Сей древний скит сегодня возрожден,
Отверсты в Небеса его врата,
Средь облаков вдруг возникает он,
Виденье наполняет Пустота[200].
Почтенный Шэн в округе знаменит,
Он ярко излагает свою мысль,
Забыв себя, для всех людей открыт,
Не думая стряхнуть мирскую пыль,
Чист, как луна на глади темных вод,
Как белоснежный лотоса цветок,
Он в павильоне без забот живет,
Туда влетает свежий ветерок[201],
Жару смягчает тень высоких стен,
Пока светило не покинет нас,
Вином и чаем потчует гостей
И блюдами изысканнейших яств.
Наш разговор изящен и красив,
Затрагивает тьму мирских вещей,
Ведь дядя мой, уже обнявший цинь,
Известный добродетелью своей,
По Лесу Дао[202] бродит меж дерев,
Порой, как Тао Цянь[203], берет бокал.
Чист Небеса растрогавший напев,
Ему средь сосен ветер подпевал.
Но установлен наслажденьям срок,
И камни рассыпаются в песок.
755 г.
В Сюаньчэне оплакиваю «Призванного» Цзян Хуа
Древо яшмы на Цзинтин погребли[204],
Это «Призванный» Цзян, ясно всем.
|
|
В доме Сянжу его од не нашли,
Только свиток ритуальный висел[205].
Над водой блестит луна в небесах,
Ваши оды уже там, меж светил,
Меч яньлинский я оставлю в ветвях,
Чтобы вечно погребенье хранил[206].
761 г.
Беседка господина Се
Здесь господина Се покинул друг,
И все несет печаль душе моей.
Гость скрылся, но луны остался круг,
Гора пуста, но все журчит ручей.
Цветы цвели у брега по весне,
Бамбук шумел осеннею порой…
Живое и ушедшее во мне
Соединились в песнь о встрече той.
753 г.
Посылаю младшему брату Чжао,
Помощнику начальника округа Сюаньчжоу
Ты в округ Сюаньчжоу послан, брат,
Чтоб учинить порядок благочинный.
Я ж петь луне всегда средь тучек рад,
Бродя по склонам милых гор Цзинтинских.
Пять осеней летят листы в Дунтин[207],
В трех реках[208] заплутал я без возврата.
Мы редко видимся, а я один,
Томленьем вздохов ночь моя объята.
753 г.
За прощальным вином на башне Се Тяо в Сюаньчэне
Напеваю стихи дяде Хуа, текстологу
Что ушло – то ушло,
День вчерашний покинул нас.
А душе тяжело
От тревог, что волнуют сейчас.
Ветер гонит и гонит бездомных гусей…
Может, чашей утишится эта тоска?
На Пэнлайской горе[209] строфы младшего Се[210]
Меж поделок возможно еще отыскать.
И становится снова душе веселей,
Воспарим и обнимем луну в небесах,
Перережем ручей… А поток все сильней!
Снова чашу осушим… Все та же тоска…
Нет, не так, как мечталось, я прожил свой век!
Пук волос распусти[211] – и плыви, человек…
|
|
753 г.
Оплакиваю славного сюаньчэнского винодела
Старика Цзи
Старик и там, уйдя из мира,
Колдует над «Весной»[212] для пира,
Но у Истоков[213] так темно,
Кому продашь свое вино?
761 г.
Наш Цзи и у Истоков хочет
«Весной» наполнить много чаш,
Да нет Ли Бо еще в той ночи –
Кому вино свое продашь?
Уходит ввысь Цзинтинская гора
Неподалеку от Сюаньчэна малой каплей Земли приютилась очаровательная тихая горушка Цзинтин (ее высота всего 286 м), по которой любили бродить и Се Тяо в 5 веке (а позже Мэн Хаожань и Ван Вэй), и Ли Бо в 8‑м. Только вряд ли мы сумеем заметить нашего поэта, он скорее всего утонул в зеленой глуши, отстранясь от людей, погрузившись в себя, к чему обычно и стремился здесь, на Цзинтин. Тихо и пусто вокруг, ни птиц, ни тучки, ни спутников. Он один. Он одинок. Осенним вечером 753 года он написал тут стихотворение, которое так и называется «Одиноко сижу в горах Цзинтин». Через тысячу с лишним лет трепетные потомки на этом склоне построят один из мемориалов Ли Бо с памятником у въезда, садом камней у подножия и небольшим павильоном, который назовут «Павильон одиночества Ли Бо». И мы с Вами посидим тут, вспоминая, какими простыми штрихами поэт передал свое одиночество в суетном мире движения и благость покоя наедине с недвижной горой. В ХХ1 в. чужеродной вставкой торчит ретрансляционная башня. Впрочем, сейчас, в 8 в., ее еще нет. И без нее смотрится как‑то гармоничней. А гармония завершает мир цельностью.
Одиноко сижу на склоне Цзинтин
Последних птиц не стало в вышине,
И сиро тучка на покой слетела.
Лишь мы с горой остались в тишине –
Друг друга видеть нам не надоело.
753 г.
Гуляя в Цзинтинских горах, посылаю историографу Цую
Уходит ввысь Цзинтинская гора,
Я здесь живу, как завещал поэт
В стихах, как будто созданных вчера,
Хотя его уже столетья нет[214].
Всхожу по тропам в чистоту луны,
Внизу у городской стены – Циншань[215],
Там только стайки уточек видны,
Крича, напиться из реки спешат.
Споткнулись Вы на жизненном пути,
Но Вы – Журавль в снегу на Яотай[216]!
Над Одиноким облако летит,
И сердце – с ним, в заоблачную даль.
Ко мне Вы заходили в скромный дом,
Мы насыщались смехом и ботвой[217]…
Мир обдал нас осенним холодком,
Так зябко, если друга нет со мной.
У пояса – в сверканье яшмы меч,
Мы с верой не расстанемся легко!
Возможно ли такими пренебречь?!
Нам с Вами место – среди облаков[218].
753 г.
Это стихотворение можно было бы поставить в другой раздел – ведь оно насыщено воспоминаниями о родном крае Шу с его знаменитой горой Эмэй – Крутобровой. И все же – написано оно где‑то в районе Сюаньчэна, быть может, на горе Цзинтин, чьи скромные пейзажи сплелись с ностальгическими картинами прошлого, и далеко не ясно, иней какой осени лег на колокола, заставив их пропеть мелодию, улетавшую к облакам. И куда они плывут, эти облака?
Слушаю, как монах Цзюнь из Шу играет на цинь
Цинь звонкоголосый сжимаетмонах,
Пришедший с самой Крутобровой горы,
И вот для меня зазвучала струна –
Чу! Шепот сосны в переливах игры.
Потоками звуков омыта душа,
Откликнулся колокол издалека.
Гора погружается в ночь не спеша,
И, мрак нагнетая, плывут облака.
753 г.
Подношу архивариусу Доу свои мысли о былом,