Запрет на профанацию религии

 

Традиция аграфии существовала в древнем Китае эпохи Шан, в первом вьетнамском государстве Ванланг, в государстве инков Тауантинсуйю, империи Ойо и Гана в Африке, в древней Индии, в Персии продолжает существовать и в настоящее вре­мя. Даже при наличии письменности «устный» характер про­должают носить, практически, все локальные верования.

В индоарийском обществе специальный интерес к языку зарождался в жреческой среде, в связи с магической функцией речи в ритуальном действии. Сохранность текстов осущест­влялась заучиванием и тайной передачей от одного поколения жрецов к другому.

Речь и язык рассматривались как нечто первичное, из ко­торого возникают слова и буквы, а не наоборот. И очень долгое время, вплоть до V— VI вв. н. э., протокурды стремились к тому, чтобы не записывать учение, а передавать его из уст в уста. В их преданиях письменное искусство считалось изобретением дьявола Ахро (Ахримана). Согласно мифу, царь Тахмасп заста­вил Ахримана обратиться в чёрную клячу и 30 зим разъезжал на нём (сравните мотив превращения скандинавского триксте­ра Локи в кобылу и гоголевского Вакулу, оседлавшего чёрта). Взмолившись, дьявол выдаёт тайну письма.

Подобно Авесте, езидское писание служит вместилищем потаённой жреческой премудрости, ручательством сакраль­ного права наставников отправлять земную власть. Магия письма освящает социальные претензии духовной верхушки и оберегает их от приобщения к ним тех, кому надлежит повино­ваться. Под предлогом воспрепятствования изучению арабско­го языка и ислама последователями езидизма адептам вообще было запрещено обучаться грамоте. От имени Бога учёба была объявлена страшным грехом[537].

«Правом чтения и толкования священных текстов наделя­лось только духовенство. Видимо, по этой причине священные писания не имели всеобщего распространения и не повлияли на повседневную религиозную жизнь езидов. Религия езидов практически бесписьменна, она живёт как словесная традиция, передаётся из поколения в поколение от родителей к детям»[538], — таково мнение Х. Омархали.

Кроме того, даже секретная природа алфавита езидов, ис­пользуемого в Джильве и Масхафа Раш (ил.11), соответствовала зороастрийскому принципу: письмо — сосуд секретной мудрости, и «причастие веры должно держаться отдельно и от непрофесси­оналов, и от посторонних»[539], — дополняет Зураб Алоян.

 

 

 Ил. 15 Криптограмма езидских священных писаний.

 

В случае с езидизмом такое определение является ошибоч­ным. Зачем требовалось создавать тайнопись, если курдская культура была изустной, когда всякое письменное изложение уже само по себе являло тайну? Если существовал такой за­прет для языка оригинала, как тогда воспринимать факт суще­ствования езидского религиозного писания, изложенного на трёх языках — на диалекте сорани, арабском и сирийском?..

Причины табуирования письменной фиксации религиоз­ных сведений кроются не в сакральности священного писания, которое в религиозной практике не находит применения, а в форме богопознания. Знания о божественном приобретаются не из текстов откровения, а через вдохновение под непосред­ственным руководством наставника.

Шейх Ади знал, что, с учётом старо-арабской тра­диции, Мухаммед проповедовал устно в течение двадцати с лишним лет. Пророк считал, что арабский язык в самом его зву­чании, способах фразировки, интонациях содержит огромное количество информации, и при записывании большая часть такой дополнительной смыслоразличительной информации пропадает[540]. Исламская культура отдавала предпочтение слу­ху над зрением и ставила звучащее слово выше написанного, тем более что произнесённое слово имело и психологическое воздействие. Это обстоятельство и предопределило форму из­ложения в Коране[541].

Подобное объяснение служило суфиям маскировкой для оправдания перед ортодоксальным исламом, поскольку бого­словы подозревали суфиев в ереси. В самом деле, как мы ви­дим, в суфизме можно вычленить считающиеся пагубными и святотатственными влияния неоплатонизма, гностицизма и манихейства.

Ещё одна причина заключалась в следующем: учителя та­рикатского Пути сознавали, что мистическое учение как ин­дивидуальный опыт таит в себе грозную опасность. Душа во власти «состояния» широко открыта для заблуждений и само­обмана, поскольку существуют мистические Пути познания иных божеств, а не только Единого Бога, и истинная, глубинная сущность не подлежит открытому распространению. Сокро­венные знания и опыт суфийской практики должны переда­ваться только при личной встрече с учителем (муршидом), причём ученик (мюрид) ни в коей мере не должен быть посвя­щён в то, что ему ещё предстоит узнать. Предполагалось, что все науки даны человечеству для того, чтобы познать творения Всевышнего, а суфизм дан, чтобы познать самого Всевышнего, дойти до Истины[542].

«Есть три вида передачи, — считает Аджмал из Бадахшана:

· первый — передавать всё;

· второй — передавать то, что люди просят;

· третий — передавать то, что принесёт им пользу.

Если вы передаёте всё, может наступить пресыщение.

Если вы передаёте то, что они просят, это может удушить их.

Если вы передаёте то, что принесёт им пользу, в худшем случае они, превратно поняв вас, обратятся против вас. Но если вы служите им таким образом, то, независимо от внешних проявлений, вы оказываете им помощь, и это неизбежно в той или иной форме благотворно скажется на вас»[543].

Абу Язид Бистами, один их наиболее противоречивых ми­стиков ислама, не писал книг. Ученики передали суть его уче­ния в виде рассказов и максим.

Известно, что Джунайд свои трактаты и письма составлял на некоем «тайном языке», недоступном читателю, который не знаком с его учением[544]. Убеждённый в том, что мистический опыт не может быть выражен языком рационализма, запрещал своим ученикам говорить с непосвящёнными. За нарушение этого запрета он подверг остракизму аль-Халладжа[545].

Эту же позицию отстаивал Хамид аль-Газали в своей книге «Ихья улум ад-дин»[546].

Зун-Нун аль-Мисри различал три вида знания: знание обычных мусульман; знание учёных и мудрецов; и знание «друзей божьих» (авлия, ед. ч. вали), которые лицезреют Бога в своих сердцах. Последние, по его мнению, являются божьими избранниками, наделёнными тайным знанием, о котором «не должно рассуждать прилюдно, дабы оно не достигло ушей не­посвящённых». В рассуждениях Зун-Нуна аль-Мисри это выс­шее знание представлено как первозданная, чистая вера, кото­рой Бог наделяет своих избранников испокон веков — боже­ственная искра, зароненная в человеческое тело, чтобы напра­вить его на истинный путь. Подозреваемый за высказывания в ереси, в 859 г. он предстал перед судом халифа.

За пренебрежения данного правила поплатились жизнью Мансур аль-Халладж и Айн аль-Кудат Хамадани. Сей чаши не избежал и Шихабуддин Яхья Сухраварди.

Именно горький опыт побудил шейха Ади ограничить передачу сакральных знаний узкому кругу верных учеников и посвящённым. Вот в чём истинная причина на запрет про­фанации учения среди мридов и иноверцев. Ади ибн Мусафир не был озабочен сохранением религиозных традиций древней Персии, — как считают многие; его тревожила, прежде всего, нравственность, приверженность религиозному долгу, вер­ность традициям своей силсилы и, не в меньшей степени — личная безопасность.

Таким образом, магия письма в езидизме освящает соци­альные претензии духовной верхушки и оберегает их от при­общения к ним тех, кто должен повиноваться. Позднее, стара­ниями его наследников воспрепятствовать мирянам в соблазне изучать арабский язык и докопаться до истинного смысла уче­ния тариков, в целом обучение грамоте было объявлено страш­ным грехом, запретом от имени Бога.

Справедливости ради отметим: в 70-х гг. XX столетия Глава Духовного Собрания езидов Ахтиаре Марге Баве Шех — шех Хаджи — дал официальное разрешение записывать и публи­ковать тексты. После этого в Ираке вышло множество книг с цитированием священных текстов.

 

Резюме:

Кастовое деление, запрет на профанацию сакрального учения, а также сплочение курдских племён в религиозную общину есть следствие деятельности шейха Ади. Мера, направленная на сохранение его детища — ордена Адавия.