2020-05-21
82НЕМЕЦКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ (1)
Вход в основную проблематику главной книги философа «Критика чистого разума» (1781) осуществляется так. Наш разум ставит себе вопросы о своей собственной природе – и не может их решить. Если, решая эти вопросы, он будет опираться только на сферу опытного знания, то вопросы эти никогда не закончатся; если же он захочет решать их вне опыта, то он будет опасаться ошибиться и захочет проверить свои выводы, для чего ему опять-таки потребуется опыт. Поэтому основным вопросом для метафизики должен стать вопрос о границах опытного познания.
Метафизика, то есть философия, сейчас переживает не лучшие дни. Можно ли как прежде называть её царицей наук? Только если иметь в виду значение её предмета: предмет философии, действительно, самый главный. Но если исходить из нынешнего состояния философских решений – то этот высокий титул, увы, отпадёт.
Однако и без метафизики нельзя: любой, кто хочет системно мыслить, обязательно встанет на почву метафизики.
|
|
|
При этом критики метафизики правы в том, что она – ненаучна. (Один из основных посылов Канта – сделать философию наукой.) Если знание не дано в качестве научного, его нельзя считать знанием. Но, чтобы метафизика стала научным знанием, разум должен сам, на разумных же основаниях, выявить, чтò он может знать, а чего – не может.
Критицизм – это критика, наводимая на основы тех или иных наук и вообще тех или иных областей духовной жизни. В наши дни, замечает Кант, вполне основательными науками являются математика и естествознание. Существуют и неосновательные науки (как та же метафизика); но если наука неосновательна, следует усомниться в её основах и произвести над ними критическую работу – для того, собственно, чтобы найти для неё более твёрдые основы. Такую критику совершенно напрасно запрещает религия, ссылаясь на свою святость, и законодательство (то есть право), ссылаясь на своё величие. Сегодня такие ссылки для разума неудовлетворительны и только подогревают недоверие к данным областям, которые больше всего и требуют обновлённого, корректного обоснования.
Методология. Кант провозглашает «изменённый метод мышления»: не наше знание должно согласовываться с предметами, данными в опыте, но предметы опыта – с нашим знанием. Если мы выводим всё знание из опыта (как этого требует философия Джона Локка и вообще английская теория познания), то ничего, кроме опыта, как источника знания, и нет.
Знаковое кантовское разграничение: существуют вещи-в-себе и явления их нам, то есть наши представления тех или иных предметов. Вещи-в-себе – это истоки самих явлений, они совершенно скрыты от нашего познания, наше чувственное познание оперирует только с явлениями. (Если я вижу этот стол, я могу только фиксировать, что нечто в виде стола мне является, и я это как-то представляю, но почему оно мне явилось и почему явилось так, а не иначе, никому не известно.) Вместе с тем наш разум наделён понятиями. Икусство согласования понятий с представлениями называется диалектикой; в философии диалектика подобна тому, что в химии называет синтетическим методом или редукцией.
|
|
|
Разделение материала знания на вещи-в-себе и явления (а также – понятия) имеет не только гносеологический, но и практический смысл. Если не предусматривать это разделение, наша свободная воля окажется одновременно и свободной, и несвободной. Точнее, говорить о ней как о свободной потеряется всякий смысл, так как она будет определяться только явлениями внешнего мира – и мы опять упадём на почву британского эмпиризма. Если же разделение допустить, то воля будет несвободной в качестве явления и свободной как вещь-в-себе. В самом деле: наша воля как источник свободных действий не определяется ничем внешним, хотя и может опознаваться как явление опыта.
Истинный и ложный догматизм. Догматический метод – это метод мышления, выводящий конкретные следствия из заранее установленных принципов. Догматизм – это такая система мысли, в которой не проработаны вопросы: почему выбраны именно эти принципы? каким путём философ установил их? Любая метафизика обязана строиться догматически и систематически, а также популярно, то есть делать своё знание доступным настолько, чтобы его можно было преподавать в школах. Такой философией стало для Германии XVIII в. учение Лейбница, превратить которое в школьную философию сумел выдающийся популяризатор Христиан Вольф (1679–1754). Кант называет его величайшим догматическим философом своего времени и даже хвалит его за основательность. Однако Вольф не мог стать выше взглядов своей эпохи и его догматизм был догматизмом не только в хорошем (методическом), но и в плохом смысле (без проработки основ метафизики). Критицизм, способ философствования по Канту, должен придти на смену этому уклону.
Априорная теория познания.
Кант считал своею большой заслугой разделение суждений нашего разума на два типа – аналитические и синтетические. Аналитические суждения – это такие суждения, которые только уточняют наши понятия. Синтетические суждения – это суждения, которые сообщают новое знание. Инструментом развития науки могут быть только синтетические суждения.
Пример синтетического суждения: 7+5=12.
Здесь в понятии суммы «7+5» никак не присутствует «12» – это понятие является в данном суждении абсолютно новым.
Полезность аналитических суждений в том, что они могут быть абсолютно наглядны, не вызывать сомнений в своей достоверности, например:
(а+b)>a.
Одним из наиболее известных слов из кантовского словаря является слово априорный. A priori – по-латыни означает до опыта. Априорные суждения – это такие суждения, которые выносятся прежде всякого опыта.
Чтобы быть наукой, той или иной области знания необходимо опираться на априорные синтетические суждения. Это правило безоговорочно или почти безоговорочно выполняется в математике и естествознании. Базисные положения математики либо априорные синтетические, либо абсолютно наглядные аналитические. В естествознании основными априорно-синтетическими положениями являются законы природы. Что же до метафизики, то есть философии, то она пока что не стоит на таком фундаменте. То есть наукой в собственном смысле метафизика до сих пор не является. И поэтому Кант считает своей основной задачей подвести под неё априорно-синтетическую базу.
|
|
|
Однако мы ещё не установили, что же мы вообще можем знать прежде опыта. Чистый разум – это совокупность таких знаний. Критика чистого разума – это подготовительная наука, которая позволит выяснить, что мы, действительно, можем знать до опыта, а чего знать не можем. То есть труд, написанный Кантом, есть прежде всего исследование познавательных границ чистого разума. Система чистого разума – это все выявленные критикой чистого разума априорные знания.
Наше знание начинается с опыта, оно апостериорно, но это вовсе не значит, что оно происходит из опыта. Априорное присутствует посреди апостериорного, но сосредоточиться нужно именно на априорном.
Материал нашего знания состоит из чувственных, или наглядных, представлений и понятий. Мы, например, можем видеть этот стол и сформировать себе понятие стола, но представление и понятие – не одно и то же. Очевидно, что представления, которые мы получаем, идут из опыта, они апостериорны. Но сама способность представлять что-либо – априорна. Апостериорно мы воспринимаем все данные опыта как наделённые формой и протяжённостью (у стола форма такая-то, места он занимает столько-то и т. д.). Но сама наша способность воспринимать все предметы посредством формы и протяжённости – априорна, и называется Кантом чистым наглядным представлением (reine Anschauung).
Априорными формами чувственности занимается трансцендентальная эстетика. Такими априорными формами являются пространство и время. Пространство – это наша способность представлять предметы находящимися вне нас и подле друг друга. Время – это наша способность чередовать наши представления.
Помимо предметов мы можем представлять себе и самих себя – наше познающее Я. Кант называет его термином апперцепция, который нам известен из философии Лейбница (лекция 9, ч. 2). У Лейбница это слово означало самосознание, что не чуждо и кантовскому пониманию.
Трансцендентальное единство апперцепции – это единство нашего познающего Я. Я могу производить любые акты познания, но сам я при этом остаюсь одним и тем же, не делаюсь другим субъектом.
|
|
|
Аппрегензия представлений – наша способность воспринимать всё нами представляемое связно. Если я смотрю на этот прямоугольный, коричневый, невыской стол, то в моём сознании он воспринимается целостной единицей – а не дробится на прямоугольник, коричневый цвет, высоту и какие-либо иные качества.
Эмпирическая дедукция – способ, благодаря которому в нашем разуме возникают конкретные понятия. Трансцендентальная дедукция – общий способ, которым понятия соотносятся с предметами прежде всякого опыта.
Собственно, вся теория познания первой «Критики» – это анализ технологии данного соотношения.
Трансцендентальное сродство (Affinität) – способность самих представлений восприниматься связно, то есть образовывать связи между собой.
Рассудок – способность задавать правила такой связи, или способность правил (Vermögen der Regeln).
Трансцендентальная схема – конкретный способ сочетания представления и понятия.
Термины, ставшие в философском словоупотреблении наиболее ходовыми, – это феномены и ноумены. «Чувственные сущности» и «умопостигаемые сущности». Это взаимоотрицающие понятия: можно сказать, что всё, что не феномен, есть ноумен, и наоборот. Но восприятие предмета возникает только благодаря совокупному влиянию как чувственности, так и рассудка, то есть предмет, данный в представлении, есть как бы граница между феноменами и ноуменами.
Если же мы спросим, откуда к нам поступает материал представлений, то есть некие явления, ответ будет следующий: их производит трансцендентальный объект. Это «неизвестное нам основание явлений» Кант называет уже встречавшимся термином вещь-в-себе (Ding an sich), или вещь сама по себе (Ding an sich selbst).
Способность суждения – это способность подводить предмет под понятие.
В кантовской «Критике чистого разума» местами проводится различение разума как способности понимания (begreifen) и рассудка как способности суждения (verstehen) о восприятиях.
Это весьма существенная часть проводимого Кантом гносеологического анализа, потому что наша способность суждения может впадать в заблуждение (по-латыни – lapsus judicii).
Здесь надо понять, что наши чувства не судят вообще и поэтому не заблуждаются. Судит всегда рассудок; однако чувственность влияет него, причём незаметно, – и тогда субъективные основания суждения смешиваются с объективными. Это в философии Канта и считается заблуждением. То есть правильное суждение – только объективное суждение.
Трансцендентальная иллюзия – это неизбежное заблуждение, в которое разум впадает, когда забывает о том, что его компетенция – это только сфера опыта, то есть когда он старается произвольно перейти его границы и судить о том, что за ними.
Здесь мы встречаемся с одной из главных оппозиций в кантовской философии – это разделение трансцендентального (то есть входящего в сферу опыта) и трансцендентного (выходящего за пределы этой сферы). Или другой популярный вариант той же оппозиции: имманентное (внутреннее) – трансцендентное (внешнее).
Итак, разум обязательно впадает в заблуждение, если «покушается» на трансцендентное. А предметами трансцендентного являются: Бог, свобода и бессмертие. О них наш рассудок, соотносимый только с чувственными представлениями, судить, а тем более судить адекватно, не в состоянии. Поэтому Кант с самых первых страниц своей книги старается указать разуму границы, чтобы он не дерзал высказывать суждения о том, чего не может знать с достоверностью обыкновенного опыта.
Трансцендентальная иллюзия может возникать и тогда, когда наш разум пытается судить и о мире в пределах, недоступных непосредственному опыту. Так возникают знаменитые антиномии чистого разума – противоположные друг другу космологические утверждения, которые могут быть доказаны с одинаковой основательностью. Например, вполне убедительно можно доказать и что мир имеет начало во времени и конечен в пространстве – и обратное этому: что он бесконечен во времени и в пространстве.
Вообще, предупреждает Кант, надо иметь в виду, что трансцендентальная иллюзия не исчезает из наших суждений, даже если трансцендентальная диалектика вскрыла её ложность. Эта иллюзия подобна чисто наглядной иллюзии, когда мы, например, смотрим на море, и его уровень посередине горизонта, при освещении солнечными лучами, кажется нам выше, нежели около берегов, хотя мы и знаем, что уровень – тот же; или когда астроном наблюдает Луну и с восходом её видит её в бòльших размерах, чем обыкновенно, отлично зная, что они не увеличиваются.
Здесь – знаменательный рубеж книги. Все освещаемые доселе теоретические тонкости, оказывается, имеют серьёзные практическое следствия. Кант подчёркивает: в отношении того, чего мы не можем знать, мы не можем иметь обязанности. Но вопрос об обязанности, о должном либо возможном для нас, есть вопрос не гносеологии, но этики. «Критика чистого разума» несёт в себе значительное этическое вкрапление, которое впоследствии будет развёрнуто Кантом в новый труд – «Критику практического разума».
Первая этическая тема, которая ставится в книге о чистом разуме, есть тема свободы. Определение: «Свобода в практическом смысле есть независимость воли от принуждения мотивами чувственности». Оказывается, далеко не всегда наша воля свободна: её невозможно считать свободной, если она подвергается воздействию со стороны чувственности и определяется чувственными склонностями. Такую волю Кант называет патологической (то есть страстной). Иными словами, свободная воля – та, которая руководится только разумом. (Сравните это с русским представлением о воле и о свободе: воля в нашем понимании – это чистый произвол, а свобода – нескованность никакими условиями, и прежде всего, разумом. Совсем не немецкий менталитет!)
Итак, по Канту, есть две воли: животная, определяемая чувственностью, и свободная, определяемая разумом. Он выделяет также законы свободы – то, что должно случаться, и законы природы – то, что случается непременно. («Законы свободы» – тоже парадоксальное словосочетание для русского слуха: на наш вкус, свобода – это то, что не признаёт над собою никаких законов. Для немца же свобода – разумное действие согласно закону.)
Законы свободы Кант называет практическими законами. Среди них он выделяет прагматические законы – такие законы, исполнение которых приводит человека к счастью, и моральные законы – такие законы, исполнение которых делает человека достойным счастья.
Здесь же встречается часто цитируемый фрагмент (он помещён в разделе с названием: «Канона чистого разума 2-я секция»):
«Все интересы моего разума (как спекулятивные, так и практические) объединяются в следующих трёх вопросах:
1. Что я могу знать?
2. Что я должен делать?
3. На что я имею право надеяться?»
Идея Бога.
Если бы можно было допустить понятие трансцендентального идеала, то есть «всестороннего определения вещей», или потенциальной возможности всех вещей, то следовало бы вести речь о Высшем Существе, которое ограничивает себя и тем самым создаёт многообразие вещей. В этом случае речь бы шла о Боге, и нужно было бы разрабатывать трансцендентальную теологию. Однако, с точки зрения рассудка, чьи понятия относятся только к сфере чувственного опыта, представление о Боге может быть только объективированием (выведением вовне), гипотезированием (предположением) и гипостазированием (олицетворением). Эти замечания Канта вовсе не следует считать антирелигиозными – они характеризуют лишь дифференцированность его мышления. Кант здесь по сути лишь повторяет то, что уже говорил раньше: если мы занимаемся сферой опыта, то для всего того, что лежит вне этой сферы (в том числе и для Бога), нужны какие-то иные средства познания, нежели рассудок.
По этой же причине Кант занимается критикой известных с эпохи Средневековья доказательств бытия Божия. Так, физико-теологическое доказательство не устраивает его потому, что оно позволяет допустить лишь существо более высокого порядка, стоящее над миром и над нами, но не Творца мира, «идее которого подчинено всё». То есть оно доказывает гораздо меньше, чем претендует доказать, и Кант отвергает его не потому, что оно доказывает бытие Божие, но потому, что доказывает его плохо и опираясь на плохие средства. А средствами этими является чувственный опыт, которому объявила войну априорно-идеалистическая философия Канта.
Поэтому здесь же Кант говорит: Бога следует выводить не из природы, в том числе не из природы нашей души, то есть не из материала чувственности, как делает любой теист; Бога следует выводить только из суждений чистого разума. Поэтому философ, размышляющий о Боге как о причине всех вещей или как об условии единства эмпирической реальности, может быть только деистом. То есть философ-априорист, прибегая к идее Бога, старается освободить её от всего чувственного и от любых аналогий с чувственным миром. Между тем, пишет Кант, само по себе «предположение высшей интеллигенции» (слово интеллигенция, которое мы не раз встретим у немецких философов, – это синоним самосознания или разума) «всегда может быть полезным разуму и никогда не может повредить ему». Без идеи Бога, иными словами, в теории познания трудно достичь систематического единства.
Цель и назначение философии.
Наше познание может руководиться мнением, верой и знанием. Мнение предельно субъективно, вера сочетает как субъективные, так и объективные данные, вполне же объективно только знание. Желательно всегда опираться на знание, даже если оно и недостаточно достоверно, – и, по остроумному замечанию немецкого философа, «никогда не стоит подвинчивать себя к мнению».
В «Критике чистого разума» Кант претендует строить философию именно как абсолютно достоверное знание. Он впервые утверждает систематический характер философии: «Система всего философского знания есть философия». И здесь же он говорит: «научить можно в лучшем случае только философствованию» – а не философии. Конечно, учась философствованию, мы можем, как замечает Кант, «упражнять талант разума» (и чтение его «Критики…» этому очень способствует), но что касается философии как системы, то её можно только либо знать, либо не знать. То есть это не способность или талант мышления, а именно знание, которым можно владеть либо не владеть.
Заключительное определение философии у Канта: «философия есть наука об отношении всякого знания к существенным целям человеческого разума». Оказывается, что вся изложенная нами здесь гносеологическая проблематика не является по смыслу главным занятием философа. Философ, подчёркивает Кант, вообще не «виртуоз разума», а скорее моралист, причём в древнем, сократовском, смысле этого слова. Его задача – соотносить, насколько наши знания отвечают целям нашего разума, а цели эти, прежде всего, нравственные, а не познавательные.
А кроме того – и этим замечанием Кант завершает свою первую «Критику» – новая, правильно построенная, метафизика не обязана быть фундаментом религии, однако должна стать для неё бруствером, то есть защитным укреплением, которое бы не позволяло спекулятивному разуму совершать опустошения в сфере как самой религии, так и морали. Для всех отвлечённых исследований разума, вроде предпринятого Кантом, теология и мораль, как он пишет, являются двумя пружинами или основными точками тяготения. Получается, что гносеологический материал первой «Критики», философское значение которого трудно переоценить, своё настоящее значение в глазах Канта получает только в приложении к высокой морально-теологической задаче.
Освещением этической проблематики Кант занялся во второй своей фундаментальной работе – «Критика практического разума» (1788).
Основные этические категории.
Предметом практического разума является воля, способная к самоопределению.
Императив не есть закон, он есть «объективное принуждение к поступку». Императив – это предписание, адресованное тем, у кого воля определяется не одним только разумом, а также и чувственностью. Гипотетический императив – предписание, которое выдвигается с учётом «моих условий», или того, что я реально могу его исполнить. Категорический императив – требование к воле, которое не считается с тем, есть ли у меня достаточные условия к его исполнению. Иными словами, категорический императив – то, что нам следует исполнять в любом случае, не считаясь ни с чем.
Основной закон чистого практического разума: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства» («Критика практического разума», кн. I, гл. 1, § 7). Это – априорное синтетические суждение.
Практический разум не сверяется с нашим удовольствием либо неудовольствием – он определяет нашу волю непосредственно. Но беспрепятственное следование законам практического разума возможно лишь для бесконечных существ. Для конечных же, земных, существ подобное невозможно, и потому законы практического разума превращаются для нас в императивы. Воля бесконечных существ – святая, а наша – нет; и потому идея трудности нравственности – основоположная для всей кантовской этики. Нравственность человека осложнена тем, что его произвольный выбор (Willkür) основывается на субъективном желании, а вовсе не на разуме, потому-то воля и встречает принуждение со стороны практического разума.
Следовать моральным законам способна только автономная воля (о ней говорится в той же второй «Критике», кн. I, гл. 1, § 8). Кант хочет сказать, что совершать нравственные поступки способно только свободное существо. Однако подлинная автономия, то есть самостоятельность, есть скорее искомое, нежели данное состояние. Автономная воля – это воля, определяемая только разумом. К сожалению, иметь и воспитывать такую волю нам труднее всего: как правило воля наша гетерономна – следует не моральным, а патологическим законам (то есть определяется чувственными склонностями).
Антиэвдемонистическая этика. Эвдемония по-гречески означает счастье. Кант убеждён, что целью этики счастье быть не может – ни индивидуальное, ни всеобщее. Не нужно понимать это так, что немецкий философ – противник счастья как такового. Речь здесь идёт лишь о том, что правильная этическая система должна строиться на иных началах, нежели идея счастья.
Объектами практического разума являются объекты доброго (предмет способности желания) и объекты злого (предмет способности отвращения). Проблема в том, что в опыте отличить добро от зла бывает трудно, так как на суждение влияют чувства удовольствия либо неудовольствия. Поэтому основной этический вопрос о добре и зле может быть решён только разумом, а не субъективными предпочтениями. Кант приводит на этот счёт два примера. Хирургическая операция, которую мне предстоит испытать, с моей субъективной точки зрения, представляется мне злом; однако разум говорит мне, что объективно она есть добро. Человека, который постоянно дразнил и задирал вокруг себя кого ни попадя, однажды схватил другой человек и побил его: для побитого – это зло и неприятность, а все, кто от него претерпели, считают его наказание объективным добром.
Максима – это личное само-дозволение, субъективный закон наших поступков. Максима – всегда продукт личного произвола, и она должна ещё выдержать испытание на «всеобщее законодательство». Скажем, для бандита его личная максима – убивать и грабить; возможно ли, чтобы этот принцип действия стал всеобщим законом морали? Нам очень легко ответить отрицательно, когда перед нами злая воля. Но даже если максима есть выражение доброй воли, это ещё не значит, что такое само-дозволение должно выражать всеобщий принцип нравственности.
Моральный рационализм и гуманизм. Нравственный поступок должен быть мотивирован только моральным законом. Но моральный закон наносит ущерб нашим личным склонностям, которые все являются следствиями нашего эгоизма. Настоящее моральное чувство есть чувство уважения к моральному закону, и оно опять же диктуется не склонностями, а разумом. Склонности как раз больше всего мешают нам действовать разумно-нравственно. Когда же мы видим действительно нравственного человека, он воочию подтверждает то, что моральный закон может быть исполнен. И эта наглядность его исполнения становится условием смирения личной гордости (один из нас смог – а вот у меня не получается…). Высшее чувство, испытываемое к нравственным людям, есть чувство уважения. Кант считает его нашим главным этическим руководителем потому, что именно уважение меньше всего подвержено влиянию удовольствия-неудовольствия, то есть и оно, прежде всего, разумно. И в то же время человек как таковой заслуживает уважения, потому что он уже есть (хотя бы в возможности) субъект нравственного закона.
Структура нравственного акта. В нём, прежде всего, присутствует моральный мотив – несомненное уважение к моральному закону. Затем возникает моральный интерес – стремление исполнить этот закон. Сюда же мы относим и максиму. Наконец, долг – это практический поступок, совершаемый в соответствии с нравственным законом. Такой поступок совершается как правило принудительно. И чувства, связываемые с исполнением долга, чаще всего не самые возвышенные. С одной стороны, это нежелание его исполнять, то есть чувство недовольства и даже сопротивления. А с другой стороны, когда долг всё-таки выполняется нами «через не хочу», – чувство самоодобрения или возношения, некоего самодовольства от того, что при нежелании действовать только по разуму, мы всё-таки сумели действовать именно так. Конечно, при известном «навыке» нравственной жизни эти чувства могут слабеть и сглаживаться. Но в любом случае следование нравственному закону вводит нас в состояние долженствования. И только для совершенного существа, свободно и без напряжения действующего согласно моральным законам, нравственные действия сводятся не к долгу, а к святости.
Эвдемонистический принцип гласит: возлюби себя больше всего, а Бога и ближнего – ради самого себя. Моральный принцип, развиваемый Кантом, гласит: больше всего возлюби Бога, а ближнего – как самого себя.
Однако как понять эту любовь? Бога мы не можем любить чувственно, а других людей не в состоянии любить по приказу. Речь идёт о практической любви: любить Бога – значит охотно исполнять Его заповеди, любить ближнего – значит охотно исполнять всякий долг к нему. И главная практическая проблема заключается в этом «охотно», которое мы далеко не всегда в себе обнаруживаем. Потому практическая любовь есть лишь нравственный прообраз, к которому мы должны стремиться. Но, чтобы двинуться по этому пути, необходимо действовать, следуя не своему желанию, а только самоотверженно. И возможно по нему идти, лишь если наша любовь к нравственному закону будет постоянной. Причём с пониманием, что полная реализация её – недосягаема: это лишь вечная цель, к которой возможно более либо менее приближаться. Если же исходить из принципиальной либо эмпирической достижимости нравственного идеала, возникает риск впасть в этический фанатизм.
Эпикурейская мораль исходит из максимы о том, что целью жизни является счастье, а путём жизни – благоразумие. Стоическая мораль исходит из максимы о том, что целью жизни является добродетель, она же есть и путь жизни, приводящий к истинной мудрости. С точки зрения Канта, стоическая мораль более возвышенна, нежели эпикурейская, однако ни та, ни другая не решили дилемму добродетели и счастья, не привели их к гармоничному сочетанию.
Значение христианской морали. Кант называет христианское учение наилучшим образцом учения о практическом разуме – то есть примером истинной моральной философии. Христианство всегда отлично сознавало, что вести нравственную жизнь трудно и что на полноту нравственной жизни человеку не хватает сил. Однако всё, что ему по силам, человек в области нравственности обязан осуществить. То же, что ему не по силам, есть предмет воздаяния ему в будущей жизни, которая представляет собою полноту всех благ. Земная жизнь есть для каждого человека, прежде всего, поприще нравственного долга, но религия обещает ему надежду на счастье, которой, однако, определяется далеко не всё.
Собственно, даже и нельзя сказать, что Бог создал мир для того, чтобы каждый человек в нём испытывал счастье. Бог творит мир ради высшего блага. Но людям не закрыт путь к участию в высшем благе, однако для этого каждый из нас должен сперва обеспечить свою нравственность. Иными словами: высшему благу ещё надо научиться соответствовать.
Моральное доказательство бытия Божия. Кант, как мы уже видели, не является сторонником метафизических доказательств. Чтобы доказать, что этот мир создан Богом, нам необходимо изучить весь мир, а также сравнить его с другими возможными, и лишь тогда мы удостоверимся в Боге-Творце. Но такое исследование мы не можем провести. Поэтому мы должны исходить из идеи общего блага. Если оно существует и человек может в нём участвовать, тогда необходимо Существо, уготовившее людям такое благо. И все свойства Божьи, среди которых, прежде всего, всезнание и всемогущество, должны вытекать из возможности такого блага. Если оно возможно, то, конечно, Бог должен знать абсолютно все поступки и помыслы человека, чтобы по справедливости вознаградить его за нравственную жизнь – и здесь вступает Божье всемогущество.
Моральная педагогика. Кант выступает против того, чтобы воспитывать людей на выдающихся нравственных примерах. Дело в том, что когда человек слышит историю другого человека, совершившего сильный нравственный поступок, он, действительно, может вдохновиться и предпочесть этот нравственный поступок. Разумеется, недостойный человек, сколько примеров ему ни приводи, предпочтёт дурной поступок. Но то, что здесь всем руководит опять-таки субъективное, даже, как в первом случае, весьма возвышенное, чувство, как раз и недостаточно для правильной морали. Мы должны любить нравственный закон ради него самого, а не потому что он нам «приглянулся» и мы его предпочли чему-то другому.
Точно так же верность нравственному закону не должна базироваться на заслуге. Примером заслуг являются такие благородные поступки, когда человек, жертвуя своей жизнью, спасает людей при кораблекрушении или сражаясь на войне за Отечество. Заслуга – это когда человек ставит исполнение долга по отношению к другим выше, чем исполнение долга по отношению к самому себе. Такие поступки можно уважать; но если исполнение нравственного закона будет совершаться ради заслуг – это будет уже не приверженность нравственному закону, а самолюбие.
Метод практического разума – «превратить оценку по моральным законам в естественное занятие», «превратить её как бы в привычку и изощрить её», и с этой точки зрения рассматривать и свои собственные, и чужие поступки. То есть мы должны и жить нравственно, и мыслить морально.
В заключение своей второй «Критики» Кант произносит знаменитые слова: «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне». И мир, и моральный закон суть реалии, которые предстоят человеку и с которыми он связывает своё существование. Обращая взор на Вселенную, мы испытывает восторг, понимая, что она вбирает в себя всё многообразие бытия, в том числе и нашу личность, и что бытие нашей свободы во Вселенной не прервётся и мы не растворимся в ней как материальные образования. Что же до морального закона, то он таинственен тем, что связан с нашей самостью (Selbst), которая в нас есть, но невидима. Моральный закон обнаруживает в человеке жизнь иную и высшую, нежели его животная природа.
