другим человеком. Мое существо наполнено любовью. Как из источника может изливаться только вода, так и любящее сердце порождает только любовь».
В течение двух часов мы говорили о христианской вере и его отношении к марксистским доктринам, на которых он был воспитан. Греку был поражен, когда я сказал ему, что первым произведением Маркса было его толкование на Евангелие от Иоанна. Это утверждает Рицанер, директор института марксизма-ленинизма в Москве. А он должен это знать. Я привел ему несколько цитат, особенно из ранних произведений Маркса, в которых он положительно относился к христианству, а особенно к Лютеру [12].
После этого разговора, Греку почти каждый день заставлял приводить меня к себе на час или два. Он установил, что приведенные мной цитаты действительно соответствовали истине. Это было введением к ряду долгих дискуссий о христианской вере, в которых я постоянно особенным образом подчеркивал демократические и революционные черты раннего христианства.
Греку повторял: «Я воспитан атеистом и никогда не стану никем другим». Я сказал ему: «Атеизм — это священное слово для христианин. Когда наших предков из-за веры бросали диким зверям, то Нерон и Калигула [13] представляли их атеистами. Итак, если кто-то сам себя называет атеистом, то я уважаю его».
Греку засмеялся. Я продолжал: «Господин лейтенант! Один из моих предков 17-го века был раввином. Его биографы сообщали о том, как он однажды встретился с одним атеистом и сказал ему: «Я завидую вам, дорогой брат! Ваше духовное состояние намного лучше нашего. Когда я вижу человека в нужде, что бывает довольно часто, я говорю: «Господь поможет ему!» И прохожу мимо. Вы же не верите в Бога, а значит, вместо Него должны помочь всем, кто встретится на вашем пути».
|
|
Христиане часто критиковали коммунистов не потому, что они настроены атеистически, а потому, что их партия породила извращенный вид атеизма. Существует два рода людей: те, которые говорят, что Бога нет — и потому я могу совершать все то дурное, что мне придет в голову. Другие считают: раз Бога нет, моя задача состоит в том, чтобы делать добро, которое делал Бог, если бы Он был. Великим атеистом во втором смысле был сам Христос. Когда Он видел голодающих, больных или отчаявшихся людей, Он не проходил мимо и не говорил: «Бог поможет вам», но действовал так, будто вся ответственность лежала на Нем одном, и люди начинали спрашивать: «Этот человек — сам Бог? Он творит Божьи дела!» Так они установили, что Иисус был Богом. Если вы, господин лейтенант, способны стать атеистом такого рода, если вы научитесь любить каждого человека и служить каждому человеку, то люди быстро заметят, что вы стали чадом Божьим, и вы сами откроете в себе Божественное».
Такие аргументы могут шокировать многих людей. Но апостол Павел говорит, что проповедник должен быть для евреев — евреем, а для греков — греком. По отношению к марксисту Греку я должен был быть марксистом и говорить на том языке, который был ему понятен. Мои слова дошли до его сердца. Он стал размышлять и полюбил Христа. В своей униформе цвета хаки с голубыми нашивками службы безопасности, Греку, две недели спустя, исповедовал мне, стоящему в грязной, обтрепанной тюремной одежде, свои грехи. Мы стали братьями.
С этого момента Греку бесстрашно помогал как мог заключенным, превозмогая все трудности и опасности. Для вида он служил еще и партии, и играл свою роль. Однажды он исчез, и никто не знал, что с ним стало. Осторожно я пытался что-то узнать через охранников. По их мнению, он был арестован. Скрыть истинное обращение было совсем непросто.
Лекарства
С исчезновением лейтенанта Греку допросы не прекратились. Но Господь подарил мне забвение. Я смог забыть имена всех тех, кому смог бы навредить. В тюрьме я сочинил более трехсот стихотворений, около ста тысяч слов, которые я записал после выхода на свободу. Однако, во время допросов я мог полностью освобождать свою память. Для этого использовался один искусственный прием.
Под предлогом, что мой туберкулез ухудшался (а я действительно непрерывно кашлял) врачи приписали мне новое лекарство. Это была желтая капсула, способствовавшая долгому сну с приятными сновидениями. Как только я просыпался, мне давали новую капсулу. В течение многих дней я оставался в бессознательном состоянии, и охранники будили меня только к моменту приема пищи. Моя еда была легкой и вкусной.
Продолжения допросов предстают в моей памяти весьма туманно. Я только знаю, что лекарства не оказали того действия, на которое рассчитывали мои палачи, я не предал друзей. Когда я предстал пред судом, я был один. Большой судебный процесс над людьми, которые должны были состоять в «шпионской организации» Всемирного совета церквей, так и не состоялся. Священник Милан Хаймовичи, арестованный для этих же целей, выдержал жесточайшие пытки. Он терпел и молчал. Потом, когда под каким-то предлогом он был приговорен к семи годам заключения, он держался как герой, отстаивающий свою веру. Лекарства применяли против кардинала Миндженти, троцкистов и еще многих других, они ослабляли силу воли и приводили, наконец, жертву к бреду самообвинений. Позднее я слышал, как многие люди начинали вдруг стучать в двери камер. Они требовали политических чиновников, чтобы сделать дальнейшие признания против самих себя. Это лечение могло иметь продолжительный эффект. Мужчины, которые получали его в течение месяцев, исповедовали мне потом грехи, которых они не могли совершить. Возможно, что мой туберкулез нейтрализовался под действием этого лекарства, а может быть я получал слишком большую дозу, которая делала бесполезным каждый мой допрос. Во всяком случае, по Божией милости, я был сохранен от того, чтобы стать предателем.
Сатана изгнан
После лечения этим препаратом я становился все слабее и, наконец, совсем сломался. Постель я мог покинуть только при крайнем усилии. Но мой дух оставался совершенно свободным. Я даже считал его активность тревожной.
Это не сказка, что святой Антоний Великий [14], Мартин Лютер и многие другие менее известные личности видели дьявола. Я видел его однажды, будучи ребенком. Он осклабился на меня. С тех пор прошло полвека. И вот я впервые упоминаю об этом. Тогда в своей камере я чувствовал его присутствие. Было темно и холодно. Он насмехался надо мной. В Библии говорится о тех местах, где танцуют лесные приведения. Моя камера стала местом их сборищ. День и ночь я слышал голос: «Где же твой Иисус? Твой Спаситель не может тебя спасти, ты одурачен и одурачиваешь других. Он — не Мессия, ты не на того напал!»
Я закричал громко: «Кто же тогда настоящий Мессия, который должен прийти?» Ответ был недвусмысленным, но слишком кощунственным, чтобы можно было его воспроизвести. Я написал книги и статьи, доказывающие, что Иисус был Мессией. Но теперь мне не приходило на ум ни одного аргумента.
Демоны довели крупного норвежского евангелиста Нилса Хауге до того, что он поколебался в своей вере, пока сидел в тюрьме. И внушили сомнения даже Иоанну Крестителю[15] в темнице. Теперь же они бесчинствовали здесь, в моей камере. Я был беззащитен. Моя твердость и радость бесследно исчезли. Раньше я чувствовал Иисуса так близко, Он утолял мою боль и разгонял мрак. Теперь в состоянии глубочайшей оставленности я только мог воззвать: «Или, Или, лама савахфани?» [16]
В эти дни, наполненные тьмой и страхом, я сочинил длинное стихотворение. Кто не испытал подобного физического или духовного состояния, вряд ли сможет предпринять нечто подобное.
Но для меня это было спасением. Слова, ритм и мелодия помогали мне отражать атаки сатаны. Вот один из переводов, без рифмы и стихотворного размера, передающий смысл румынского текста: «В детстве я часто посещал храмы и церкви. В них прославлялся Бог. Каждый из священников пел и усердно кадил. Они утверждали: что любить Тебя праведно, но когда я вырос, я увидел такую глубокую скорбь в мире, принадлежащем этому Богу, что сказал себе: «У Него сердце из камня, иначе Он убрал бы все трудности с нашего пути».
Больные дети борются с температурой в больнице, опечаленные родители молятся за них. Небо — глухо, наши любимые идут в долину смерти, даже когда мы произносим длинные молитвы. Невинных людей сжигают заживо, а небо безмолвствует, оно оставляет событиям их собственный ход. Будет ли Бог удивляться тому, что даже верующие в Него начнут понемногу сомневаться? Голодные, замученные, преследуемые в своей собственной стране, мы не имеем ответа на эти вопросы. Ужас, случившийся с нами, — это позор для Всемогущего.
Как я могу любить Творца микробов и тигров, мучающих людей? Как я могу любить Его, который мучает всех своих подданных только потому, что один из них съел плод, висящий на древе? Я — более жалок, чем Иов: у меня нет ни жены, ни детей, ни утешителя. В этой тюрьме нет ни солнца, ни света, а образ жизни — невыносим.
Из перекладин моей кровати они сделают мне гроб, и, вытянувшись в нем, я постараюсь понять, почему все мои мысли устремлены к Тебе, почему все, о чем я пишу направлено к Тебе. Откуда эта страстная любовь в моей душе, и почему моя песнь только о Тебе? Я знаю, что отвергнут, и скоро я буду гнить в могиле.
Однако же, невеста в «Песнь песней» спросила бы, был ли у нее повод любить Тебя, если бы не существовало любви? Любовь не требует оправданий, она просто есть; любовь — ничто для умных людей; тысячи испытаний не помешают ей продолжать любить; в пекле огня и в глубине вод она еще поцелует руку, мучащую ее. Она не находит ответа на свои вопросы, но продолжает верить и ждет. И однажды солнце осветит мглу. Тогда все станет явным.
И хотя прощение многих грехов воспламенило и без того горячую любовь Магдалины [17], она подарила Тебе свое мирро и слезы, прежде чем Ты произнес слово прощения. Если бы Ты не сказал этого, и ее грехи не были бы отпущены, она все равно из любви к Тебе сидела бы возле Тебя и плакала. Она любила Тебя до того, как Ты отдал Свою кровь; она любила Тебя до ее прощения. И я не спрашиваю тоже, есть ли смысл Тебя любить; так как надеюсь на спасение; но и в вечном несчастье я бы любил Тебя; я бы любил Тебя даже во всепоглощающем огне. Если бы Ты отказался спуститься с небес, Ты был бы моей далекой мечтой; Если бы Ты утаил от нас Твое слово, я бы любил Тебя, не услышав его. Если бы Ты испугался и перед Распятием обратился бы в бегство, и я остался бы неспасенным, я должен бы был все равно Тебя любить; если бы даже я открыл в Тебе грехи, я бы покрыл их своей любовью.
Теперь я хочу решиться произнести бессмысленные слова, чтобы видели все, как велика моя любовь. Я хочу прикоснуться к нетронутым еще струнам и прославить Тебя новой музыкой. Если бы пророки пророчествовали о ком-то другом, я бы отвернулся от них, но только не от Тебя. Если бы они привели тысячу доводов, я бы остался верен Тебе. Если бы я должен был узнать, что Ты обманщик, я бы со слезами молился за Тебя. Я бы мог тогда не следовать за Тобой в неправедных делах, но я не стал бы меньше Тебя любить. Из-за Саула Самуил провел свою жизнь в слезах и строгом посте. Моя любовь восторжествовала бы даже если бы я узнал, что Ты заблудился. Если бы не сатана, а Ты поднялся бы в злобе и взбунтовался бы против Неба, если бы Ты утратил красоту Твоего молчания и, подобно одному из архангелов, пал с высоты в безысходность, я бы все равно питал надежду на то, что Отец простит Тебя, и однажды Ты снова вместе с ним пройдешь по золотым дорогам Неба.
Если бы Ты был только мифом, я бы покинул реальность, чтобы жить с тобой в мечте. Если бы кто-то мог доказать, что Ты не существуешь, Ты бы обрел жизнь через мою любовь. Моя любовь — безрассудна, беспочвенна, как и Твоя. Господи Иисусе, радуйся хоть немного, потому что ничего большего я не могу Тебе дать».
Когда я закончил это стихотворение, то заметил, что сатаны уже не стало. Он исчез. В тишине я почувствовал поцелуй Христа. Каждый, кого целуют, становится спокойным. Покой и радость вернулись.